Вера (Кира Стокс)
— Так, что тут у нас… — я уже было защелкала кнопками, но по экрану побежали помехи, стоило Альме сделать шаг по направлению ко мне. — Свали на метр назад. Стоило девушке сделать шаг обратно, как видеонаблюдение восстановилось. Ну, что я могу сказать. Если цензурно — наблюдения у нас негусто. Если матом, то ебала я в рот такую систему, где нет покрытия на девяносто процентов из всей площади города. — Пиздец? — тихо подала голос Альма. Я аж поперхнулась воздухом. А потом напомнила себе, что сама матом не ругаюсь, а на нем разговариваю, да и все остальные от меня в этом плане не отстают. Кроме Пака. Вот уж кто действительно интеллигент — всем интеллигентам интеллигент. Краем глаза следя за фигурой Редда на внутренней камере, поясняю Альме. — Мы не сможем по этим камерам отследить вообще никого. Ни Пойнтмана, ни людей Вэнека, ни клонов. Ни-ко-го. Впрочем, это работает в обе стороны. Теперь я понимаю, почему до сих пор эти группировки не наткнулись на нас — мобильная группа, передвигающаяся тихой сапой по переулкам, это вам не два отряда штурмовиков и… Твою мать! По экрану побежали помехи как раз в том коридоре, где только что был Редд. — Прием, у тебя… — начала я говорить, но оборвала фразу поняв, что это безрезультатно. — Что происходит? Она ведь опять… Она исчезла! Я опять ее не вижу… — в голосе Альмы слышен испуг. Под «не вижу» явно имеется в виду маяк, повешенный на Редда Янковски в «Предвестнике». — Полагаю, она опять разговаривает со Спенсером. Или познакомилась с кем-то еще, — мысленно выругавшись, я покрутилась на стуле и принялась на всякий случай изучать записи с камер за последние несколько суток. Сложней всего было синхронизировать программы распознавания лиц, снаряжения и экипировки. — И ты так спокойно об этом говоришь… Что, если она попадет в беду? Да сделай ты что-нибудь, не сиди здесь, как истукан! — замигали лампочки. Прежде, чем началась какая-нибудь свистопляска, я схватила со стола банку газировки и, открыв ее, мигом вылила все содержимое бутылочки на одну черненькую и не особо умную головку. Действенней было бы оплеуху отвесить, но нафиг — вдруг сдачи телекинезом даст с перепугу. Мне пока что эта тушка дорога, хоть она и не совсем моя… Видимо, Альма не ожидала от меня подобной бесцеремонности, поскольку мигание света на потолке прекратилось. — Уймись. Ты — самая большая ее беда. И чем меньше ты следишь за своими эмоциями, тем сильней словят откат как минимум Лена и Кирилл. А состояние остальных еще под вопросом — даже если они не валятся в бессознанке, не чувствуют боли и не бьются в судорогах не факт, что твои истерики не сокращают им жизнь на годик за каждый сеанс. Альма зло сверкнула глазами, но ничего не сказала. И лампы повторно мигать не начали. Да неужели мы можем в нормальную коммуникацию? С самого начала бы себя так повела — было бы в разы проще убедить ребят, что она нам не враг. — Ты думаешь, это так просто? Ты думаешь, у меня в Склепе было много умных руководств вроде «как правильно находить друзей»? Или, может, ты думаешь, что «Армахем» сильно стремились научить меня, как ты выражаешься, «нормально себя вести»? — в голосе Альмы появились обвиняющие нотки. Кулаки сжались, руки вытянулись вдоль тела. Видно, что тело коматозницы бьет дрожь. — Ничего я такого не думала. Просто размышляла о том, что веди ты себя по другому с самого начала — лично у меня было бы куда меньше проблем. Постой… — только что до меня дошло, что я не произносила этих слов вслух. В отличии от Редда, я не страдаю привычкой разговаривать сама с собой. — Так ты действительно можешь читать мысли? — Не все. И не мысли. Общий посыл только. И обычно у людей их много и сразу. И в каждом видно