Break

Холодно. Юнги пробирает. В сыром помещении неприятный холодный пол и веет каким-то железом. Глаза завязаны какой-то то ли лентой, то ли тряпкой, а руки за спиной сцеплены тугой веревкой. Юнги попытался пошевелиться: бесполезно. Жесткие веревки больно натирают запястья. Свободны только ноги. Но и они почти бесполезны без зрения. Дверь противно скрипит, оповещая о чьем-то прибытии, и шаги ясно отражаются от пустых стен. Юнги слышит, чувствует, как к нему приближаются, слышит стук своего сердца и дыхание, чужое и свое. Слышит слишком громко, потому что видеть пока не может. — Привет, хен, — говорит шагающий. И у Юнги проходит холодок по коже. Страшно. Но Юнги никогда не признается. Он знает этот голос. Его он узнает абсолютно везде. Он въелся в мозг, как надоедливая реклама, которую никогда не забыть, как самое ужасное и вообще воспоминание. Мин бы оскалился, послал бы нахуй, если бы мог. А еще лучше — въебал бы. В челюсть. Чтобы почти до хруста, до болезненного вскрика и окровавленного рта. Так, чтобы зубы окрашивались в красный цвет, а говорить было больно. — Знаешь, почему ты здесь, хен? Мягкий, приятный голос обволакивает, отвлекает от главного. Самой сути. Всегда. Мама Юнги всегда говорила, что оболочка бывает обманчива. Чимин садится рядом с ним на корточки, не церемонясь срывая со рта полоску серебристого скотча. Мин вскрикивает от резкой боли. — Пошел нахуй! Пак усмехнулся. С завязанными глазами и руками он ведь сейчас совсем беспомощный, но все равно пытается казаться сильным. Таким он и был всегда. Всегда казался холодным и таким неприступным для всего мира, но не для него. — Ты не ответил на вопрос. Юнги попытался вместо ответа пнуть его согнутой в колене ногой. Раз уж ему завязали только руки, то нужно использовать все шансы. Чимин перехватил ее до того, как она достигла своей цели и, еще до того, как в ход пойдет вторая, прижал и ее тоже к полу, оказываясь у него между ног. — Ты не ответил, — Пак за подбородок повернул его лицо к себе, бесстыдно пользуясь ситуацией и проводя ладонью от коленки до самого бедра. Юнги шикнул. — Разве не понятно? — Мин гордо вздернул подбородок, все еще находившийся в руках Чимина. — Собрался играть со мной в свои дурацкие игры? Пак довольно улыбнулся. — Точно, — он отпустил его, только для того, чтобы приблизиться к уху и обжечь его горячим дыханием. — Ты так хорошо знаешь меня, Юнги-хен. Горячо. Особенно в контрасте с температурой помещения. Чимин продолжает бесстыдно лапать его, и Юнги совсем сложно. Тело продрогло в тонкой футболке и уже совсем не греющем кардигане. Юнги сглатывает, покрываясь мурашками. Он ненавидит себя за это, и завязанные глаза только придают чувствительности остальным четырем чувствам. — Ебаный псих. Правда. Псих до мозга костей. Сумасшедший, с разрушающими изнутри уродливыми психическими расстройствами. Юнги не знает, голоса ли в голове у Пака кричат, разъедая его мозг изнутри, или что-то похлеще. Чтобы помочь больному — нужно его понять. Он не справился. Не сумел. Юнги разъедает мозг сам Чимин. — Это просто факт, — Пак опускает голову, проводя по его шее носом. — Ублюдок. — Это я уже знаю, — Чимин целует в шею, вызывая с собой толпы мурашек: от страха, от осознания или от желания. У Юнги шея — слабое место. И Чимин это знает. — Скажи мне что-нибудь новенькое. Юнги дергается в бессмысленных попытках вырваться, и на него даже не обращают внимания. — Поиграй со мной, хен, — Чимин шепчет с улыбкой, обхватывая его шею пальцами. Тонкая. Кажется, что вот так надавить немного: большим пальцем на кадык, и безымянным со средним на затылок — сломается. Надломится пополам, как красивая, но хрупкая кукла. Его загорело-смуглые пальцы смотрятся чужеродно на бледной коже. Но синяки и засосы не будут. Будет даже красиво. Как произведение искусства. Юнги дышит часто. И Пак чувствует большим пальцем, как дергается кадык, когда он сглатывает вязкую слюну. Чимин сжал пальцы чуть выше кадыка, надавливая чуть сильнее и наполовину перекрывая доступ к кислороду. Юнги инстинктивно задышал чаще, беспомощно пытаясь вдохнуть нормальное количество кислорода. Он разжал хватку, не