Глава 36. Предел
– Мы настоятельно рекомендуем составить иск о клевете. Раз Оржелы пошли этим путём, мы тоже... – Она ребёнок. К тому же, похоже, что она попросту нездорова. Она даже не придумала складную версию. Набросила ерунды и всё. Я не буду с ней судиться. Достаточно сделать официальное заявление через СМИ, – сложив руки под грудью, пояснил адвокату свои намерения Юдзуру. Телефон, поставленный на громкую связь, мигнул оповещением о том, что кончается зарядка. – Как скажете, мистер Ханю. Искренне надеюсь, что мистер Чха соизволит также прокомментировать произошедшее. – Джунхван должен выздоравливать. Мы разберёмся. Адвокат распрощался и положил трубку, Юдзуру заблокировал телефон, воткнул в него зарядник. Вышел к Шоме в проходную комнату. Тот, отбросив геймпад, сидел, скрючившись над телефоном, и кому-то активно написывал. Юдзуру сначала показалось, что он злится, как и утром, когда их буквально из постели подняла новость про ночной вброс в Инстаграм, но, обойдя диван и взглянув внимательнее, Юдзуру… ...увидел слёзы. Шома был в наушниках и явно что-то слушал, видимо, голосовое, написывая множество коротких сообщений вроде бы даже трясущимися руками. Одно. Ещё одно. Ещё. Ещё. Ещё. И ещё. Шома всхлипнул и, видимо, так и не заметив Юдзуру, а, может, вообще проигнорировав его, психанул, зажав пальцем иконку записи и прокричав почти: – Хватит позиционировать всё так, как будто это ты тут крайний, Ицуки! – И швырнул телефон в сторону так резко, что Юдзуру аж вздрогнул. Шагнул к нему, протянув руку и позвав осторожно: – Шома? – Отстань! – Огрызнулся он и, обойдя диван с противоположной стороны, швырнул айрподсы на пол и закрылся в спальне. Юдзуру опустил руку. Выпал в осадок. Стоял в комнате столбом, вообще не понимая, при чём тут он, что произошло и какого, вообще, чёрта. Пытался придумать, что делать. Как поступить. И нужно ли. Сглотнул. Такое у них… точно впервые. Когда Шома кричал на него при полном отсутствии его вины. Пойти за ним? Или не трогать? Дать ему остыть? Юдзуру было обидно. Но куда больше этого… непонятно. Всё началось вообще издалека. Хотя так говорить и неправильно, ведь никто не пытался ни к чему такому подвести разговор. Шоме пришло письмо от менеджера Охамы, где он предлагал концепцию ответного заявления и спрашивал, что же произошло на самом деле. В письме было ненавязчивое «к тому же, нам нужно успокоить Ицуки-куна». Оказалось, тот, зайдя с утра (по японскому времени) в Интернет и получив по лбу этой офигительной новостью, открыл Твиттер и написал не более не менее чем «Хотелось бы взглянуть на твои доказательства, лживая сука», и, к стыду Охамы, провисело оно, набирая реплаи и цитирования, аж семнадцать минут. Разумеется, менеджер удалил пост как только сумел, опубликовав вместо этого куда более формальное «ждите официального заявления». Они вместе с Джунко сменили пароли на аккаунтах (в том числе и Ютубе, о чём Охама сказал Шоме, попросив временно не давать Ицуки доступ) и как бы между делом… ...как бы между делом в дальнейшей переписке уже с братом Шома выяснил, что мама успела позвонить и наорать, на что Ицуки ответил не менее красноречиво, хоть и избегая столь радикально окрашенных выражений, как то, которым до этого изрядно порадовал добрую половину Твиттера и абсолютно все СМИ, набросившиеся на всё это как акулы на кровавое мясо. Шому мелко потряхивало. Последнее, чего он хотел – брать лопату и разгребать это дерьмо. Он постарался начать успокаивать брата, когда тот вдруг прислал ему то, что вообще редко присылал: голосовое. «–Кстати, можно уточнить, а «передозировка» откуда взялась? И чего?» Шома разнервничался ещё сильнее от того, что сейчас на и без того разъярённого брата придётся вывалить до этого утаённую