Призраки Нас

      Если бы я мог забыть весенние краски, я бы молча сошел с ума, ведь это все, что осталось у меня после тебя. Эта разлагающая меня изнутри красота, которая стекает по рукам жидким пламенем, когда теплое лезвие твоих пальцев разрезает руку и падает в очередной раз бездыханно, оставляя меня вдыхать запах тебя и очередной смерти. Красота, в которой мне снова приходится находить в себе силы не поднимать твои руки и молча уйти, чтобы хотя бы попытаться жить дальше, когда в душе все превращается в склизкую гниль. Сходя с ума от весенних красок, я снова проигрываю самому себе. Эта красота разложения застывает перед глазами, и лезвие огнем обжигает вены, чтобы вернуть меня в эти дни, когда весной не цвели маки прямо у меня на руках.       Настойчивый звук вращения шестеренок в часах раздражает лживыми обещаниями о том, что время снова пойдет, унося меня из этого дня, в котором остался один лишь запах крови. Когда мое тело покроется ей целиком, я пущу в твой труп свои корни, где, может быть, опять услышу имя, что похоронил с первым разом. Тиканье стихнет лишь на секунды, и снова я очнусь там, где неминуемо распустятся красные цветы, врезаясь стеблями в запястье обжигающей болью. Раз за разом, пока мы не срастемся воедино. Раз за разом, пока я не проснусь уже мертвым.       Я бросаю в стену очередные часы, растворяя дни в потоке твоей крови, цветущей маками на моих запястьях от еще теплого прикосновения пальцев. Вокруг меня море из этого безумия, созданное застывшими стрелками разбитого циферблата, в котором мне уже надоело барахтаться, чтобы попытаться тщетно спасти тебя от меня же. И поток лепестков уносит меня в самую глубь, эхом повторяя каждое слово, пока я молча не сойду с ума, покрываясь гнилыми красками мертвой весны, что стучится костлявыми пальцами в окна. Открыв глаза на дне, я снова вижу знакомую квартиру, где за кровавой пеленой ты сидишь совсем рядом, рисуя маки на моих руках, вырезая лезвием цветы в моем сердце, что навеки остановилось еще в тот истинный, первый раз.       Прощай. Мы провалились во тьму и утонули в этом море, где существуем ты, я, но не мы. Я тщетно пытался ловить связь в твоих словах, но лишь сильнее путался в сетях фальши и лжи, с каждым цветением отдаляясь все больше, чтобы однажды красные лепестки не коснулись моих запястий. И в итоге не дал дотянуться до своей руки, чтобы спасти тебя от меня же. Но не спас. И продолжаю задыхаться, как выброшенная на берег рыба, когда слышу голос того, кто уже мертв. Тикают стрелки часов. Тикают в череде твоих слов.       В пустой квартире меня все еще преследуют призраки нас. Они напоминают о близящейся весне, когда я замечаю их присутствие. И если еще хоть однажды я услышу твои шаги за спиной, я наверно сойду с ума. Они пускают рябь по поверхности моря, на дне которого я жду новый день, бросив в очередной раз в стену часы, не замечая, что стрелки давно не идут. Тишина без их стука разрывает меня на куски. А горло обжигает молчание, когда я кричу в лицо стенам, пока за окном весенний ветер качает маковые бутоны, пишущие картину моего зацикленного мира из красок гнили.       Я не хочу больше жить в тишине, поэтому снова и снова прислушиваюсь к звуку твоих шагов за спиной, что, будто стрелки застывших часов, отсчитывают новую жизнь. И однажды, открыв глаза, я войду в новый день, где вместо звука шагов тиканье часов обманывает мое сознание холодом чужих рук. Лишь бы я мог тебе все рассказать о весенних красках и маковых лепестках. И о том, как я одержим тобой.       Если бы я мог забыть весенние краски, я бы лишился наконец своего сумасшествия. Меня бы выбросило на берег течением, туда, где часы снова отсчитывают минуты, а звук шагов за спиной навсегда остается в не существующем дне. Где в пустой квартире не слышится криков, и сгорает в огне маковый цвет, оставляя солоноватый привкус железа на губах. Где весенний ветер уносит вдаль обожженные лепестки, срывая с потолка петлю, завязанную для одного лишь меня тем самым, на чье место я посягал когда-то. И весенние краски перестанут быть палитрой из черных и красных тонов, расцветая пустотой внутри сердца.       Только шрамы на руках — это все, что есть теперь у меня кроме тишины… …и призраков нас.

***

Николай поднимает заинтересованный взгляд на слишком тихого и отдаленного сегодня Достоевского. Они оба сидят на кухне, и Гоголь громко распевает что-то из русской попсы, орущей из динамика его телефона. Федор едва заметно улыбается, встречая чужой взгляд, и тут же отпивает из кружки чай с привкусом спирта. В старой съемной квартире он замечает пятна гнили в углу под потолком. Гоголь замечает шрамы на чужой белой коже. Оба молчат. Они вместе ложатся спать часами позже, и Николай снова шутит про то, что они выглядят как семейная пара, и сжимает в теплых пальцах чужое запястье. Достоевский не отвечает, закрывает глаза, пока еще не отдаваясь на волю сну под хриплый голос и тяжесть чужой головы на плече. Лишь бы растянуть этот миг. В этот раз все будто иначе. Когда он просыпается посреди ночи, в кровати опять никого. Он выдыхает и обнимает подушку, дрожа от холода в теплой комнате. В ванной снова расцветают маки, а весенний ветер бьет ветками деревьев по зашторенным окнам, и нихера все не иначе. Федор ждет, что однажды услышит шаги за спиной, и теплые руки вновь обнимут, согревая от страха. Но на кухне громко тикают часы. Он снова закрывает глаза. Стрелки замирают.