давая ему начать задыхаться по-настоящему. — Уебок, — просипел Юнги, жадно хватая воздух ртом. — Мелкий.... — Ага, — легко согласился Пак, и не дожидаясь, когда он отдышится, жадно припадая к его губам и просовывая руки под тонкую футболку. Мин, не ожидавший такого, укусил чужую пухлую губу, прокусывая до крови и выбивая все-таки свою возможность нормально вдохнуть, когда он отстранился. — Как ты провел то время, что меня не было, — будничным тоном спросил Чимин, подаваясь обратно, когда Юнги восстановил дыхание и, рвано целуя, снял все-таки эту чертову повязку. Мин болезненно прищурил глаза, снова привыкающие к свету. Теперь он видел его лицо: ожившее. Все те же мягкие черты, скрывающие под собой нечто острое, опасное, на что можно ненароком напороться или сгореть заживо, как в адском огне. Чимин может спалить. Превратить в пепел и развеять по ветру. Или же как с Юнги: не сжигать до конца, довести до точки горения, а потом дать остыть. И так вечность. Что там внутри? Монстр? Или же монстр он сам? Он родился таким? Стал? На почве детской травмы? По решению судьбы? Юнги в судьбу совсем не верит. Только логика, только сухие факты и скрытые за холодным взглядом бурлящие чувства. Депрессивный невроз. Диссоциальное расстройство личности. Кажется, было что-то еще? Да. Было. Но какая уже разница. Все равно теперь это только слова в медицинских документах. Он уже все равно не может ничего сделать. Чимин целует грубо, кусаясь в ответку и глотая кровь. Чужую и свою. Юнги задыхается. Задыхается в своих чувствах. Задыхается, потому что Пак почти не делает передышек. Задыхается, потому что пытается отвечать, ведь если не получается вырваться, надо хотя бы не давать тому форы. Он снова попытался пнуть его, несмотря на то, что в этом расположении он может только либо обхватить его ногами за пояс, либо раздвинуть их еще шире. Блять. Даже здесь он не может его обыграть. Чимин немного отстранился, и Юнги инстинктивно подался вперед, чтобы продолжить поцелуй, но Пак остановил его, слегка упираясь в грудь ладонью. Мин недоуменно посмотрел на него. Чимин успокаивающе улыбнулся, засовывая руку себе за спину и доставая оттуда нож. Лезвие опасно блестнуло, переливаясь в тусклом свете лампочки. — Только попробуй, — предупреждающе зарычал Юнги. Пак мастерским движением приставил нож к бледной шее. Беззащитной кожи коснулся холодный металл, и Юнги почувствовал зарождающийся где-то под кожей страх. Панический, холодный ужас проникал внутрь. Заполнял все, не оставляя ни одной разумной мысли и оплетая липкой паутиной разум. Пак Чимин этим страхом питался. Совсем как настоящая тьма. Вжух. Тонкая футболка Юнги вспорота. На такой же тонкой коже ни одной царапины. Юнги вздыхает судорожно. Чимин довольно ухмыляется. Именно его он ни за что не убьет. Иначе будет слишком тоскливо. Юнги еще не может успокоиться. Дышит часто, рвано. Сердце колотится, отдаваясь громким шумом в висках. Пак подхватывает его под бедра, опуская на спину и удобнее устраиваясь между худых ног. Проводит рукой по впалому животу, спускаясь поцелуями, слишком нежными, чтобы не быть подозрительными, вниз, и расстегивает ширинку черных, рваных на коленках миновых джинс. Юнги выгибается неудобно на холодном полу со связанными за спиной руками и шипит. Больно. — Мне неудобно, — холодно жалуется он. Чимин усмехается. — Умудряешься капризничать даже в таком положении, — прокомментировал Пак. Он немного отстранился, вдруг резко переворачивая того на живот и прижимаясь сзади. — Мудак, — прошипел Юнги, проходясь голой грудью по холодному полу и морщась. — Тебе же было неудобно, хен, — Чимин опалил где-то сзади затылок горячим дыханием, теплой ладонью задирая кофту и оголяя бледную поясницу. — Вот я и исправил. Юнги шикнул. Пак схватил его за связанные за спиной руки, заставляя прогнуться, выпячивая зад и полностью опереться грудью о пол. Мин громко ругнулся, и Чимин потянул сильнее, заставляя задом потереться о его пах. — Может быть развяжешь? — раздраженно предложил Юнги. — Если развяжу, то будет неинтересно. Мин фыркнул. — Если я буду сопротивляться, то тебе уже станет достаточно интересно. — Нет, хен, ты не понимаешь, — возразил Чимин, задирая кофту на его спине и проходясь ладонью между бледных выпирающих лопаток. — Если ты будешь сопротивляться, то будет весело, но возникнут сложности. Если не будешь — то будет скучно. Но когда ты связанный..., — Пак наклонился, проводя горячим языком по коже на затылке. Юнги судорожно вздрогнул. — ...