информацию, но понял, что продолжать врать, что были только побои, уже никак нельзя. Про… про изнасилование даже сказать не решался. «Там было. Наркотиков.» «Вау» «Почему сначала не сказал?» «Эту малюсенькую деталь» «Представь свою реакцию» «Так ты обо мне заботился?» «Я боялся, что ты что-то натворишь» «Замечательно! Спасибо за заботу, Шома!» «С помощью чего ещё ты обо мне позаботился?» «Ицуки, перестань» «Я ещё ничего не начал.» «Начал» « – Нет, Шома, «начну» я сейчас, когда скажу, что когда Котаро, выпендриваясь тем, какой он классный паркурщик, недолетел до той лестницы и упал, отбив себе печень и переломав руки и рёбра, он писал нам и мог с нами общаться уже на следующий день, когда от наркоза отошёл. Бывший одноклассник папы, с которым он до сих пор общается, после землетрясения и того, как его достали из-под обломков, смог со своей семьёй общаться на следующий день и папа именно у них и узнал, что его одноклассник в порядке и командировка не закончилась для него фатально. А помнишь, как он искал кого-то из своих сотрудников тогда же? Даже ты, чуть не сломав себе шею, уже той же ночью вполне мог общаться и мы с тобой переписывались. Хорошо, ты сказал про воспаление лёгких, замечательно. Только не нужно держать меня за идиота, менять пароли вместо того, чтобы поговорить со мной на тему того, что я написал в Твиттере и “заботиться” вашей с мамой одинаковой странной невероятно выносящей мозг заботой» Шома никак не мог успокоиться. Никак. Он честно пытался сдержаться. Изо всех сил. Да, Ицуки был прав. Да, Джунхван-кун точно написал бы ему, если бы всё ограничивалось ТОЛЬКО побоями и болезнью. Ну или как минимум попросил бы Шому написать. Да, блин, Шома практически соврал, не сказав про эти наркотики, не сказав про насилие, да вообще отфильтровав информацию вот ТАК. И от этого обиднее! Особенно от последнего. И от того, что Ицуки присылал ещё два голосовых, которые слушать у Шомы не было никаких сил. От того обидно, что сам вспылил и накричал в конце. Вывалил на него всё, что недоговорил в прошлый раз. Вывалил и то, что Джунхван, даже просыпаясь, ни с кем не контактирует. ...и то, что Шома не за этим приезжал в Канаду, лучше бы он выбрал Шампери, лучше бы выбрал Стефана, чем оказаться в центре всего этого, что его всё достало, что он хочет просто собрать вещи и уехать. И пошло оно в жопу это ваше фигурное катание. Он на это не подписывался. Лучше бы Юдзу-кун вообще не совал свой нос в чужие дела, втягивая их обоих в это. Шому трясло. Трясло от обиды, от слёз, от того, что приходилось всё это терпеть, от того, что он не чувствовал себя здесь как дома. От того, что везде и всем здесь он был лишним. Его никто здесь не ждал. Очередная блажь Юдзу-куна, который не видел ничего кроме своих желаний. Шома разревелся. Он не хотел здесь быть. Не хотел здесь жить и не хотел здесь тренироваться. Его сюда никогда не тянуло. Он всё это время понимал, что лишний здесь. И, наверное, потому и не хотел больше кататься. Мистер Орсер в гробу видал принимать Шому в Крикете, ему даром было не нужно становиться частью очередных затянувшихся и дурных взаимоотношений Юдзу-куна, и, чёрт подери, Шома его ПРЕКРАСНО понимал. Да кто в здравом уме вообще на это согласится? Кому это вообще может быть надо? Брак? Каминг-аут? Нахуя?! НАХУЯ?! Какого вообще хрена Шома сказал Юдзу-куну «да»? На что он обменял Гран-при Токай? Семью? Нагою? Михоко? Ицуки? На ЭТО? На то, чтобы быть тут везде ненужным, нежданным и нежеланным? На то, чтобы ничего не добиться? На провалы? На проигрыши? На то, что всем из-за его присутствия неудобно, а ему самому неудобно втройне из-за того, что дорогой супруг в упор не видит реального положения вещей? Да если бы Шоме дали выбор, он никогда бы…«Никогда бы» что?
