Дневник фигуриста

7 декабря

Последние несколько дней прошли в беспамятстве и бреду. Я страшно заболел и провалялся в кровати трое суток. Вставал только по крайней необходимости, чтобы покормить Потю, ну или попить воды. Телефон разрывался от всевозможных уведомлений и звонков, но у меня не было ни сил, ни желания на них отвечать. Все, что я делал – это спал, спал и спал. Я видел беспокойные, странные и даже безумные сны, которые не могу объяснить. Вот, я стою на льду после проката, улыбаюсь публике, глаза застилают слезы радости, мне аплодируют и кидают крохотные розы, но в следующую же секунду лед подо мной трескается, и я падаю вниз, в холодную воду, иду ко дну и не могу всплыть, я медленно погибаю. А потом открываю глаза, понимая, что это всего лишь страшный сон. Наверное, самым странным было то, что я запомнил его до мельчайших подробностей и помню до сих пор. Мои пальцы все еще подрагивают от озноба и слабости, но я продолжаю писать и делиться своими впечатлениями хотя бы с этой дурацкой книжкой. На четвертый день мне довелось встать не только ради еды или похода в туалет. Ближе к полудню в мою дверь постучали. Причем постучали настойчиво, так, чтобы уж точно открыли. Стук Милы или Гоши я бы распознал в два счета, а потому удивился незнакомому ритму, но подниматься и открывать не спешил. Кто знает, может из ЖЭКа приперлись, или цыгане мимо проходили. Но когда в дверь начали тарабанить со всей силы, я не выдержал и заставил себя встать и почапать в коридор. Холодный пол неприятно морозил босые ноги, отчего я жмурился чуть ли не на каждом шагу, сминая в руках край футболки, которую не снимал все эти дни. Встав на носочки, я посмотрел в глазок и замер. – Лилия?! – удивился я, не заметив, что произнес это вслух. Потянув футболку ниже и кое-как прикрывшись, я открыл дверь и пропустил ее в квартиру. Лилия оглядела меня, удивленно вскинув брови, и тут же коснулась моего лба. – Да у тебя жар! – воскликнула она, хватая меня за руку и волоча за собой в комнату. Вытащив из сумки телефон, она набрала 03 и принялась ждать, когда на том конце ответят. Все мои попытки отговорить ее были благополучно проигнорированы и замещены строгим «Я знаю, что делать!». Положив телефон обратно, она строго посмотрела мне в глаза, словно ожидая объяснений. Но при виде моего жалкого и осунувшегося лица она значительно смягчилась и первая начала разговор. – И как это тебя угораздило? – спросила она, сев на краешек кровати. Я пожал плечами, не зная, что ответить (история про Мака и разлитый кофе казалась мне абсурдной и неуместной, Лилия бы сочла меня идиотом или как минимум безответственным мальчишкой). В ответ она лишь хмыкнула, окинув взглядом мою комнату, нагроможденную всякой всячиной и неубранную с прошлых выходных. – Я... я не успел, – проговорил я охрипшим голосом, пытаясь выглядеть менее убого. – Бардак в твоей комнате интересует меня меньше всего, – ответила она строго, не спуская с меня глаз. – Простите... – Юра, я не пришла отчитывать тебя. Я здесь, чтобы узнать, в чем дело. Я хочу помочь, – укрыв меня одеялом, она слегка улыбнулась. Перемены в этой женщине поражали меня. Ей удавалось быть сдержанной и добродушной одновременно, при этом она не теряла свойственного ей шарма и грации. Барановская была одной из тех, кто ограничивал круг лиц, которым она могла просто напросто улыбнуться. Эмоции она считала слабостью, а быть слабой было не в ее характере. – Яков сказал мне, что ты должен был подойти к нему насчет справки, – начала вдруг она задумчиво, бросив на меня вопросительный взгляд. – Зачем тебе это? Ты ведь не собираешься выступать на