желание меня убить. — Что? Так, погодь, давай про желание убить подробней. Всякая шваль из «Армахем» — здесь понятно. Вопросов нет, как говорится, и все такое. Но я к тебе вроде как дружелюбно отношусь, да и остальные… Это, конечно, до тех пор, пока они не просекли, кто ты на самом деле. Сложно представить, чтобы тот же Пак желал смерти няшки-Элис. — В твоей голове одновременно видны четырнадцать способов убить это тело. В голове Редда — более сорока. У Пака — вообще около сотни. — Эх, правду говорят, что лучшие убийцы получаются из врачей, — хмыкнула я. — И по отношению друг к другу у вас точно так же все обстоит. — А, кажись я поняла. Ты видишь не сами мысли по отношению друг к другу, а какой-то… Подсознательный слой, что ли. — Это как? — Ну смотри. Представь, что ты возвращаешься домой поздно вечером с учебы или работы. При этом ты знаешь, что ночью повышается риск быть ограбленной, изнасилованной или убитой, так? — Наверное. Я не знаю. — Блять! — пример был выбран явно неудачный. Я забыла, что Альма обладает ограниченным жизненным опытом и мало что знает о нормальной, реальной жизни. — Ладно, хорошо. Ты видишь человека в белом халате — врача или ученого. При этом от девяноста девяти процентов встреченных тобой врачей или ученых ты не видела ничего хорошего. Когда Пак подключал к тебе всякие штуки с проводами, совал тебя под аппараты и брал кровь, у тебя не возникало где-то внутри мысли о том, что он может причинить тебе боль? Сделать то же, что делали другие люди в белых халатах? — Я бы не позволила ему это сделать. Я бы… — Стоп. Вот. Мы добрались до сути. Общаясь с Паком в больнице ты на уровне подсознания выстраивала возможные боевые алгоритмы, продумывая механизм действия на случай, если он плохо поведет себя с тобой, так? Альма кивает. — Кажется, я понимаю. Из-за того, что люди часто ведут себя по отношению друг к другу враждебно, предают и совершают тому подобные подлости, они постоянно ждут от других нападения. И думают о том, что в случае нападения делать. — Именно. При этом женщины чаще ждут нападения от мужчин, слабые от сильных и так далее. Те, кто шибко сильно другим доверяет, в итоге плохо заканчивают. Вон, вспомни, как лже-Беккет воспользовался Ленкиным доверием. — Значит, на самом деле никто не желает моей смерти? — Мы говорим о тебе, или об Элис? Если об Элис — то милашка-няшка дорогу никому не переходила, чтобы ей смерти желать. Если же о тебе… Подруга, ты прославилась, как психически неуравновешенный персонаж, который пачками гробит ни в чем не повинных и непричастных людей. Такого не грех пристрелить просто на всякий случай прежде, чем он еще что-нибудь натворит. — Почему всех это так заботит? Та же Лена говорила, что альтруизм и забота о других — это не самая распространенная черта характера. И это еще мягко сказано. Кое-что я отметила. Альма подозрительно быстро училась. То, что она копировала нашу манеру речи — это понятно. Но составлять сложные словесные конструкции она научилась буквально за пару дней. Выходит, что слова ученых об умственной деградации — это так, херня какая-то? — Хорошо, поясняю. По поведению Лены, Кирилла и остальных я могу судить о том, что мне не причинят вреда до тех пор, пока вред не нанесу я. Такое же правило действует в отношение других членов социума, общества. Находясь среди людей я могу чувствовать себя в условной безопасности, потому что даже если среди них есть преступники — они совершат в отношении меня противозаконные действия только в том случае, если мы останемся один на один. Заметь, в лаборатории КТП Гена и Лена были вдвоем. В погрузочной зоне Аристид пыталась убить Лену, когда они там были, опять же, один на один. Тебя ведь Женевьева не