Юдзуру тихо приоткрыл дверь и, словно крадучись, подошёл. – Шома? – Чего? – Буркнул тот, даже не обернувшись. – Ицуки-кун очень просит, чтобы ты его послушал. Шома ткнулся лицом в сгиб локтя, подобрал ноги к груди. – Включить громкую связь? – Дай, – проглотив часть слёз, протянул руку Шома. Юдзуру вложил свой телефон в неё. Шома сжал и поднёс к лицу, потом обернулся через плечо на стоявшего на прежнем месте Юдзуру. Тот поджал губы на мгновение и вышел-таки из комнаты. Шома произнёс в трубку, когда дверь закрылась: – Да. – Прости меня, – если бы Шома не знал, он бы не поверил, что это голос Ицуки. Так по-другому звучит, такой… печальный. – Я виноват. Я взбесился. Я дурак. Шома вздохнул: – Это я всё начал. Нужно было рассказать всё. – Я и сам не уверен, что нужно было. – Меня просто невероятно задолбало тут всё, – неожиданно для самого себя сказал Шома. – Чем сказочнее тебе что-то описывают, тем дерьмовее оно на самом деле. Я невероятно… за...колупался. – Шома… Шома, я думаю приехать. К Рождеству или вообще после ФГП. Шома обхватил руками колени и ткнулся в них лбом. Всё внутри вдруг разом развернулось к пониманию того, насколько Шоме остопиздела эта грёбанная Канада с её грёбанным онглицким, грёбанным “Крикет-фемэли”, частью которой Шома никогда бы не стал, даже если бы задался целью, остопиздело постоянно понимать, что тебе, сука, все делают просто преогромное одолжение и что единственный человек, которому Шома был тут нужен – это Юдзу-кун, который вообще не собирался, походу, дольше третьих Игр кататься и, блядь, можно было бы вполне спокойно прожить ещё один сезон, любя друг друга по переписке и трахаясь самозабвенно на соревнованиях. Остопиздело уже чёрте сколько ходить на тренировку не по привычке даже а потому что “надо”. И мотивировать себя только, блядь, тем, что, если закончит, ничего значимого не добившись под новым руководством, то это не лучшим образом скажется на репутации людей, которых Юдзу-кун столь бесконечно ценит. И которые, на самом-то деле, очень хорошие люди. Остопиздело. – Шома? – Позвал осторожно брат и губы наконец удалось разлепить: – Я, скорее всего, не вернусь сюда после финала. Шоме показалось, что его самого напугали эти слова. Он ещё и… произнёс их громче, чем хотел. Ицуки промолчал, слышно было, как он вздохнул. Шома вытер глаза и почти шёпотом произнёс: – Не обращай внимания. Я просто очень устал. Пока. Спишемся. – Спишемся. Он положил телефон на кровать. Посидел ещё немного. Прислонил к вискам ладони. Очень не хватало мамы, которая всегда могла всё разрулить. Она всегда знала, что нужно сделать, что сказать и как правильно отреагировать. Шома, правда, в качестве “издержек производства” едва не заработал привычку «говорить первое что в голову придёт, даже неправду, лишь бы что-то сказать, если спросили» и у него был период, когда он давал отказ в ответе на вопросы через силу, и период, когда он сомневался в том, правильно ли он сделал, что ответил честно. Но в такой ситуации мама бы наверняка что-то придумала. Хотя, может, они с Охамой уже придумывают. А то и вообще уже придумали и написали ему, что «сделают такое-то заявление», просто Шома не в курсе, потому что швырнул телефон куда-то в гостинной. А важно ли вообще то, в курсе он или нет? Хоть кому-то. Он заставил себя встать и выйти, чтобы хотя бы отнести телефон Юдзу-куну. Тот смотрел какими-то бешеными глазами. Шома даже замер с протянутой рукой, увидев этот взгляд. «Что ещё?» – Как понять «после финала сюда не вернусь?» Шома опустил руку. Охренел. – Ты что, уши грел? – Не уходи от ответа! – ТЫ УШИ ГРЕЛ НА МОЁМ РАЗГОВОРЕ С МЛАДШИМ БРАТОМ?!***
