За пригоршню крон

      Ехали лесной стёжкой, срезая дорогу и выгадывая драгоценные дни. Гэвин не стал сдерживаться, услышав о том, что поедут они не хорошо знакомыми ему дорогами, а через чертолесье мимо вонючих болот, куда ни один добрый человек не сунется по своей воле. Ворчал ведьмак без устали, даже разок поругался с Мареком. Попытался было ему втолковать: лучше хо́женых дорог держаться, там и патрули солдатские встречаются, какой-никакой, а порядок есть. Да и сёла то тут, то там разбросаны, будет где голову преклонить, самим выспаться и коням роздых дать. А что в лесу на исходе осени?       Оголодавшие волки воют, лихие люди хоронятся, да ещё в болото непролазное упрёшься; так, пока будешь обход искать, как раз день и уйдёт.       А Марек всё своё талдычит. Так, мол, быстрее, в Туссенте их совсем заждались, что, мол, лихие люди тоже не из железа, поди, держатся поближе к человеческому жилью, а не сидят сычами на болотах.       Плюнул Гэвин, решил подождать, пока туссентец, непривычный к походам, изнеженный южным климатом, сам после первой же ночёвки пощады запросит. Проберёт его сахарные косточки злая осенняя слякоть, так голова сразу и остынет. Вернутся они на добрый шлях, где человечьим духом пахнет, а не зверьём да нечистью. И не придётся Гэвину чуть что за меч хвататься, ожидая подвоха.       Да только вот ни после первой, ни после второй ночи не услышал он жалоб. Марек-то ладно, хоть и при господах, но видно, что выносливый и не впервой ему по дорогам таскаться. Может, он и со старым хозяином разъезжал раньше, кто его знает? А вот Ричард, хоть и поводил плечами, когда тьма сгущалась и подступала к жаркому костру со всех сторон, будто желая проглотить путников, хоть и тянул он озябшие тонкие пальцы к живому огню, пытаясь отогреться, но всё это молчком.       После того как Россохи покинули да съехали с тракта, он всего-то пару словечек ведьмаку сказал. Понятное дело, что думы у него невесёлые, но почему бы не отвлечься весёлым разговором? И дорога так короче, и сердцу веселее. Пришлось с Мареком в пути байки травить. Тот тоже поначалу дичился, хмурился, на хозяина поглядывал, а потом растаял, когда Гэвин про Туссент стал расспрашивать, где не бывал, но много хорошего слышал от бывалых людей.       А правда, что там и утром, и днём, и вечером вино к столу подают? Как же это у вас люди не спиваются?       А верно ли, что растут в Туссенте такие страшные плотоядные цветы, которые путника целиком сожрать могут? И если растут, то как с ними местные справляются? Выжигают? Или мечами рубят?       Ещё ходят слухи, что на одном наряде княгини Анны-Генриетты нашито столько жемчуга и драгоценных камней, столько бесценных кружев, что если это всё богатство продать, то можно родовой замок построить, купить деревеньку, виноградник и титул в придачу?       Правда ли, что в тамошних лесах вместо волков водятся дикие кошки, только такие здоровенные, что крупнее местного волка будут?       Но, спросив о кошках, Гэвин осёкся. Незачем этих тварей тут поминать.       Ричард сразу заметил, как замолк смущённый своим вопросом ведьмак. Глянул по-доброму, успокаивающе и улыбнулся впервые со дня их знакомства.       — Это ничего. А в лесах, ближе к горам, действительно водятся дикие пумы, — сказал он, и дальше Марек про местные охотничьи обычаи рассказывал, про то, какую дичь можно добыть, про каких-то дивных птиц с огромными хвостами, которых он назвал как-то, так, что Гэвин и не запомнил, паулины, что ли...       За этими разговорами дорога как-то приветливее казалась, хотя кругом глушь. Деревья в чаще уродливые, частоколом стоят, так, что едва спряталось солнце за верхушки крон, сразу стало пасмурно, будто глубоким вечером. Легче вздохнулось, когда выехали к урочищу на открытое местечко и повеяло свежим привольным ветерком. Тропка стала шире, превратилась в торную дорогу, видно, что здесь и пеший, и конный встречается.       