видела, верно? В отношении большинства людей я могу быть уверена в том, что они хорошие или хотя бы притворяются хорошими, и что это притворство продолжится до тех пор, пока я не перейду им дорожку. Ты же общественным рамкам не подчиняешься. И очень сложно предугадать, кто и в какой именно момент пострадает от твоих рук и всего остального. Понимаешь, когда маленькая подопытная девочка начинает убивать ученых, ставящих над ней эксперименты, или же ее призрак гробит корпорацию, профинансировавшую эти самые эксперименты — это одно. Здесь можно четко определить, кто, когда и кого спровоцировал на агрессию. Когда жители Оберна страдают от ухудшения качества воды, болеют и умирают только потому, что где-то рядом с ними находишься ты — это уже совершенно другое. Здесь нельзя получить четкий ответ на вопрос «за что ты их так». В итоге получается, что ты можешь убить человека, верней — сотни, а то и тысячи людей просто так. Подобные черты ненавидит большинство людей за исключением таких же ассоциальных психопатов. — Но даже когда есть, за что… По поводу той же Аристид Лену… — Альма осекается. — Да, Лену некоторые осудили. Но из-за убийства Аристид ее не стали считать ненормальным существом, которое способно убить случайного человека «а вот просто так, потому что захотелось». А ты именно… Рябь на экране прекратилась. На камере появилось изображение Редда Янковски, который осторожно крепил на спину пусковую установку «Голиаф». — Да ладно… — я аж присвистнула. И вышла на связь. — Не хочешь рассказать, где взял пушку, на которую не каждая частная армия насосет? — Ну, кто-то насосать не может, а мне просто так подарили, — хмыкнул парень. — Сейчас приду, расскажу. — Только, пожалуйста, не останавливайся по пути с кем-нибудь «за жизнь» пообщаться, ладно? Ты и так на сорок минут пропал с радаров. Тут Элис уже переживает и на ручки просится, а я не подвизалась работать психологом на полставки для детей младшего школьного возраста. Ай! По затылку прилетел удар ладонью. Резко развернувшись на стуле я обнаружила, что за моей спиной стоит Альма. С обиженным выражением на мордашке. Фыркнув, показываю ей язык и сообщаю Редду, что мы его ждем.***
Альма Уэйд (Элис)
Вздох облегчения вырывается сам собой, когда Лена переступает порог комнаты, где мы находимся. — Я встретил Чена, — начинает она. — Того самого, из «Приказа Персея». Кстати, он тоже, как и Спенсер, может уйти, но почему-то не хочет. А еще — он мне сказал, что все эти призраки, пугала и прочее дерьмо — оно не из-за Альмы, а из-за «Армахем». Что это не она делает, а при взрыве из-за телестезического купола вокруг «Источника»… Короче, то ли его как-то распылило и возникли аномальные какие-то дыры в другой мир, то ли его расширило и он накрыл весь Оберн. Тут я в физике не настолько шарю, чтобы это объяснить, да и как отключить это все, неизвестно. — А где ты «Голиаф» взял? — Ну, оказывается, здесь подвал был. И валялись пара ящиков с маркировкой «Армахем». В одном «Голиаф», в другом — снаряды. Стив сказал, что здесь рядом еще один выход из «Предвестника», так что, видимо, припасли установку на случай, если что-то вырвется из комплекса. А еще — там был вход по картам доступа, но мне Стив как-то без этой карты дверь открыл. — Смотрю, ты с ним прямо подружилась, — я хмурюсь. Не хочу ни с кем делить Лену. Она только мой друг. И точка! Ладно еще «Сигнал» — вдвоем выжить сложней, а они ребята полезные. А вот всякие призраки… Передергиваюсь, потому что с призраками ничего сделать не могу. — Конечно. Просто… ну, он классный. И Спенсер тоже. В смысле, я понимаю, что это ненормально — видеть мертвых и общаться с ними, но они же не как Альма, а помогают мне или хотя бы не вредят. — Я тоже