Женя протёрла голову полотенцем и, плюхнувшись на кровать, взяла телефон: в шторке болталось уведомление о сообщении от Вакабы. Кажется, можно было не гадать о том, что внутри. Женя тапнула оповещение и вздохнула. Да, чего и следовало ожидать. Вакаба беспокоилась. Спрашивала о том, что там в Криките произошло. А что она могла вообще ответить? Женя и сама ничего не понимала и не знала. А спрашивать напрямую у Брайана или Трейси язык не поворачивался. Как это вообще можно представить? Как-то в духе «Привет, Брайан, привет, Трейси, меня это, конечно, не касается от слова совсем, но что там с Джунхваном?» Хотя как понимать «не касается»? Они всё время тусили вместе, шутили, смеялись, скидывали друг другу мемы, Женя даже помнит, как учила правильно произносить своё имя. Вроде бы именно Джуни удалось это вышептать… Может, действительно стоило позвонить и спросить? Объяснить, что, мол, так и так, понимаю, дело не моё, но меня это ой как тревожит, хоть намекните… Вакаба спрашивала: «что в Крикете случилось? не может это быть правдой! Ведь так?» – а Жене и ответить было нечего. То есть, конечно, это не может быть правдой, потому что это что-то из разряда физически невозможного! Кто? Юдзу? И что? Какие-то там вещества, на которые Амелия намекала в видео? Это же бредятина, вашу мамашу! Если кто и под веществами, то это скорее сама Амелия! Кто угодно, но не Юдзу. Кто угодно, но не он. ...хоть и было такое, что когда-то давно Женя то же самое сказала про его ориентацию. Оказалась не права. Да и вообще имела в корне неверное представление о геях. Ей-то всё в голову Джонни и Адам Риппон приходили, ну и сёнен-айные мальчики, которых вообще можно не кодировать. А потом Женя выросла. Потом Женя приехала в Канаду и… оказавшись так близко и попытавшись общаться с ним вне безумия гала-тусовок и шоу, поняла больше. Переросла. Нравиться не перестал. Но воздушные замки она порушила до основания. Да и важнее было другое. Фигурное катание-то она любила больше. Намного больше. Интересно, действительно, как себя он чувствует после таких обвинений? Наверняка стойко и хладнокровно отошьёт всех. Как тогда. Когда сказал про «другого Юдзуру Ханю». Сказал и охладел. Надолго охладел. Так, что Женю, и без того разболтанную тогда, это очень даже задело. До дрожи в руках. Никто из них не был виноват. И в Крикете Юдзу не игнорировал её. Здоровался. Улыбался. Был вежливым. Но стало понятно, что они вовсе НЕ друзья. От слова совсем. Вот Джейсон – друг. Джейсон, Джунхван отчасти, конечно же. В том плане, что им немного недоставало общих тем и контакта, но в компании с ним всегда было легко и весело. Он позитивно откликался на любые шутки и приколы, сам любил это всё. Как же много ей дали эти люди… Как много опыта, любви, как сильно способствовали её взрослению. Разные, зрелые, полные энтузиазма и мотивированности… Женя переложила рукой влажные после душа волосы и, поджав губы, вернулась к мыслям о том, что всё-таки ответить Вакабе. Да, интересно, как там Юдзу. И Шома. Как они сейчас.***
– Мы друг другу никто. Шома смотрел зверем, глаза тёмные-тёмные, злые-злые, слова жестокие и пронизанные льдом. – Мы всё делаем порознь. Визы, билеты, всё. Потому что мы друг другу никто. Юдзуру давился воздухом: – «Никто»? Ты не заметил, что у нас была свадьба? Два года назад? – Два с половиной. Плюс-минус. – Тем более?! – Которой я не хотел, если ты подзабыл. Что блин? Не хотел? Хоть головой об стену бейся! Он не хотел?! – Замечательная новость, блядь, спустя два с половиной года! – Это та из них, которая о том, что ты не замечал моего нежелания? Я не хотел ни Гилд Ина, ни этой дурацкой церемонии – это всё любимый тобою пафос и фарс. – Ах, дело в формате? Значит, выйти за меня ты всё-таки хотел? – У Юдзуру от переизбытка эмоций и злости так ломило конечности, что он не мог не размахивать руками, не кричать, не ходить из стороны в сторону. Да какого вообще хрена?! – Не притворяйся, что не помнишь, как уговаривал меня. – Два часа?! Сильно же ты не хотел! Что, то, что устроил в спальне, тоже на самом деле не хотел?! Может, ещё чего-то ты не хотел, а я, последняя сволочь, взял и «уломал» тебя? – Да, сюда ехать. – Вау! Поэтому молча решил