Protege moi.

      После посещения больницы пути Хёкджэ и Хинима расходятся, вернее, падший просто исчезает. Тот не откликается ни на робкие попытки мужчины обратиться к нему, ни на его рассуждения, мысли, слова. Хиним испарился, будто его и не было никогда. Вероятно, отправился сообщить остальным падшим о том, что он нашёл подходящего человека. А, может, просто поверил Хёку на слово. Неудивительно. Такие, как он, не должны лгать, просто не имеют никакого права.  — «Как можно… нам же верят дети Божьи».       В любом случае, интуиция подсказывает Хёкджэ, что Хиним ещё вернётся к нему. Он не походит на того, кто оставит ситуацию без своего личного контроля. Это похвально, лишь бы Хиним уважал чужие границы, а то все эти загадочные избегания неприятных вопросов не помогут священнику проникнуться доверием к падшему.       Позволяя себе понадеяться, что Хиним сам найдёт его, когда это будет нужно, Хёкджэ спокойно добирается до дома, решая уделить внимание чтению. Мужчина всё больше понимает, в какую важную ситуацию влез, и сейчас потребуется очень много времени, чтобы перебрать книги и поискать нечто похожее. Да, мысль о том, что, возможно, удастся найти хотя бы небольшие подсказки, которые направят на верный путь, явно поднимает настроение священнику, так что он позволяет себе умиротворённо улыбнуться.       Хёкджэ переодевается достаточно быстро, аккуратно вешая сутану в шкаф. В комнате мужчины зеркала нет, но оно ему не особо нужно. Проверить, всё ли в порядке с одеждой, можно и в ванной, практически перед выходом на улицу. Так что у него не занимает много времени достать из шкафа свитер с низкой горловиной и домашние штаны, натягивая их на своё подтянутое тело. И удобно, и не замёрзнешь в этой пустой холодной квартире.       Хёкджэ проводит в поисках несколько часов, устраиваясь на полу и обкладываясь книгами, которые, по его мнению, могут помочь хоть чем-то. Неудача за неудачей, книги оказываются бесполезными в данной ситуации, но мужчина не спускает на них своё недовольство, как это обычно бывает в художественных фильмах: человек что-то гневно рычит и запускает книгой в стену, наблюдая, как та с грохотом натыкается на препятствия, как сшибает хрупкие вещи, они ломаются и с грохотом бьются. Нет, он разделяет пол вокруг себя мысленной чертой и перекладывает прочитанные книги на левую сторону, сохраняя удивительное спокойствие.       Хёкджэ не удаётся найти нужную информацию в своих запасах, но эта временная трудность его не особо расстраивает. Всегда есть возможность поискать старые предания в архиве собора. В нём хранятся истории о чудесах, которые совершали святые, которые творили избранные Богом люди. Так почему бы там не быть и рассказу о падших душах или истории их спасения? А если и это не даст результата, то можно поискать старинные библиотеки, в которых сохранились редкие экземпляры. Теперь у него есть хотя бы приблизительный план действий, и он себя успокаивает этой мыслью, пока разогревает небольшую порцию риса с тофу, нарезанным кубиками, на ужин. Возможно, священник во многом себе отказывает, предпочитая простую, практически постную еду круглый год, но зато очень любит душистый, ароматный горячий чай. Стоит обхватить большую кружку обеими руками, вдохнуть травяной аромат, и жизнь кажется уже не такой смурной.       Остаток вечера проходит достаточно привычно — вымыть посуду после еды, выделить время на молитву перед сном, и сесть на диван, перекладывая одну из книг на подоконник. Углубляясь в чтение, Хёкджэ еле слышно проговаривает текст себе под нос, медленно водя пальцем по страницам. — «А вдруг я что-то упустил из виду?»       Из задумчивости его выдёргивает глубокий, проникновенный голос, возникший из ниоткуда:       — Впусти меня.       — Кто здесь? — Хёкджэ оглядывается, вздрагивая от неожиданности. Но в комнате никого нет. В свете последних событий, когда он не понаслышке узнал, что потустороннее действительно существует, священнику в голову лезут жутковатые образы нечистого и прислужников его. Поправляя очки на переносице, мужчина рефлекторно прикасается пальцами к тяжёлому кресту на своей шее, ощущая беспокойство.       — Впусти меня, — повторяет голос в голове, и, приходя к логичному для него выводу, Хёкджэ чуть расслабляется и хмыкает, потирая шею в смешанных чувствах. Всё-таки Хиним его нашёл. Зная его способности, это неудивительно, но всё-таки священник надеялся, что хотя бы ещё ночь он проведёт один, в тишине и покое.       — Заходи, — произносит Хёкджэ, открывая створку окна и ощущая, как мимо него в дом проскальзывает холодная тень. Священник встревоженно поворачивает голову, следя взглядом за тенью, но рядом с ним материализовывается Хиним, почёсывая свою пушистую макушку.       — Скучал, Хёкджэ?       — Да не то, чтобы… зачем ты пришёл? — мужчина оставляет окно открытым, чтобы проветрить комнату. Отодвигаясь назад, к диванной подушке, Хёкджэ достаточно удобно устраивается в полулежащем положении, рассматривая Хинима.       — Проследить, чтобы ты не наделал глупостей, — самоуверенно произносит падший, на что Хёкджэ лишь многозначительно хмыкает.  — «Ты серьёзно сейчас?» Но Хиним, похоже, относится к своим словам действительно серьёзно, так как он не смеётся. Наоборот, он занимает себя тем, что оглядывается, осматривая комнату, и сухо поджимает губы:       — Пустовато тут у тебя.       — Мне хватает, — Хёкджэ расправляет плечи, наблюдая за тем, как Хиним начинает принюхиваться, как заправская ищейка. Хёкджэ пытается сделать глубокий вдох, чтобы понять, что учуял падший, но он ощущает только запах, оставшийся после сгоревшей свечи.       — И как ты в соборе выстоял, если от запаха одной свечи начинаешь…       — Да погоди, не в свече дело, — коротко отмахивается Хиним и начинает обходить квартиру, сосредоточенно засовывая нос во все углы. Хёкджэ за ним не идёт. Во-первых, скрывать ему, если так подумать, нечего. Разве что личные вещи, но они находятся в этой комнате, где Хиним в зоне видимости. А во-вторых, даже зная падшего меньше суток, священник почти уверен — проще дать тому, что он хочет, а сейчас тот хочет, видимо, обойти его жилище и перенюхать всё на свете, чем потратить полночи на то, чтобы пытаться выгнать наглеца из своего дома, и всё равно в итоге уступить. Так что он относительно спокойно наблюдает за тем, как озадаченный падший возвращается.       — Сейчас тут чисто. Но всё-таки давай договоримся, — Хиним подходит к окну и закрывает его, после оборачиваясь на Хёкджэ. — Ты впустил меня, и теперь я смогу заходить сюда, когда захочу. Но больше ни на чьи подобные просьбы не отзывайся. Это может быть опасно, понимаешь?       — Подобные просьбы? — священник хмурится, не понимая, что ему пытаются сказать в этот раз. — Сюда никто не приходит, и как я могу не впустить гостей…       — Я не о людях, Хёкджэ, — недовольно бурчит Хиним, перебивая Хёкджэ и начиная взволнованно расхаживать по комнате. — Это может показаться сложным для твоего понимания, но никогда больше не отзывайся на такую просьбу. Это очень опасно.       — О какой опасности ты говоришь? — хмурится Хёкджэ, садясь на диване и выпрямляя спину. Он не предполагал, что помощь падшему как-то скажется на нём самом, да и Хиним говорил, что священник ничем не рискует. Но теперь ему начинает казаться, что принимать решение столь опрометчиво ему вздумалось зря. И Хиним, видимо, ощущает его сомнение, резко прикусывая язык и переставая откровенничать.       — Ни о какой. Просто больше никого не впускай, договорились? Теперь я могу пройти сам, — он поправляет край тёмной шторы, как будто отвлекая себя этим делом, хотя Хёкджэ практически уверен, что подобный жест создан, чтобы усыпить его внимание. — Ночью тебя никто не побеспокоит, я буду снаружи. Так что спи спокойно.       — Я и не думал беспокоиться, — тянет Хёкджэ, но как-то до безобразия неуверенно, однако, не лжёт. Заволновался он только сейчас, от настолько странного поведения падшего.       — И ещё кое-что, — Хиним оборачивается, спокойно оглядывая священника, будто поверил его словам. — Если меня нет рядом, просто назови моё имя, и я тут же приду к тебе, где бы ты ни был.       — Думаешь, у меня возникнет такая ситуация, что придётся звать тебя? — Хёкджэ отодвигает тёмную чёлку с глаз и внимательно смотрит на падшего. Тот лишь неопределённо дёргает плечом, опять сообщая меньше, чем священнику хочется услышать:       — Будем надеяться, что до этого не дойдёт. Добрых снов, Хёкджэ, — и Хиним словно шагает сквозь стену, растворяясь без следа. Священник со вздохом качает головой и выключает свет в комнате, укрываясь одеялом.       Вот только благодаря словам Хинима сон к нему приходит нескоро.