соревнованиях? – Я пока не знаю. Просто решил подстраховаться, – объяснил я, не пытаясь юлить. – Тебе не стоит брать все на себя. Есть еще Мила и Гоша. Они справятся. – Я не уверен. Подняв на нее глаза я увидел то же сомнение, что присутствовало и во мне (и, вероятно, в Якове тоже). – Он всегда такой. Сомневающийся, резкий, преданный. Вы с ним похожи. Лилия задумчиво улыбнулась, глядя куда-то в потолок. Сравнение с Яковом было для меня в новинку. – А еще он очень злопамятный. Ты не подумай, Яков вовсе не ненавидит Виктора. Он всегда был для него дорог. Видимо, простить дорогого человека сложней, чем любого другого. Нависло молчание. Лилия не осмеливалась продолжить. Взгляд из-под опущенных ресниц глядел в никуда и, казалось, пытался ухватиться за что-нибудь, чтобы сломить многолетнюю преграду и начать говорить. – Виктор всегда был у него на первом месте. Он стоял между нами и не понимал, как отдалял нас друг от друга. Это было неосознанно. Но это было. Лилия говорила откровенно и не спеша, не пыталась утаить своей обиды и, кажется, доверяла мне. – Я ничуть не преувеличу, если скажу, что развелись мы именно из-за Никифорова. Яков давно отошел от семейных дел, занимался исключительно им, пропадал на катке и даже не появлялся дома. Это мне следует ненавидеть Виктора. Он разрушил мою семью. Но я этого не делаю. Более того со временем я научилась понимать Якова, его поступки, его тягу к совершенству. Он вложил всю душу в этого человека, а в ответ получил лишь страшное предательство и черную неблагодарность. Сделав глубокий вдох, она резко выдохнула и перевела взгляд на меня. Я сидел как завороженный, не в силах сказать что-то внятное. Я был в замешательстве. – Это ужасно. Сочувствую вам, Лилия, – выдавил я, не зная, что добавить. – Не переживай. Я понимаю, что тебе непросто об этом слышать, – ободряюще улыбнувшись, она подоткнула мне одеяло. – А что насчет меня? – спросил я вдруг, не до конца осознавая, что мой вопрос совершенно не к месту. – Я тоже испортил вам жизнь? Лилия не удержалась от смеха и впервые при мне рассмеялась. Опешив от такой реакции, я захотел провалиться сквозь землю и рефлекторно натянул одеяло до подбородка. – Нет, что ты. Я уже давно в разводе, тебе было нечего портить, – ответила она легко и непринужденно. – Знаешь, Юра, я никогда не считала тебя заменой Виктору, хотя поначалу ты очень сильно мне его напоминал. Был таким же целеустремленным и пытался прыгнуть выше головы. Но со временем я поняла, насколько вы разные. И это определенно плюс. Наш непростой разговор затянулся вплоть до приезда скорой. Открыв врачам дверь, Лилия кратко объяснила, что случилось, при этом она старалась держаться рядом со мной. Незаметно позвав ее, я попросил об одной значимой просьбе, которая спасла бы мне жизнь (ну или не допустила бы моего исключения из школы). – Лилия, не могли бы вы попросить у этих врачей письменное подтверждение моей болезни? Я пропустил уроки, и мне явно достанется, – взмолился я тихим голосом, так, чтобы меня не услышали другие. – Я что-нибудь придумаю, – заверила она, а после отошла в сторонку с одним из врачей. Тем временем другие люди в белых халатах осматривали меня, измеряли температуру, давление, выписывали что-то на бумажке, интересовались симптомами и чем я лечился все эти дни (а точнее не лечился). – М-да, тяжелый случай, – констатировал один из них, поправляя очки. Выписав все необходимые лекарства и желательные процедуры, они засуетились и собрались уходить. Лилия проводила их, заверив, что все будет выполнено. Отобрав у меня бумажку, она вышла вслед за ними и велела ждать. Мне не оставалось ничего