свалить после финала?! А? Вдруг, я тебя, несчастного, ещё уговорю на что-то, чего-ты не хочешь?! Ты сильно страдаешь, да? – А ещё я не хочу ехать в твой Сендай. – ОХУЕННО! – всплеснул руками Юдзуру, изобразив болезненно-истеричную улыбку и изображая, будто сдаётся. – На этом и порешим?! А я вот не могу позволить себе НЕ ехать в Сендай! Не могу НЕ вернуться. И НЕ ХОЧУ не возвращаться, круто, да? Так и закончим? Эту НЕРАЗРЕШИМУЮ дилемму? Просто разъедемся? Мы же НИКТО друг другу, так?! Разъедемся, бросим всё, нахер оно! Бросим Джуна, забьём хер на свои обязательства, скажем всем что пошутили и finita la commedia?! – РОТ ЗАКРОЙ! – Вдруг гаркнул Шома не своим словно голосом, надорвавшимся, как лопнувшая струна, отрезвляющим и оглушающим. – Гнёшь всё вечно в свою сторону, как будто иного взгляда быть не может, передёргиваешь и полоскаешь мозги неумением понимать. Только свои чувства слушать и хочешь. Надоело. Ухожу. Он развернулся. «Ухожу?» Постойте-ка. Что значит… «ухожу»? Это всё... что ли? Быть не может. Не может этого… ...быть. Под пальцами стена. Шершавая, не тёплая и не холодная. Там, где Шома стоял, убивая взглядом, пустой ковролин этого нейтрального светлого оттенка, который Юдзуру очень в своё время понравился, пока не выяснилось, как его муторно убирать. Всё время на нём всякую пыль было видно, пока Шома не притащил этот робот-пылесос. Вот он, на станции стоит. Заряжается, “дремлет”. Дыхание спирает. Тудум, тудум. Дверь хлопает. – Стой!***
– Как ты себя чувствуешь? У этого доктора были тёмные короткие волосы, он казался высоким и длинным, неестественно вытянутым. – Я перечислю наречия, а ты дай знать, какое больше всего подходит, хорошо? Вроде бы голос у него не враждебный, но Джунхвану казалось, что эти длинные руки сейчас потянутся к его шее. И воткнутся. Острыми пальцами. – Удовлетворительно. Неплохо. Могло быть лучше. Отвратительно. Тошнотворно. «Дайте мне помереть». Никак. Ничего из этого? Джунхван старался. Его заколотило, затрясло. Челюсти сводило. Он вцепился в простыню. – Тебе больно? Ему больно? Он не мог этого понять. Ему было… страшно. Всё закачалось. Поплыло пятнами. – Чувствуешь тошноту или головокружение? Он хотел убежать, почему тело не слушалось? Почему он никак не мог приподняться? Господи, чёрт подери, почему он не может?! Он в больнице. Он точно в больнице. Но почему? Почему он не может встать? «Помогите» «Помогите мне» «Кто-нибудь…» Кадди заглянул в лицо отвернувшегося парня. Нахмурился, достал из кармана пачку салфеток и, вынув одну, потянулся вытереть потёкшие из глаз слёзы. От прикосновения он весь вздрогнул, рванулся, аж койка лязгнула, дёрнул ногами, зажмурился. Попытался даже закричать. Шина на челюсти не дала. Кадди отстранился. Произнёс: – Я не собираюсь обижать тебя. Страшно? Через его руки прошли сотни, если не тысячи пациентов, но, если не оборачиваться в сторону детской реанимации, то таких, как Джунхван, было жальче всего. Тех, по кому было сложно понять, будет ли спасение их жизни благом для них. Перепуганные, выброшенные, сломанные, будто дети – сколько бы им ни было. Те, кого привозили после ДТП, наводили страх своим внешним состоянием. Но самоубийцы, жертвы издевательств, насилия… Они пугали именно мыслями о том, что их ждёт после. Помнится, в ординатуре он больше всего дрожал перед видом разбившегося мотоциклиста, которого привезли практически по частям. Настолько мало было от него целых частей, что Кадди замешкал с дефибриллятором в руках: а куда его, собственно, дефибриллировать? Там же рёбра наружу. А потом… потом шли годы и тяжелее всего стали переживаться такие, как Джунхван. Пусть и в общем-то целые, паззл собирать не надо, но… Что с их “я”? Что с их личностью? С их будущим? Будут ли рядом те, кто смогут подставить плечо? Или все близкие окажутся бессильны? За дверьми его отделения – что их ждёт? Отчаяние? Пустота? Мгла? Кадди осторожно приложил салфетку к другому виску Джунхвана. В этот раз не рванулся: вздрогнул. Но глаз так и не открыл. Пульс держался высокий. Кадди тут некомпетентен и бессилен. – Я пришлю к тебе психотерапевта. Постарайся поговорить с ним. Насколько это возможно, хорошо?***