то ты идеально беззащитен. — Бред. — Да ну, — Чимин прижался еще ближе, двигая бедрами и потираясь между его ягодиц прямо через ткань штанов, имитируя полноценный секс. У Юнги подкосились колени, разъезжаясь. Но Пак ловко подхватил его, удерживая в том же положении. Мин оперся подбородком о пол, тяжело дыша. — Блять..., — только и смог выдавить из себя он. Чимин прошелся дорожкой влажных поцелуев-засосов по худощавой спине от выпирающих лопаток до низа спины, и резко укусил за бледную кожу на пояснице. Юнги тонко вскрикнул, почти превращая крик в стон, но вовремя затыкаясь. Пак усмехнулся, внимательно рассматривая его: спина выгнута дугой так, что можно позвонки пересчитать. Мин дышит тяжело, рвано, что грудь ходуном ходит и тело покачивается: вверх-вниз, вверх-вниз; ненароком, а может и специально, елозит задом по стояку, будто раззадоривая аппетит. Чимин ловко стянул с Мина штаны с боксерами, приподнимая послушное тело и возвращая его обратно в то же положение. Юнги поморщился, когда голые коленки оперлись о холодный пол. Пак больно шлепнул по оголенной белой ягодице, оставляя после себя горяще-красный след. Юнги дернулся, вскрикивая. Чимин ударил еще раз, с такой же силой, усмехаясь. Он сжал руками худые бедра до синяков, проходясь грубой ширинкой прямо между раздвинутых бледных ягодиц. — Не будь таким мудаком, — прошипел Мин. — Но ты так мило кричишь, когда я так делаю, хен, — улыбнулся Чимин. — Мудак. Чимин усмехнулся, все-таки переворачивая его на спину, но приподнимая за тощие бедра к себе на колени. Как бы не было приятно смотреть на беззащитного хена со спины, но он хотел видеть это лицо. Его лицо, с вырывающимися из горла несдержанными блядскими стонами, с закатывающимися от сладкой неги глазами и приоткрытыми в крике губами, даже если Пак не сдерживается, вбиваясь грубыми толчками в хрупкое тело. Юнги психолог, врач, но стонет как самая настоящая шлюха. — Мне все равно неудобно. Чимин усмехается. — Будешь жаловаться..., — приблизился он к его уху, резко дергая на себя и грубо сжимая худые ягодицы. — ...выдеру как самую настоящую суку. Юнги сглотнул. Хотелось огрызнуться, закатив глаза, потому что оба знали, что он и так это сделает, но тело не слушалось. Чимин подхватил его под талию, приподнимая бедра чуть выше и смотря опасным зверем. Под ладонью тяжело вздымалась чужая грудная клетка, Юнги закусил губу: это всегда срабатывало. Пак протянул руки к его лицу, надавливая средним и указательным пальцами ему на губы и проникая в невольно приоткрывшийся горячий рот. Юнги только хотел резко сомкнуть зубы, когда услышал властный холодный голос: — Укусишь — выдеру насухую. Юнги сморщился: всегда-то он угадывал его действия. Но кусать не стал. Насухую - это больно. Очень. Он знал. Мин нерешительно прошелся языком по подушечке указательного. Кожа была чуть солоноватой, слегка огрубевшей. Чимин наблюдал за ним внимательно, смотря сверху вниз. Юнги старательно облизал каждую фалангу грубоватой кожи, посасывая каждый палец по-отдельности и вместе и тщательно смачивая их слюной, иногда искушающе проходясь по ним зубами, и тогда Чимин предупреждающе больно сжимал худую поясницу, впиваясь пальцами под выпирающими ребрами, что Юнги передумывал. Хотелось и правда хоть как-то смягчить свою участь. Пак ведь точно не отступится. Когда Чимин решил, что уже достаточно, вытаскивая смуглые пальцы с пошлым чмокающим звуком. Юнги проследил взглядом, как от его рта и до сомкнутых в неприличном жесте пальцев оборвалась такая блядски пошлая ниточка слюны, невольно вытекая изо рта и стекая вниз от уголка губ по нижней части щеки. Юнги облизнулся, не в силах вытереть ее руками. Чимин приставляет прохладные пальцы ко входу, и Юнги дергается от холода и толикой страха от предвкушения, весь изнутри