Ведьмак потянул носом: слабо, почти неприметно пахло дымком. Где-то люди. Может, одинокая хата, а может, и деревенька поодаль. Было бы славно добраться туда до темна, а то небо затягивает, холодает, того и гляди — снежная крупка сыпать начнёт.       На широкой дороге уже не было нужды ехать вереницей, и вороной туссентский жеребчик Ричарда, тонконогий, нервный, породистый, шёл бок о бок с рыжеватой пятнистой и приземистой кобылкой ведьмака.       — Добрый конь, — решил начать разговор Гэвин, который вообще подолгу молчать не любил, а если уж совсем было одиноко, то мог и с кобылой словом переброситься от скуки.       — Спасибо, — коротко ответил туссентец, чем расстроил ведьмака.       — Как звать?       — Агат. — Гэвин призадумался. О туссентцах всегда шла слава как о балагурах, любителях почесать языки. А тут, что ни спроси, отвечает так, будто на весах слова отвешивает и боится лишнего сказать.       Что ж, навязываться Гэвин не любил. Не хочешь — не надо, молчи дальше, господин из Найнси. Помолчали немного, слушая, как ветер в поле начинает подвывать, трепля сухие сорные травы, и как едущий позади Марек покашливает.       Агат, все ближе жавшийся к неказистой кобылке, пользуясь тем, что не чуял поводьев, притиснулся к ней бочком, тычась мордой в рыжее мохнатое ушко.       От такой нечаянности задел туссентец ведьмака коленом. Гэвин и ухом бы не повёл, подумаешь, животина дурачится, но Ричард нахмурился, дёрнул за повод, прикрикнув на своего конька «Ну ты!», да и отвернулся в сторону.       «Как от зачумлённого шарахнулся», — в изумлении подумал ведьмак, даже не успев толком обидеться на такое пренебрежение. А Ричард уже повернулся со спокойным лицом, будто не было ничего, и спросил просто и по-дружески:       — А твою кобылку как звать?       — Груша... — только и смог ответить ведьмак, у которого резко отпала охота беседовать.       А между тем, как ни прислушивался Гэвин, как ни приглядывался, признаков селения не было. Ни звонкого собачьего перелая, ни огоньков в окнах хат. Только ветер и треск сухих сучьев. И дорога снова в лесок ныряет. Место какое-то странное. И тянет же откуда-то дымом. Если не из печной трубы, значит где-то костровище. Не доезжая до опушки, Гэвин придержал кобылку. Приподнялся на стременах и носом снова потянул. Так и есть. Нехорошее место!       — Надо объезд искать, — негромко сказал ведьмак, ругая себя за то, что раньше не додумался уши навострить.       Ведь не нравилась ему эта чащоба. Поздно почуял, чем дело пахнет. А пахнет оно тленом, и если бы не первый предзимний морозец, то тянуло бы из овражка за редкими соснами так, что и простой человек бы почуял.       Мертвечиной оттуда несло, а когда Гэвин поднял руку, показывая спутникам «Тихо!», услышал то, что обычно чуешь в таких местах: похрустывание, чавканье, перемежаемое со злобным рычанием, да тихий треск, с которым крепкие зубы дробят косточки, добираясь до лакомого мозга.       Груша тоже уже сообразила, что занесло их в поганое место, и пря́дала ушами, подаваясь назад, но молчком: ни всхрапнёт, ни копытом неосторожно не цокнет. Настоящая ведьмачья лошадь, хоть и неказистая с виду.       Агат же фыркнул нетерпеливо, ударяя копытом о промёрзшую землю. Ведьмак рукой молча показал в сторону, прочь от дороги, чтобы страшный овраг объехать. Ветер, на их счастье, как раз со стороны могильника веял, иначе трупоеды давно бы учуяли коней и за свежим мясом выбрались из своей ямины.       Обойти следовало опушкой леса по полю, чтобы не слышно и не видно их было. Пройти по-тихому, а дальше рысить до первого спокойного места, чтобы до ночи успеть лагерь разбить. И вроде бы обошли окольным путём, выехали на чистое место, а впереди, под горочкой, блеснула узкая лента речушки. Но снова пахнýло дымом, и уже так ясно, что Ричард, на которого обернулся ведьмак, поднял брови в немом вопросе «Добрые или лихие люди?».       