помогаю! — Ты-то тут при чем? Проходя мимо меня, Вера с силой наступает мне на ногу. А потом хлопает Редда по плечу. — Приятель, не дразни своими разговорами о классности призраков девчонку, которая этих призраков боится, вдобавок. А то у няшки-Элис, небось, планы на шуры-муры с тобой, а ты ей про каких-то призраков втираешь. Женская ревность — опасная штука. — Чего?! Вер, ты думай, что говоришь. Она же дите-дитем. — И ничего я не дите! — делаю шаг вперед, оказываясь вплотную к Лене. Схватив руками за борта расстегнутой куртки, встаю на цыпочки. Прежде, чем мои губы прикоснутся к губам Лены, ее руки с силой отстраняют меня. — Ты чего? — Ты считаешь этот поступок взрослым? Вера права — дите ты и есть дите. — Почему? — холодный, отстраненный взгляд меня злит. Почему она так смотрит на меня? Почему?! — Ребята, давайте вы отношения попозже выясните? Нам надо валить отсюда. Из-за кое-чьих провалов в пространстве мы и так задержались, — Вера встает между нами. Смотрит на меня исподлобья. Одними губами произносит «уймись». Полицейский участок мы покидаем через окно. Той же дорогой, что пришли, возвращаемся к броневичку. Вопреки опасениям, у ребят ничего не случилось. А вторая группа успела вернуться буквально за полчаса до нас. И тоже без ничего. Мы не сумеем отследить Пойнтмана простыми способами. Может, мне стоит сделать это самой? Хотя… Лучше не надо. Я помню, что он был рад, когда я «исчезла». Испытал облегчение, когда я показала ему то видение в мемориальной больнице. Был рад, что я больше не приду. Группа собралась внутри броневичка, что-то обсуждая, но я не слушала их. Не знаю, то ли из-за Лены, то ли из-за чего-то еще, но в горле стоял ком. Может еще это из-за того, что меня даже родной сын считает монстром. И, наверное, имеет право. Если Лена готова была меня убить лишь за парочку галлюцинаций и порцию зубодробительной боли в голове, то уж Пойнтмана я до нашей встречи в Саркофаге не жалела. Если он способен видеть призраков и они его доставали одновременно со мной… Все плохо. Очень плохо. И я не знаю, как это исправить. Меня все ненавидят. Все боятся. А я теперь не хочу, чтобы все так и оставалось. Кто-то хлопает по плечу, протягивая банку газировки. — Выйдем, поговорим? — уточняет Лена, указывая на люк, ведущий наружу. Киваю и выпрыгиваю следом за ней не дожидаясь полного открытия «трапа». — Думаю, из-за твоего поступка в участке мне нужно кое-что прояснить. — Моего поступка? Ты же сам не дал себя поцеловать. Почему? Я ведь красивая. Кирилл Веру целует, а ты меня не хочешь? — А ты сама этого хочешь? Хочешь, чтобы я поцеловал тебя? Или чтобы мы переспали? — Хочу! — чувствую, что краснею. — Почему? — Что? — Почему ты этого хочешь? Я привлекаю тебя одновременно на физическом уровне и как личность? Или тебе просто ради интереса хочется попробовать, что такое поцелуи и секс, при этом кажется, что выбор партнера значения не имеет и сделать это можно чуть ли не с первым встречным? Или, может, ты таким способом хочешь доказать свою взрослость и то, что ты «ничем не хуже других»? А может быть, ты считаешь, что я того и гляди раздружусь с тобой ради призраков и хочешь предотвратить это любыми способами? — Тебе-то что с того? Какое тебе вообще дело до моих чувств? — Дай-ка подумать… Потому что не хочу быть человеком, который использует девушку, как вещь? Потому что хочу, чтобы меня целовали и отдавались мне потому, что любят, а не потому, что хотят удержать или что-то кому-то доказать? Потому что твое поведение все эти дни прямо указывает на то, что ты слишком сильно не дотягиваешь до уровня взрослого человека, а значит — сама не понимаешь смысла своих действий, а я хочу нормального партнера, а не ребенка? — Я не