***

      — В чём ты хочешь покаяться, сын мой? — вопрошает служитель, обращаясь к Хёкджэ, который находится по ту сторону решётки. Опускаясь на колени для исповеди и сосредотачиваясь, священник наклоняет голову в покорном жесте и закрывает глаза, сцепляя пальцы в «замок» перед грудью.       — Я всё ещё слеп, святой отец. Всё пытаюсь отыскать путь, по которому я должен идти во славу Господа, — тихо проговаривает мужчина, коря себя за эту слабость. Дурные мысли по-прежнему не отпускают его, это «временное выгорание», не проходит, становится ещё сильнее, хватает за горло ещё крепче.       — Я снова предлагаю тебе взять пару дней отдыха, сын мой, — мягко предлагает ему священнослужитель, однако Хёкджэ коротко качает головой, глубоко вдыхая успокаивающий запах благовоний полной грудью, стараясь пропитаться этим ароматом, вернуть себе то умиротворённое состояние. Но… ничего.       — Нет, я нужен прихожанам, потому не могу тратить время на свои слабости. Ещё я недостаточно усердно молюсь, святой отец… — мужчина пытается продолжить своё покаяние, искренне сожалея о том, что ему не хватает опыта, не хватает усидчивости и умиротворения. На это священник ничего не отвечает, так как Хёкджэ действительно часто об этом говорит. Испытывает вину, борется с этим, но постоянно завышает планку для самого себя. Мужчина собирается с мыслями, чтобы говорить дальше, но его отвлекает насмешливое фырканье за спиной.       — Ты? Недостаточно усердно? Хёкджэ, хватит заниматься ерундой, надо поговорить, — Хёкджэ вздрагивает, но не поворачивает головы, уже узнавая Хинима по голосу. Сдерживая любопытство, выражающееся в желании открыть глаза и посмотреть на падшего, мужчина опускает голову ещё ниже, продолжая вполголоса свою исповедь:       — … и я прошу благословения на добрые дела, — добавляет Хёкджэ, вслушиваясь в воцарившуюся тишину. Молчит священник, молчит и Хиним. К удивлению мужчины, он слышит только дыхание последнего, хоть ему и кажется, что падший сейчас неосязаем. Проходит несколько томительных секунд ожидания, после чего служитель осторожно пытается уточнить:       — Если ты не расскажешь, что это за дела, сын мой, как я могу дать на них благословение?       — Да, вот и мне интересно, — всё также фыркает Хиним, однако, без той насмешки, которую он продемонстрировал на первых фразах. Хёкджэ ненадолго задумывается. Он достаточно сдержан в своих выражениях, старшие священники привыкли к его неразговорчивости и молчаливости, но вопрос действительно важный. Мужчина осознаёт, что побаивается признаться честно в своих планах. Он практически уверен, что Хиним — не бес, но реакция старших может быть непредсказуемой.       С другой стороны, возможно, стоит поговорить с некоторыми священниками, близкими к нему, наедине, в доверительной беседе. Кто знает, может, ему смогут подсказать что-то ещё? Он неопытен во многих вещах и действительно беспокоится за то, что может ненароком допустить какую-то серьёзную ошибку. Если Хиним действительно честен в том, что ему больше не к кому пойти…       — Хёкджэ… Хёкджэ… — из прострации священника выталкивает обеспокоенный голос Хинима. Открыв глаза, мужчина чуть поворачивает голову к плечу, которое еле ощутимо сжимает холодная рука падшего. Прикосновение от малознакомого существа уже не так сильно пугает Хёкджэ, он воспринимает этот жест практически спокойно, так как слышит нотки волнения в голосе падшего.  — «Неужели я сейчас столь странен или жалок?»       — Нет, ты не относишься ни к тем, ни к другим, — бархатный, осторожный голос Хинима щекочет прохладным дыханием его ухо, отчего по телу проходят едва ощутимые мурашки. — Я смогу открыть тебе всё, по частям, только… только ответь на этот вопрос. Это очень важно.       Едва заметно кивая, Хёкджэ приоткрывает рот для негромкого ответа:       — Добрые ли, ведает только Господь. Я лишь стараюсь следовать Его заветам.       