Шома прислонился спиной к стенке лифта и закрыл глаза. Как же хотелось его ударить! Чтобы замолчал! Перестал полоскать. До трясучки! Нельзя. Уйти. Уйти – правильно. Но не бить. Это вообще ничего бы не решило. Шома посмотрел на двери лифта. А что его уход решает? Почему вообще… почему Шома вообще начал на Юдзу-куна кричать? Злился? Из-за чего? Из-за своего же выбора? Своего же согласия? Своего решения? Пальцы дрожали. Он… устал. От всего, чёрт возьми, устал. Почему Кигана не спрашивали про то, как его женитьба влияет на его катание и помогает ли ему жена? Почему таких вопросов не задавали Коляде? Разве это справедливо? Почему Шома должен был выслушивать такие вопросы каждую пресс-конференцию? Почему, когда он в первый раз сказал, что не собирается отвечать на такие вопросы, они не прекратились? Формулировки менялись, как бы между делом провоцировали рассказать. Стало невозможно просто находиться там, на льду. Как будто люди уже не просто смотрели, как будто бы сверлили взглядами. Это было… невыносимо. Ещё комментарии, которые «нельзя было читать». Шоме мешали спокойно играть, его даже умудрились выдавить с сервера постоянным написыванием в чат и в личку всяких… вещей по поводу его отношений с Юдзу-куном. Фанаты. Шоме так хотелось сказать ему: «Твои фанаты – хамло» и услышать что-то, сука, кроме «не говори так, они просто очень за меня беспокоятся» или подобной херни. Шома же не просит его записать видео-обращение к ним с такими словами, он просто хочет услышать, что Юдзу-кун считает эти поступки ублюдочными. Услышать, а не «знать», что Юдзу-кун сочувствует. А он только загружается и почему-то просит за них прощения. Почему он? Почему он должен просить у Шомы и Ицуки прощения? Когда Ицуки сказал, что Юдзу-кун ему пишет каждый раз, когда замечает подобные вспышки хейта со стороны своих… “фаню”, фанатов, Шома тоже разозлился. Шоме за Юдзу-куна стало обидно до трясучки! Что Шома сделал? Подошёл к нему и сказал «заканчивай за них извиняться уже». Юдзу-куну было больно. Он ведь никак не может это исправить, хотя очень сильно хочет. Шома тоже дохрена всего не может исправить, видал он и от своих фанатов, и от фанатов Дай-тяна всякое в адрес Юдзу-куна, но блядь. Тут как не напрягайся – ничего не сделаешь. Котаро-кун как-то сказал: «Людям нужно сливать с себя стресс, вот они и хейтят. Иначе как в Интернет такое количество стресса не сольёшь. Законно.» Верно. С этим ничего не поделаешь. По крайней мере, лично Шома и лично Юдзуру могут только не потворствовать и осуждать, просить, стараться подавать пример. Нельзя, как Юдзу-кун хочет, просто выключить таких людей или это в людях, и Шома это понимает и не парится. А вот Юдзу-куну как будто экстрима в жизни мало. Тогда они тоже, помнится, чуть не поругались. Только после фразы Шомы «а если кто-нибудь заложит бомбу в школе, взорвёт её и у него потом обнаружат в истории браузера лайк под видео с твоим прокатом, ты и за это личную ответственность возьмёшь? Не бреди» Юдзу-кун… каким-то… невероятным образом сгладил углы. Он, наверное, устал сглаживать углы. У него это получалось-то через раз, всегда через нервяк, а Шома… что его уход изменит вообще? Что починит? Что исправит? Почему Шома не сказал просто «мне не нравится, что ты подслушивал, но я сказал это не потому что всерьёз хочу сбежать от тебя, я просто очень сильно устал и меня нужно обнять». Шома посмотрел себе под ноги: незавязанный в спешке шнурок, полы расстёгнутого пуховика, зацепившийся за штанину язычок. Паршиво вышло. Нужно вернуться. Лифт щёлкнул, открыл двери, прибыв на первый этаж. Шома нажал кнопку своего. Нужно вернуться. По-идиотски вышло. Нужно извиниться. Нужно обнять. И не дай бог что-то случилось. Только бы ничего не случилось. Только бы Юдзу-кун был в порядке.***