другого, кроме, как вернуться в постель и послушно дожидаться Лилию. Вернулась она с пакетом лекарств и не принимала никаких возражений касательно их стоимости, говоря, что иначе не могло и быть. – Тебе сейчас нужен постельный режим. Якову я все передам. А пока держи справку от врачей. Командный тон Лилии был привычным и даже в какой-то степени родным. Кивнув в знак согласия, я поблагодарил ее и вышел провожать. Уже в коридоре, одеваясь, она настаивала на том, чтобы я отдыхал и не появлялся во Дворце еще как минимум неделю. Едва открыв дверь, она остановилась и взглянула на меня. – Юра, если Виктор развел нас с Яковом, то ты нас сплачиваешь. Попрощавшись, она ушла. А я остался стоять на месте, как вкопанный, не в силах двинуться с места. Откровения Лилии поразили меня. Было совершенно ясно, она доверяла мне. И глубоко в душе я ценил это, как никто другой. Вернувшись в комнату, я завалился на кровать и впервые за долгое время взял в руки телефон, чтобы наведаться в соцсети. Как ни странно, но времени на них не хватало совсем. А впрочем, и желания тоже. Все, что я мог черпнуть оттуда – это сотни сообщений от чокнутых фанаток и тошнотворные публикации других фигуристов в ленте. Открыв инстаграм, я тяжело вздохнул при виде нескончаемых комментариев, интересующихся, где я, куда пропал и не умер ли. Идея разместить селфи появилась спонтанно и показалась мне не такой уж идиотской. Переместившись на подоконник, я быстро открыл фронталку, взъерошил и без того спутанные волосы, нахмурился и щелкнул разок по кругляшке в самом низу экрана. Фотка получилась довольно сносной, я бы даже сказал, типичной для такого оборванца, как я. Красный нос, темные круги под глазами, потрепанный видок – в целом все было не так плохо. В надписи к фото я указал, что жив и относительно здоров, а также добавил кучу дебильных эмодзи, которые ненавидел, но зачем-то продолжал использовать. Отложив телефон, я смачно зевнул и принялся изучать купленные Лилией таблетки. Телефон завибрировал от уведомлений, но я не обратил на это никакого внимания, скрывшись на кухне. Выпив все необходимое, я вернулся к себе и собирался уже ложиться, как вдруг мой взгляд привлекла строка последних уведомлений. Тапнув по ней, меня перекинуло в директ. Мои глаза моментально поползли на лоб от удивления. Это был Виктор. vic_nik: Привет, Юра! Ты что, заболел? Лечишься? Как себя чувствуешь сейчас? От такой псевдозаботы меня чуть было не вывернуло наизнанку, но я сдержался и даже ответил. plisdietsky: Никифоров, у тебя уведомления на мои публикации или что? Не лезь в мои дела. Сам разберусь. Сообщение было прочитано сразу же, и уже набирался ответ. vic_nik: Как скажешь. Просто я волнуюсь за тебя. Я буквально взбесился от такой наглости и принялся агрессивно строчить ответку. plisdietsky: За своего подопечного волнуйся, недотренер. А меня оставь в покое. vic_nik: Юр, ты что, ревнуешь? Вспыхнув от злости, я сжал в руке телефон до хруста костяшек и с трудом переборол желание бросить его в стену. plisdietsky: ПОШЕЛ ТЫ, КРЕТИН! НЕ ПИШИ МНЕ БОЛЬШЕ!!! Заблокировав телефон, я с громким хлопком положил его на тумбочку и отвернулся к стене. Я ненавидел Виктора и ненавижу его сейчас, пока пишу все это. Если бы он только знал, как сильно мне хотелось расколоть ему череп и вынуть его мозг (которого нет). Он раздражал меня своей легкомысленностью и двуличием. Я не хотел его видеть, слышать, чувствовать. Я проклинал Никифорова за одно лишь его существование и искренне надеялся на его скорейший отъезд. Но еще больше я ненавидел себя за бесконечные (пусть и ненавистные) мысли об этом придурке и предателе.