Но вместо ответа из густой тени прилетел гостеприимный привет. Свистнула стрела рядом с головой, и Гэвин рванулся, без жалости хлестнув Агата снятой перчаткой с острыми шипастыми заклёпками. Тот, дрогнув от неожиданности, припустил, подгоняемый страшным гиканьем ведьмака, а уж Груша не отставала, зная, что надо уносить ноги, пока целы. Вслед за первой стрелой полетела вторая и третья, и верный глаз ведьмака даже на скаку смог заметить, что стреляли из разных мест. Видать, то были «белки», засевшие на деревьях, а уж с ними тягаться в лесу не было никакой возможности. Любого храброго рубáку на подходе стрелами утыкают так, что за ежа сойдёт. Тут только уходить и уходить проворно, не мешкая ни минуты, петляя так, чтобы эльфы прицелиться толком не могли.       Позади послышался всхрап, конь Марека взвизгнул, и Ричард взялся было натягивать поводья. Гэвин на лету грозно крикнул:       — Не смей!       И туссентец послушно пригнулся к развевающейся гриве Агата. На всём скаку они спустились к мелкой речке. Воды коням там было по грудь, так что они быстро перебрались на другой берег и только тогда остановились, осматриваясь, нет ли за ними погони. Тихо, только вода журчит, ветер подвывает да кони храпят.       — Марек! — тоскливо обводя глазами высокий пригорок, воскликнул Ричард и ухватился за рукоять меча.       — Куда?! — Ведьмак перехватил поводья вороного жеребца, который весь мелко дрожал от такой страшной гонки.       — Вернёмся, нельзя его бросать!       — Да что ж ты... — хотел было Гэвин сказать, что ещё у леса подбили коня Марека, а на своих двоих от лютой эльфской стрелы далеко не уйдёшь.       Что, мол, помер пан Марек и возвращаться незачем. И поклажу обобрали лесные разбойники, и всё, что было у дядьки при себе, прикарманили, да так и бросили в чистом поле. Но язык не повернулся.       — Я сам за ним схожу, пеший, — проворчал Гэвин и зло ругнулся, когда туссентец попытался спорить. — Торопились вы, мать вашу, дни выгадывали? Вот выгадали. Теперь по-моему всё будет, пока с Ничейной земли не выберемся! Или разойдёмся сей же час, решай сам.       Ричард помедлил, но куда там спорить с ведьмаком, которого так долго искал, да ещё и сейчас, здесь.       — Что же мне, ждать тебя прикажешь? Оставим коней, пойдём вместе, вдруг взяли его в плен? Отобьём, я тоже меч в руках держать умею.       — Верю, что умеешь. Только вытащить его тебе никто не даст. Только подойдёшь к опушке — так и схватишь стрелу в лоб.       — А ты?       — А я нет. — уверенно ответил ведьмак.       Уж он-то тихонько, как кот, подкрасться сможет, тем более в такую непогоду, когда того и гляди норовила разыграться буря. А «белки» хоть и меткие, но в сумерках стрелять — только стрелы тратить.       Уговорившись об условных знаках, они отвели коней к ольшанику, где Ричард остался дожидаться возвращения Гэвина. Туссентец подчинился приказу, хотя посмотрел так, что ясно было, что если бы не угроза ведьмака и не страх за родных, которые останутся без помощи, то сам бы пошёл и не побоялся обещанной стрелы.       Гэвин ловко перебрался по скользким камням обратно через речку и, едва не стелясь по высокой траве, будто вечерний туман, перебежками добрался до опушки. Ловя каждый звук, пошёл, петляя между деревьями, переступая с носка на пятку. Неслышный, невидимый в тени. Небо, всё укутанное тучами, потемнело быстро, и опасаться, что какой-нибудь притаившийся эльф увидит Гэвина, не приходилось. Зато ведьмачьи глаза служили ему добрую службу. Немного поплутав, напал он на след и, наконец, вышел к тому месту, где была засада. Послушал. Тихо. Ни голосов, ни давешнего дымного запаха. Постреляли эльфы, взяли добычу да и ушли с места. Опасаться нечего.       