ребенок! — от собственного рявканья закладывает уши. Судя по всему, не у одной меня, потому что Лена морщится. — Твои действия говорят об обратном. Только дети делают какую-то хуйню чисто ради того, чтобы кому-то что-то доказать. А, и еще, Элис… Рассматривай дружбу, как излучение, а не твердое вещество. — Что? — Смотри, — Лена достает шоколадку и показывает мне. Ты считаешь, что если я с тобой дружу, то шоколадка вся достается тебе. А если дружу с несколькими людьми, то шоколадка делится между вами, в результате ты получаешь меньше, чем если бы была единственной. Но это не так. На самом деле все выглядит вот так, — включив фонарик, она протягивает руку так, чтобы он светил на нас сверху вниз. — Ты можешь попасть в этот круг. Можешь не попасть. Можешь оказаться ближе или дальше относительно центра. Иногда ты сама можешь влиять на свое положение в круге своими поступками и словами. А иногда — от тебя ничего не зависит. Проблема в том, что некоторыми действиями ты действительно завоевываешь симпатию. Помочь в чем-то. Быть рядом, когда другу плохо. Предупредить о какой-нибудь опасности или подсказать решение в трудной ситуации — это все из области таких действий. А то, что ты хотела сделать в участке… Просто самоунижение. Смотрите, я такая доступная и на все готовая ради дружбы. — А разве не так обычно бывает? Ты сама разве не на все готова ради меня? Ты ведь вытащила меня в «Предвестнике»? И защитила от призраков, а еще… — Поступиться своими принципами. Быть на твоей стороне, если ты заведомо неправа. Подыгрывать тебе, если ты решишь сделать подлость другому человеку. Выручать тебя постоянно, если причина твоих неприятностей раз за разом — собственное распиздяйство, а не стечение обстоятельств. Ах, да… И переспать с тобой, не будучи уверенным в искренности твоих и моих собственных чувств, — последняя фраза сопровождается едва слышным смешком. — И это я еще не полный список перечислила, а только то, что сразу в голову приходит. Как видишь, я ради тебя готова далеко не на все. И на те вещи, что я перечислила, не буду готова никогда. — Потому что это унизит тебя в твоих собственных глазах? — дожидаюсь кивка. — Пожалуй, это я понимаю. Скажи, а семья — это… Это как? — Я не знаю, — Лена пожимает плечами. — Я детдомовская. — Но до того, как ты туда попала… — У меня была мать. И отец, который, впрочем, официально нигде не упоминался. Понимаешь, матерям-одиночкам полагаются всякие выплаты, льготы… Короче, многие женщины не заморачиваются официальным оформлением отношений и записями об отцовстве, чтобы был дополнительный источник дохода и плюшек. Лет до пяти моих все было неплохо. Ну, то есть, они орали друг на друга, орали на меня, но не было такого дерьма, чтобы били, или еды лишали, или игрушки отбирали… Потом разбежались. Достали друг друга, ну и отец себе нашел какую-то шмару. А мать еще через три года отчима завела. Там тоже пару лет все неплохо было, но потом у них появился еще один ребенок и отчим поставил вопрос ребром. Сказал, что не хочет обделять своего ребенка ради чужого выблядка. Ну, в общем, так я и оказалась в детдоме. — Ясно. А ты когда-нибудь хотела семью? — Что? Нет, ну, в перспективе, конечно, хотелось бы нормального парня. Детей? Не знаю. Может когда-нибудь в будущем, когда выучилась бы и финансовое благополучие заимела. — Так хотела бы, или нет? — Говорю же, не знаю. — А сейчас? — Элис… — судя по всему, своими вопросами я опять произвожу впечатление ребенка, потому что Лена прижимает ладонь к лицу и качает головой. — Семья — это не та картинка радужно-розового мира, который ты нарисовала себе в голове. Семья — это необходимость нести ответственность за других, искать компромиссы, уживаться с теми