сжимаясь. Пак вводит пальцы, и он закусывает губу, стараясь не издавать никаких звуков. Хотя, больно пока еще не было, но неприятно точно, хотя и не впервой. Чимин знает все чувствительные точки, а поэтому продолжает, проталкивая пальцы дальше, пока те самые, средний и указательный не входят до самых костяшек, задевая простату. Мин всхлипывает, прокусывая губу почти насквозь. Пак резко добавляет третий палец к слабо растянутому кольцу мышц. Слишком рано. Мин шипит, перемешивая мысленные ругательства со слабыми стонами-выдохами, потому что тот все так же продолжает задевать комок нервов внутри. Блять, и где мелкий только научился так профессионально трахать пальцами? Чимин решает, что этого достаточно спустя несколько толчков, и Юнги думает, что это слишком мало. А после и чувствует, когда Пак расстегивает ширинку, как головка касается полурастянутого кольца мышц и входит. — Мудак! — повторяется он, громко вскрикивая. Юнги кричит с широко раскрытыми глазами и зажмуривается, сжимаясь весь. Чимин спускается отвлекающими поцелуями от губ к шее. Смотрите-ка, у этого, оказывается, есть чувство вины? Или нет. Юнги коротко вскрикивает еще раз, потому что Пак больно кусает за изгиб бледной шеи. Блять. Чимин толкается медленно, до упора, входит поначалу медленно, щадяще. Но Юнги от этого лучше не становится. Зачем давать надежду на нормальный секс, когда ты Пак Чимин? Лучше уж сразу, с размаху, чтобы больно было максимально с самого начала и с мыслями, что хуже уже не будет. Но с Чимином, в самом деле, нет предела: тот вытрахает в процессе всю душу, разобьет в щепки а потом соберет обратно, чтобы повторить. Чимин останавливается через несколько толчков, внимательно наблюдая за телом под собой. Юнги лежал, тяжело дышащий сквозь приоткрытый рот, раскрасневшийся и смотревший расфокусированным взглядом со своими черными глазами-омутами. И Пак понять не мог, то ли ему эти глаза хотелось защитить, чтобы продолжал смотреть так же, открытый и беззащитный под ним, то ли вырвать с корнем, чтобы никто их кроме него больше никогда не увидел. Он толкнулся, проводя руками по бледной груди и задевая чувствительный затвердевший сосок. Мин дернулся. Чимин вошел до самого конца, задевая простату под нужным углом, и Юнги неудобно выгнулся дугой, выпячивая выпирающие ребра под натянувшейся бледной кожей и несдержанно простонав. Пак больше не сдерживался, наваливаясь, закинув для удобства чужую тощую ногу себе на плечо и вбивая хрупкое тело в расстеленную на холодном полу не до конца снятую кофту. Юнги откровенно кроет. Чимин словно огонь. Пожар: опаляет внутри него все, морально, физически, вдалбливаясь в него под бешеным ритмом почти без какой-либо смазки. Юнги стонет, срываясь на крики. Горло саднит, но он не обращает внимания. Гораздо явственнее сейчас чертов член в его заднице, из-за которого после станет тяжело даже не только ходить, но и просто встать будет отзываться адской болью в пояснице. Пак целует его живот и грудь поцелуями-засосами и облизывает розовые бусины сосков. Юнги закидывает голову, выдавливая из себя короткое «блять» на выдохе с последующим почти истерическим всхлипом, закатывая глаза и смотря на него из под полуопущенных век подернутыми поволокой глазами. Чимин поднимает взгляд, перемещаясь на открывшееся ему пространство. Вылизывает шею, прикусывая тонкую кожу, целует выпирающий кадык, словно обследует новые просторы, хотя на шее еще жегся поставленный до этого укус, а засосами исперещено все от бледной груди до острых выпирающих ключиц. Он отстраняется, чуть замедляя темп, и смотрит на открытую беззащитную шею. - Я бы придушил тебя прямо сейчас, - Юнги немного успокаивается, переставая кричать, но продолжая дышать тяжело, с одышкой, разгоряченный и с красными щеками и стонами. Чимин медленно протягивает руку, не думая, касается шеи, аккуратно обхватывая ее одной рукой, и чувствуя, каждой фиброй своего тела ощущая узость, как Юнги напрягся, явно собираясь что-то сказать. Но Пак перебил его. — Но не можешь, — улыбнулся Чимин, сжимая основание его шеи чуть выше кадыка. — А вот я могу. Пак сдавил шею в стальном, но щадящем захвате. Юнги