Вышел на дорогу и побрёл к темнеющему небольшим холмиком трупу коня. Склонился над ним, убеждаясь, что ничего не оставили эльфские разбойники. Всё унесли: от поклажи до сбруи. Пригляделся, отыскивая следы Марека. Вот стёжка из примятой травы, видно, что пару раз споткнулся и упал, потом полз, оставляя дорожку из потемневшей крови. И вот лежит, глядя в небо остекленевшими глазами. Плечо насквозь пробито, но рана не смертельная была, хоть и кровила сильно. Дело довершил разбойничий ножик, распластавший горло несчастному Мареку.       — Что ж делать с тобой? — спросил Гэвин вслух.       Тащить мертвеца на себе далеко, Ричард ещё и могилу захочет выкопать, а толку что? Всё равно трупоеды учуят и разроют. Только время снова терять. Нечего и думать, надо ехать дальше.       Сдёрнул Гэвин с шеи Марека простенький деревянный амулетик, дурные сны отгоняющий, прикрыл ему глаза и поднялся с колен.       — Прощай, Марек.       Вернулся к ольшанику, когда уже совсем темно стало, хоть глаз коли. Ричард, как и было уговорено, огня не жёг. Поднялся навстречу Гэвину, и тот, молча сунув ему в руки амулет слуги, удивился, что туссентец будто еле на ногах держится. Да и лицо было белым, как полотно, аж в ночи светилось.       Но ни слова они друг другу в эту ночь не сказали. Только слушая ветер, шумящий в кронах, слышал ведьмак, как судорожно, сквозь зубы, пару раз вздохнул господин из Найнси, тихо оплакивающий своего верного слугу и его злую судьбу.

✤

      Серый неприютный рассвет они встретили усталыми, измученными после бессонной ночи. А ещё была незадача: тёплый спальный мешок у них теперь остался один на двоих, одеяла для себя и хозяина вёз на своём коне Марек. Сейчас у них с собой оставалось только то, что прихватил для себя Гэвин. Справедливо рассудив, что южанину тёплая постель нужнее, чем ему, закалённому суровым климатом нордлингу, он расстегнул и накинул развёрнутый мешок на плечи Ричарду, не спрашивая, надо ли. Точно знал, что надо. Горе горем, а жизнь своего требует. И пожрать вовремя, и поспать, и согреться в осеннюю стужу.       Места всё ещё были безлюдные, так что за целый день они так и не встретили людей и хотя бы захудалых селений. Да и кто будет селиться в месте, где ни скот не разведёшь, ни рожь не посеешь?       К следующей ночи похолодало так, что стало уж не до удальства «мне не холодно, я парень горячий». Белые мухи с неба полетели, вью́жить начало. Пообещав себе, что в ближайшем селе он или выторгует или, на худой конец, украдёт одеяло либо ещё одну попону, Гэвин не стал из себя корчить переборчивую девку на выданье. Костёрчик — это хорошо, но через час или два он будет зубами отстукивать не хуже оголодавшего волка.       Повечеря́в с молчаливым печальным спутником, который кусок хлеба едва смог проглотить и то после того, как ведьмак заставил, Гэвин выбрал место поудобней, в ложбинке у корней старого дуба, сгрёб туда угольев от костра, закидал ветками, постелил рогожку.       — Я тебя не съем, — пообещал он Ричарду, а тот только кивнул, вроде как услышал. Но лицо такое, будто он не здесь, у затухающего костра, а в другом месте.       Вечно он такой, что и сам черт не разберёт: рад тебе или терпит из последних сил гнусную расцарапанную ведьмачью рожу.       Гэвин кивнул в ответ так же безразлично, но призадумался о своём: лечь к нему спиной или всё-таки лицом? И так, и так не нравилось ему. В юности, бывало, спали в обнимку с другими будущими ведьмаками. Так то другое было: полночи локтями пихались и байки друг дружке травили, смехом давились. Друзья по несчастью были, вместе от строгого Хэнрика бегали и получали от него лещей, если плохо знали урок. А этот не их породы. Неловко как-то к нему задницей жаться.       «Лицом», — решил он после суровых раздумий и, плотно прижавшись к приятному человечьему теплу в плотном коконе мешка, обшитого овчиной, скрестил руки на груди. Прямо как мертвяк, которого на погост с печальными песнями да плачем несут. Только мертвяк на спине лежит, а Гэвин на боку, нос к носу с мужиком.       