Он говорит туманно, мужчина прекрасно это понимает, так как Хиним убирает руку с его плеча и делает шаг назад, не скрывая, что он и вправду задумался над словами священника.       — Тогда благословляю тебя на добрые дела, сын мой. Пусть Отец Небесный направляет тебя, — раздаётся голос в комнатке, и Хёкджэ видит через отверстия решётки, что старший священник приподнимает руку для крестного знамения. Замолкая, он покорно опускает голову вновь и коротко шепчет молитву, радуясь, что сейчас Хиним не встревает. Это правда необходимо, это — важная часть его жизни.       — Послушай, нельзя так врываться и подслушивать чужие исповеди, — после Хёкджэ отходит в сторону, освобождая следующему человеку дорогу к комнатке. Мужчина не пытается пристыдить падшего, это не совсем его стиль. Многие священники называют себя «пастырями», он же старается быть некоей связующей нитью, не щадящей себя для того, чтобы Бог услышал своих детей.       — Я не планировал подслушивать, ты не подумай. Просто хотел узнать, удалось ли тебе найти то, что может нам помочь, — Хиним всё равно выглядит в какой-то степени виноватым, хоть и скалится также уверенно и ярко, как и вчера.       — Ты и об этом знаешь? — священник не злится, сейчас внутри него сотня ощущений: от той ускользающей частички спокойствия до привычной напускной сдержанности. Но новые вопросы всё равно появляются, хоть падший и выглядит всезнающим:       — Тогда почему ты не можешь выяснить, что мне известно, не спрашивая лично?       Хиним явно медлит с ответом, из-за чего Хёкджэ понимает, что застал его врасплох. Короткое радостное ощущение глубоко внутри, которое он деликатно пытается подавить. Священник не должен поощрять такие эмоции в себе, это — первый признак эгоизма, желания показать своё превосходство. То, что произошло, вышло совершенно случайно. Чтобы отвлечь себя, Хёкджэ ненароком рассматривает бродящих по залу прихожан: кто-то уже покидает собор после исповеди, кто-то только встаёт в очередь, дожидаясь достаточно терпеливо. Из-за этой внутренней борьбы священник не замечает, как проходит какое-то время, прежде чем падший начинает говорить.       — Я не могу читать мысли, Хёкджэ. Умел бы — многое было бы проще. Но я не всесилен, — падшему явно неловко, что ему приходится признавать свою слабость, и тот очевидно ждёт, что мужчина надавит на это. Более того, в голосе Хинима проскальзывает чувство едва ощутимой вины, непонятной священнику.  — «Ты доверился кому-то не тому? Тебе кто-то соврал?» Но Хёкджэ другой, им управляет лишь… интерес. И сейчас опять образ Хинима рушится в его голове так невовремя, падший точно умеет удивлять.  — «Если ты не можешь читать мысли, то…»       — Я не читаю всё, — вздыхает Хиним, потирая шею и избегая необходимости смотреть на священника. — Яркие мысли понять достаточно легко, стоит лишь взглянуть на выражение лица и получше присмотреться к глазам. С тобой это даже легче, чем с другими людьми.       Последние слова проговариваются почему-то шёпотом, что удивляет мужчину ещё больше. — «Это комплимент или…» Он не решается задать этот вопрос вслух, а падший, хотя почему-то священнику кажется, что и сейчас Хиним догадался, о чём он подумал, выглядит так, словно он ничего не знает о том, что крутится в голове священника. Хёкджэ не знает, является ли комплиментом то, что его мысли достаточно легко прочесть, ведь мужчина невозмутим и мало эмоционален, сколько себя помнит. Но он понимает, что в словах Хинима есть смысл. Это объясняет, почему тот не отвечал на мысленные вопросы в больнице. Священнику становится стыдно за то, что возомнил, будто Хиним игнорирует его по своему желанию. И с чего Хёкджэ решил, что любые потусторонние существа могут слышать все мысли и копаться в душах грешных людей?       — Ну да не важно. Как видишь, я не такой всемогущий, каким кажусь, — Хиним усмехается сам над собой, резко мотая головой, чтобы сменить тему. Хёкджэ сдаётся, об этом можно будет спросить и потом. Да и извиниться не получится, будет выглядеть нелепо. Но для себя он решает искупить свои тёмные мысли сразу же, как только найдёт способ. Возможно, ему подскажут эту возможность? Невольно Хёкджэ обращается к Всевышнему, теряя на несколько мгновений связь с реальностью.  — «Я грешен. Прости меня, Отец Небесный, и помоги заслужить и его прощение».       Тем временем падший сухо кашляет, привлекая внимание к себе. Хёкджэ растерянно моргает и наблюдает, как Хиним листает книжку, предназначенную для месс, и повторяет свой вопрос:       — Так ты смог что-нибудь узнать?       Хёкджэ медлит с ответом, наблюдая, как бровь падшего скептически дёргается и он без тени интереса кидает книгу на стол с негромким стуком. Покачивая головой, мужчина поднимает книжку и аккуратно отряхивает её обложку, сдерживая желание погрозить Хиниму пальцем, точно маленькому ребёнку.       Священника окликают вполголоса, и он поворачивает голову, чтобы увидеть, как его деликатно пытается позвать на другую сторону собора один из дьяконов. Прикидывая в голове, который сейчас час, мужчина качает головой, пытаясь пристыдить самого себя. Он совсем забыл о своих обязанностях.       К тому же, он не хочет быть открытой книгой для падшего, по крайней мере сейчас. Что ж, если действительно тот может «прочесть» только очевидно яркие мысли, то…       — Да, кое-что я смог найти, — не отрицает Хёкджэ, сразу делая шаг назад, так как Хиним предсказуемо дёргается в его сторону, с огнём волнения в своих глазах. Но мужчина чуть приподнимает руку, останавливая падшего. Хёкджэ действует крайне аккуратно, чтобы прихожане не подумали, что он разговаривает с пустотой.       — Но об этом потом. У меня есть обязанности. К тому же, мне нужно поговорить с Мином.       — Что ты узнал? Скажи мне сейчас, — падший нетерпелив, он пытается сделать новый шаг в сторону священника, но останавливает себя. Хёкджэ пытается выглядеть невозмутимым, но Хиним, напротив, не расстраивается, а улыбается, ещё шире и опаснее.       — Око за око, а, Хёкджэ? Ладно, впредь я буду предусмотрительней, честно. Так я могу подождать тебя здесь? — интересуется падший, прямым текстом сообщая мужчине, что не злится. Этот вывод Хёкджэ держит при себе, задумавшись над вопросом.  — «А можно ли?..» Не находя причины сказать: «Нет», священник еле заметно кивает.       И, как Хёкджэ поймёт потом, делает он это совершенно зря.       Хиним действительно послушен и кроток, и это ожидаемо, учитывая его последнюю выходку. Падший не отвлекает священника от мессы достаточно долго, смирно держась одной стороны собора, пока Хёкджэ то и дело бросает на него взгляд, но на общей молитве за живых Хиниму снова становится скучно. Он что-то проговаривает себе под нос (мужчина не слышит, что именно), бродит по залу, умудряясь не натыкаться на прихожан, но это ему быстро надоедает. Пользуясь тем, что его видит только один человек, Хиним снова оказывается поблизости, как и вчера, начиная мешать Хёкджэ на некоторых именах.       — … за него не советовал бы… и за него тоже… о, а его я знаю! Точно за него не надо, — громко восклицает падший то и дело, из-за чего священник теряет концентрацию. Хёкджэ не поднимает голову от списка перед собой, но боковым зрением находит местоположение Хинима. И ему это не нравится.       — Слезь со стола, — негромко проговаривает мужчина, снова углубляясь в чтение вполголоса, чтобы никто не задавал ему вопросов. Ему необязательно поднимать голову, чтобы понимать, что падший с удобством уселся на столе для прихожан в первом ряду, вальяжно закидывая ногу на ногу.       — Что-что? — в голосе Хинима усмешка, что священник понимает слишком быстро. Его испытывают на прочность, сразу выясняя, как далеко можно зайти. И, если священник позиционирует себя как достаточно терпеливого человека, это не значит, что на подобных «проверках» он будет помалкивать в тряпочку.       — Слезь, — твёрже повторяет он, приподнимая голову и коротко бросая выдержанный строгий взгляд на падшего, чьё выражение лица тем временем начинает меняться. Хёкджэ убеждается, что его мысль верная: Хиним выяснял, можно ли переступать черту. Священник не знает, что сейчас отражается на его лице, но падший воспринимает подобный жест как угрозу. Мужчина, честно говоря, не собирается шантажировать Хинима своей помощью, но сообщать об этом раньше времени не планирует. Не говорит он и «пожалуйста», так как это не выбор компромисса. На столах в соборе нельзя сидеть. Точка.       Падший вглядывается в лицо Хёкджэ, но это не приносит ему нужного результата: священник не выскажет ни единого лишнего слова сейчас. Мужчина полностью прекращает чтение и неотрывно смотрит в тёмные глаза Хинима, давая тому возможность сделать следующий шаг в этих исследованиях.       Приостановление молитвы не является проблемой для падшего, оба это прекрасно понимают. Этим его не запугать. Но что, если под молчанием Хёкджэ подразумевает, что не будет делать ничего в деле, о котором его так настойчиво просили? Священник догадывается, что его от этого своенравия падшего спасает только одно — Хиним не может полноценно доверять ему сейчас. Падший существует уже довольно давно, как он сам обмолвился ранее, и наверняка на его пути попадались совершенно разные люди. Те, кто мог обмануть, предать, забрать назад данное слово. Хёкджэ допускает это, хоть и продолжает думать, что все они — простые люди, которые могут оступиться, ошибиться и сбиться с праведного пути. Мужчина молится даже за таких, со всей искренностью желая им покоя на сердце и счастливой, мирной жизни. Он строг, но верен своему слову, и он не умеет лгать. Но Хиним об этом пока не имеет и малейшего понятия. Да, он выбрал его, но сейчас Хёкджэ на руку то, что падший продолжает быть настороженным.       Мужчина не собирается пользоваться сложившейся ситуацией ни под каким видом, равно как и не планирует отступать, если их путь окажется куда труднее того, о котором говорит падший. Но, если Хиним действительно хочет, чтобы ему помогли, если ему важно, чтобы Хёкджэ доверился ему и у них получилось хоть что-то, то ему тоже придётся принять некоторые условия священника. Даже не совсем условия, это лишь некоторые пункты, которые священник соблюдает и отступиться от них попросту не может: мораль, уважение, сопереживание и правда. Хиним сейчас нарушает два пункта из четырёх, и это может стать достаточно серьёзной проблемой в дальнейшем.       Падший не может знать наверняка, о чём думает Хёкджэ сейчас, так как священник держит себя в сдержанном тоне, продолжая просто смотреть в пустую для окружающих точку пространства. В его голове возникает мысль и вовсе отказаться помогать Хиниму, что он может сообщить ему одним равнодушным: «Уходи». Но священник заставляет себя помалкивать, понимая, что вот он, шанс исправить своё не лучшее мнение о падшем, проявив в его адрес недюжинное терпение.       Но со стороны Хинима ситуация, видимо, и вправду безвыходная, так как тот принимает условия Хёкджэ, медленно и аккуратно спускаясь со стола на пол. Его глаза становятся ещё темнее на краткий миг, а после падший строго расправляет плечи, перенимая позу священника.       — Хорошо, я тебя понял, — примирительным, но обжигающе холодным тоном отзывается Хиним, делая несколько шагов к нему навстречу. Хёкджэ не двигается, медленно переводя взгляд на список перед ним. Тем временем падший снова оказывается за его плечом, что священник понимает по тихому голосу около его уха:       — Продолжай.       Мужчина не ждёт, что ему шепнут: «Прости меня», не ждёт, что Хиним уйдёт. Ему нужно продолжать заниматься своим делом, так что он еле заметно качает головой, зная, что падшему хватит и этого знака сейчас, и глубоко вдыхает, возвращая себе то сконцентрированное состояние для молитвы. Заново он перечисляет имена, аккуратно перебирая пальцами тёмные бусины чёток, и в этот раз Хиним предусмотрительно помалкивает, но не уходит. Хёкджэ догадывается, что тот по-прежнему за его плечом. Но знать, что падший молча стоит неподалеку, ему всё-таки спокойнее, чем гадать, на что ещё тот способен.