широко раскрыл глаза. Чимин опять ускорил темп, вбиваясь в худое тело и с маниакальной улыбкой смотря на рот, открывшийся в немом крике. Юнги рефлекторно сводил колени, зажимая Пака между ног еще больше и в результате сильнее насаживаясь на чужой член. Хотя воздуха чтобы выжить ему и хватало, но сработало что-то вроде инстинкта самозащиты. Выходит, жить ему все-таки хотелось? Несмотря на его склонность и талант к самоубийствам. Чимин отпустил горло, возвращая их на худощавые бедра, сжимая бледные ягодицы, раздвигая их и толкаясь в худое тело. — Какого черта? — сипит Юнги сквозь пошлые мокрые шлепки. Больно. Такими темпами его порвут. Чимин приблизился к его лицу, слизывая дорожки от невольных слез и смазано скользя губами по скуле. — Прости, не смог удержаться, — оправдывается Пак, улыбаясь, и Юнги все еще захотелось бы ему врезать, если бы он вслушивался в его слова. Но Юнги не слушает. Юнги стонет, блядски, несдержанно, развратно, действительно, как самая настоящая шлюха. Пак сдерживаться почти не умеет. Больно. И хорошо. Блядски хорошо. Чимин трахает его, нет, ебет, буквально, почти что послав подготовку нахуй. Юнги растянут на отвали, и чертовой смазки совсем не было, прям как терпения младшего, только не эффективная даже в половину так, как смазка, слюна. Юнги только вскрикивает чуть громче, затихая на секунду и после перемешивая стоны уже с почти истеричными всхлипами. Чимин не останавливается, продолжая толкаться в него, одной рукой опираясь на пол, нависая над ним, а второй поддерживая за поясницу. Пак кончает, в него, когда Юнги под ним уже только всхлипывает, жмурясь то ли от боли, то ли от удовольствия, совсем выбившийся из сил, и Юнги кончает после него себе на живот, коротко вздрагивая. Чимин с громким хлюпающим звуком выходит из него, пачкая холодный пол спермой и кровью, вытекающими из растраханного тела. Мин сжимается, чувствуя внутри пустоту. Пак нашаривает где-то отброшенный недалеко нож, разрезая веревки, и опускает его осторожно на пол, сам довольно вздыхая и перекатываясь на спину на место рядом с Юнги. Мин пытается отдышаться, какое-то время вообще не шевелясь, но потом устало поднимая руки, чтобы посмотреть на натертые раны на запястьях. — Ненавижу тебя. — Да ну? А мне показалось, что тебе понравилось, — усмехнулся Чимин. — Вон, посмотри, я тебя порвал, а ты кончил, даже не прикасаясь к себе. — хитро сказал он, поворачивая голову к нему — Заткнись. Юнги встал, морщась, но преодолевая жгучую боль в пояснице и смотря на него так, будто испепелить хочет. Наверное, выглядел он сейчас совсем жалко: почти голый, затраханный в буквальном смысле, со стекающей по ноге спермой в перемешку с кровью. Чимин смотрел на него снизу вверх, любуясь, таким обожающим взглядом, каким только на что-то самое любимое смотрят. — И хватит пялиться на меня, — Мин пнул его, попадая в бок и сразу же болезненно вскрикивая. Пак дернулся, акта мести почти не ощутив и все еще наблюдая за хромающим хеном. — Придурок, ты не мог все это до этого снять?! Нахрена мне одежду испортил?! Чимин рассмеялся, закрывая лицо ладонью и запуская пятерню в волосы. — Что, блять, смешного? — холодно посмотрел на него Юнги. — Так ты признаешь, что был не против? — посмотрел на него Пак, щуря улыбающиеся глаза. — Я-то думал, что ты меня хоть побьешь немножко. А ты только и сделал, что слегка пнул и начал орать. Одежда? Серьезно? — Иди нахуй, Пак Чимин! Юнги гневно шагнул к нему, и, пересиливая боль зло пнул куда-то под ребра уже со всей оставшейся силы, но тут же вскрикивая от боли и падая голым задом на твердый холодный пол, вскрикивая от этого еще больше. Чимин, не пытавшийся как-либо защититься, закашлялся, приподнимаясь на локтях и не убирая улыбки. — Вот это уже другое дело, — удовлетворенно отметил Пак, перекатываясь, подбираясь к Юнги, все еще сидящему на полу и пролезая между раздвинутых бледных ног, опираясь на руки. Мин чуть отстранился назад, опираясь на локти и зло щуря глаза. Чимин приблизился к нему, нежно целуя в покусанные алые губы. Юнги зло посмотрел на него, прежде чем прикрыть глаза и ответить на поцелуй. Боль отступила на второй план.