Ведьмак глаза сомкнул, брови сами собой сурово хмурились, да только он и сам не заметил, как провалился в глубокий сон, будто в полынью нырнул. Так его разморил нехитрый, но плотный ужин и непривычный для его суровых путевых ночёвок уют. Он бы проспал бы так до рассвета, да туссентец нечаянно разбудил, неловко задев его рукой, когда залезал обратно в тёплую тесноту, весь холодный, продрогший, будто его в сугробе держали.       — Чего ты там елозишь? — недовольно пробурчал Гэвин, которому уже снилось, как в руки идёт заветная карта из краснолюдской колоды...       Как он этого новиградского косорылого трактирщика, который вечно его обыгрывал, «пехтурой» закидал, а сверху «Фольтестом» прямо по щам...       — Нужно было отойти, — коротко пояснил Ричард, а Гэвин сладчайше потянулся, похрустывая косточками, и зевнул во всю пасть, удивляясь, до чего же этот туссентский дворянчик деликатный.       Ни тебе «поссать», ни «кучу навалить», одни только туманные неясные речи. «Отойти» ему надо было, как же...       С развратными мавками в роще пообниматься? Хотя сейчас не сезон... мавки-дуры все попрятались. А может, на луну поглазеть, как они в своём Туссенте любят? Или томные вирши о прекрасной деве в голову пришли, и он в седельной сумке искал перо и чернила: записать, мол, чтобы к рассвету не забыть... Ах да... Тут Гэвину даже стыдно стало. Должно быть, по старику своему затосковал, по Мареку несчастному. Жалко дядьку, конечно, ни за хвост собачий пропал, а человек-то он был хороший, по всему видно. Надо бы как-то слово подобрать, утешить туссентца...       Додумать Гэвину не дали. И сообразил он не сразу, что такое этот паршивец с ним делает. Совсем разнежило, развезло, и сразу не двинул кулачищем в придвинувшееся к нему лицо, соображая, зачем Ричард бросился на него, как голодный вампир, а потом уже и не захотелось ни бить, ни отталкивать, ни думать о том, что это такое делается. Будто искусный морок на него навели.       Да и губы слишком заманчивые оказались. Мягкие, нежные, чуткие. Целуют без нажима, но так, что дрожь пробирает и дыхание останавливается. Руки лёгкие, обхватили ведьмака за плечи, сжали, как родного брата, и задышал туссентец будто загнанный, упав на грудь... Если глаз не открывать, и не сообразишь сразу, что это мужик к Гэвину прильнул, крупный да рослый, почти на голову выше ведьмака, но ох и ласковый же он! Такой ласковый, что дух захватило и сердце защемило больно и сладко.       Пахло от него как от девки. Да нет, не девки... Как от герцогини, хотя герцогинь ведьмак в жизни не нюхал, да, честно сказать, в глаза не видывал.       И ведь ехали вместе на потных, усталых конях. Ели из одной миски, спали у костров и мылись в ручьях, если времени и сил хватало. Так почему он пахнет слаще, чем эльфка из «Пассифлоры»? Что за чары такие?       — Хватит... — Гэвин слабо толкнулся кулаком в грудь, перевалился на бок, отвернулся.       Ричард отпустил быстро, покорно, лёг рядом, накинув отброшенное покрывало, и задышал в затылок Гэвину легко-легко. И от этого так жарко стало, как от чарки водки...       — Не было ничего. Понял? — глухо сказал Гэвин, щурясь на остывшие угольки в разорённом костровище, по которым то тут, то там ещё пробегали и вспыхивали огненные отсветы.       — Понял, — коротко ответил дворянин.       И так он это сказал, что Гэвину ясно стало: не полезет больше. Хорошо, что не полезет. Слышал ведьмак о таком раньше, но только плечами пожимал. Без интереса ему были всякие россказни про то, как парни друг с дружкой забавляются. Что такого особо интересного мужика мять? Ни сисек у него, ни...       Да только вот щекотал ноздри привязчивый запах. То ли душицы, то ли другой неведомой горной травки. И губы... Гэвин украдкой облизнулся. Губы такие сладкие. Как у девушки.