История одного барда

Уильям уходит в лес. В лес уходит, по буеракам, по мягкому мху, Сквозь живую теплую тьму, Сквозь непролазные дебри спутанных зарослей. Черные дупла глядят ему вслед пустотой пустот. Плащ - о колючки, ноги - о корни, но он все равно бредет, Падает, Поднимается, Улыбается. Туда, где звезды горят ярче яркого, чище чистого, - Так, что самая темная ночь на их фоне становится просто материей. Уильям уходит в лес. Он идет, и дремучий страх ему шепчет, что все потеряно. Только Уильям уже и его не боится. Уильям идет. Вспоминает крепость и монастырь, благородных римлян, Вспоминает, как подобрали его, что брошенного кутенка. Вспоминает юного короля, которому выбрал имя, Вспоминает ту, что его ранила их обоих В самое сердце - А сама скрылась в потемках. Говорили - дикарка, и любит лишь лес - да ветер. Только Уильяму ли не знать, как она любила? Жаль, таким, как она, все равно - что любовь, что смерть, им Танцевать на краю, как тебе и не снилось, Уильям. Только память зовет изнутри, и на сердце давит. Жаль, никто из тех, кто был Уильяму дорог, ее не принял: Потому, что в детстве звали ее - Блодайведд, А они окрестили ее - Марией... А деревья шумят, тянут к сердцу ветви, как руки-крюки, Знай, вплетают в волосы мох, гнилушки и дикую мяту. Маленький священник, посвятивший всю жизнь науке Уже не священник, а кто - пока непонятно. "Здесь ли Ты, Боже, слышишь ли ты мой голос? Как бреду, спотыкаясь о корни, во тьме кромешной - Мог бы остаться, где был, но, звериной тоской наполнясь, Больше уже, боюсь, никогда не смогу, как прежде. Я любил их всех, и любил свое имя - Уильям, Хоть с рожденья был - Гви. Это имя - сплошная боль, ведь Когда слышу его, вспоминаю, как мать убили. Я из леса бежал лишь за тем, чтоб это не помнить... А теперь выходит, я - зверь. Да, я тоже один из этих. Это все эта дрянь... Впрочем, сам ли я мог - иначе?" А деревья скрипят, и сплетаются ветви в сети, И свиваются корни, как змеи, тропинку пряча. Что клеймо на лице той, что избрана быть весною? Им, рожденным от солнца, до меток людских нет дела. Оттого-то так звезды горят над тропой лесною, И дремучий пруд отражает огонь их белый. Там, навстречу Луне раскрывшись, дрожит кувшинка - Рождена из тины, из грязи болотной вышла, И кругом - одна грязь; а она себе - twinkle, twinkle - Словно звездочка на поверхности черной жижи. И, когда, измотавшись вконец, Уильям навзничь ляжет на землю, И закроет глаза, перед этим взглянув на звезды, - Из чащобы выйдет она. Сядет рядом безмолвной тенью, - Все по-прежнему: пальцы крепки, и волос вьется. Уильям сам ей поставил клеймо. Сам прогнал в никуда, да только Не давала ночами спать беспокойная совесть. А когда засыпал - виделись то орлы, то волки То цветы, то девы, то совы. Вроде сделал все верно. И так бы и надо дряни, - Только сам, выходит, любил ее жизни пуще. Оттого и отправил себя самого в изгнанье, - Потому что не облик, а сердце живое ранил, Потому что не ведьму ранил, а чью-то душу. И он шепчет: "Прости, что тебя ему отдал в жены. Надо было бежать вдвоем, - но я сдрейфил, думал, не сдюжу. А теперь тоска режет по сердцу, как ножом, и Не могу больше так. Знал, как лучше, а вышло - хуже. Я любил тебя. Хоть и страшно сказать всю правду: Я ведь сам тебя выдал замуж и в люди вывел. Я пытался весну приручить, но был слишком слабым: Оттого и песенка пелась с таким надрывом. Ты прости меня, за все, что тебе я сделал, Как простил тебе все, что делаешь ты со мною..." ...Ничего не сказала. Качнулась кувшинкой белой - И исчезла, как призрак, за леса живой стеною. В сонных зарослях пели пичуги, и звезды гасли. Золотая заря растекалась над черным лесом. Он лежал на земле, глядя в небо, и улыбался. Бспокойного Гви больше не было. Был - Талесиан.