людьми, чьи взгляды и позиции порой противоположны твоим собственным. Это необходимость ставить интересы семьи выше своих собственных, необходимость учитывать потребности и возможности каждого. И это такой гемор, что… Последнюю фразу я уже не слышу. Судя по тому, что Лена замолкает и бросает нечитаемый взгляд в сторону броневичка — она тоже понимает то, что передала мне своими словами. То, что сама не понимала до этого дня. Что семья уже… есть? — Эй, ну вы где там загуляли? — в рации Лены раздается голос Веры. — Уже идем, — сообщает парень и, первым встав с бордюра, протягивает мне ладонь. Не сказав больше ни единого слова друг другу, мы возвращаемся в транспортник. Двигатель урчит и броневичок трогается с места. Поскольку по камерам ничего отследить невозможно, мы решили выдвигаться к мемориальной больнице Оберна. Конечно, мы рискуем столкнуться с клонами и «Армахем», но после той чистки, что устроил в районе Пойнтман, сопротивление противника явно будет не таким уж организованным. К тому же, все знают, что эвакуация «Дельты» сорвалась, а в районе погибла куча бойцов. Возможно, «Армахем» тоже оставили больницу и прилегающие кварталы, потому что решили: только идиоты сунутся туда снова. Проблема в том, что мы-то как раз идиоты. С другой стороны, если «Армахем» по-прежнему ловит Пойнтмана, то больница и весь округ кишмя кишит нашими врагами. — На спутнике нет ни военного транспорта, ни вертолетов, — сообщает нам Стокс, пока мы едем. — Попадаются единичные машины, но ни одна из них не движется, значит — сил противника в районе практически не будет. Тем не менее, нам надо сохранять осторожность — еще неизвестно, почему их там нет. — Думаешь, призраки? — я поеживаюсь невольно. Сидящая рядом Лена хлопает меня ладонью по плечу и уже собирается было что-то сказать. Но неожиданно закрывает глаза и валится вперед. Сидящий напротив Киган едва успевает ее подхватить. — Боря, тормози! — кричит Стокс, но с места не встает. И не дает двигаться мне. Понимаю, почему, когда над телом Редда склоняется Пак. — Дышит самостоятельно. В сознание не приходит, на свет зрачки не реагируют, — сухо сообщает он нам. — Так это… Судороги опять? — уточняет у него Кирилл. — Или Альма? — задает другой вопрос Стас. — Судорог быть не может, поскольку «слоу-мо» он не включал, а лекарства принимает по расписанию, хоть на это мозгов хватает. Альма… Тоже мимо. Тебе бы, Киган, тогда еще сильней прилетело. Я бы предположил что-то вроде комы, но это не кома — за тех товарищей аппараты дышат. — Врач называется, — фыркает Моралес. — Мне в это тело томограф, УЗИ и лабораторию не вшили, — Пак поворачивает тело Редда набок. Вера достает спальник, понимая, к чему идет дело. — Так мы едем, или остаемся? — Едем, — командует Стокс. Совместными с Паком и Стасом усилиями они укладывают Лену в спальник. Только тогда я решаюсь отстегнуть ремень и сесть рядом с ней на полу. Стоит прикоснуться к ее руке, понимаю: сигнала больше нет. Верней, он есть, но где-то впереди. Далеко, будто она сейчас… не здесь? — Элис! — прежде, чем я понимаю, что происходит, меня саму выбрасывает из тела и уже привычно переносит за спину Лене. Вот только сейчас я вижу ее не как Редда, а как ее саму. В момент, когда уже собираюсь окликнуть понимаю, что она увидит перед собой далеко не Элис. Секунды промедления хватило на то, чтобы перед ней возник темнокожий мужчина в форме «Дельты» и схватил за протянутую в его сторону руку. Шарахнувшись инстинктивно от призрака, я снова оказываюсь в «своем» теле. Судя по всему, ребята ничего не заметили. Не проходит и двадцати секунд, как меня снова швыряет куда-то «туда». И судя по вскрику Пака — в этот раз незамеченным это происшествие не осталось.