Джунхван смотрел на свои руки и не понимал, куда делись все чувства. Медсестра повесила на капельницу какой-то другой пакет с лекарством и подсоединила к катетеру, а потом вдруг… все его чувства ушли. Всё, что он ощущал. Страх, боль, обида, что ещё там было? Внутри? Просто ушло. Как будто на это накинули одеяло, спрятали. Он сидел в постели, смотрел на свои руки. Медленно прокручивал в памяти слова медсестры: «Мы дадим вам сесть, но если вы попробуете куда-то слезть или будете шуметь, мы вас опять уложим». Что это означало? Дадут сесть? Уложат? Они что, могут… его обездвижить? Он поднял глаза на капельницу. Капля, ещё одна, ещё. В палату зашла женщина. Принесла ему… какой-то планшет и улыбнулась. Он на неё посмотрел: лет сорок. Лет сорок. Сорок лет. Сорок. Говорит. Зачем? Он ещё не успел понять, что ему сказала медсестра, а теперь эта женщина говорит что-то ещё. Голова… кружится. Джунхван зажмурился. – Здравствуйте, мистер Чха. Меня зовут Микаэла Сайленс, невролог. Я здесь по просьбе доктора Кадди. Мне нужно с вами пообщаться. Вы не против? Джунхван перевёл взгляд на бирку. Лгунья. Лет сорок. Лгунья. Психотерапевт. Он не хотел общаться. Он ничего не хотел.***
– Ты помереть вздумал? Шома спустился к осевшему на ступеньки Юдзу-куну. Когда лифт поднялся на этаж, дверь квартиры была захлопнута, но не закрыта, пуховика и ботинок Юдзу-куна не было, зато ингалятор лежал, видимо, вывалившись из кармана, прямо на полу. Выкинувший сий финт ушами супруг нашёлся тремя этажами ниже, поднимающийся: видимо, успел сбегать вниз, понять каким-то образом, что Шома вернулся наверх и побежать обратно. – Я… Боялся… Что… Ты… Насовсем… Уйдёшь… – Это без телефона даже? На, не вздумай так глупо задохнуться на лестнице, – всучив ему ингалятор, произнёс Шома, не понимая даже, злиться на этот цирк или нет. Юдзуру взял его и прыснул себе в горло. Дыхание стало ровнее и глубже. – Дурак. Знаешь, как тебя в Интернете называют? – Козлом*? – Это тоже. «Королева драмы». Слышал? Вот мне сейчас тебя очень хочется так назвать. – Я правда очень испугался, Шома. Он вздохнул и сел рядом с ним на ступеньки. Юдзуру почти прошептал: – Не уходи. – А если по-настоящему захочу? Тот ткнулся в его макушку лбом: – Учудю что-то такое и побегу следом. – Что, надавишь на чувство вины? – Нет. От страха тебя потерять забуду об осторожности. – Точно, дурак. – Я очень тебя люблю. Правда. И я не хотел подслушивать… «Уши греть». Это случайно вышло. – Я тебя умоляю, – Шома поднялся на ноги. – Давай не на лестнице. У нас квартира открыта. Они вернулись в квартиру и, в молчании повесив верхнюю одежду на вешалку и закрыв дверь, не глядя друг на друга, синхронно вздохнули. Шома сел на диван. Юдзуру рядом опуститься не решился. Встретились взглядами. – Сядь, – сказал супругу Шома и, когда тот сделал, что просили, прислонился к нему плечом. Тишина повисла секунд на тридцать, не меньше: Юдзуру смотрел на заставку невыключенного телевизора и ждал, когда слова, хоть какие-нибудь, всё-таки прозвучат. – Я не собирался «молча уехать» или «молча не вернуться», – наконец начал Шома. Тихо-тихо, устало-устало. Юдзуру вздохнул. – Я сказал это Ицуки на эмоциях. Потому что очень устал. – Слова той девочки тебя выбили или довели? – Осторожно, словно ступая по болоту, предположил Юдзуру. – Если… если ты имеешь ввиду то, стали ли они последней каплей – то это. – Ей не поверили ни самые отбитые мои хейтеры, ни твои. Это оскорбительно, но… Я поговорил об этом с Брайаном и по его словам, её мать звонила и в слезах просила прощения. Видимо, младшая сестра Конрада просто больна. Я не хочу судиться с ребёнком из-за бреда. С их матерью – тем более. – Не хочу спорить о том, ребёнок ли она. – Ну, с нас с тобой в её годы и даже меньше – спрашивали в разы больше, но ты же… понимаешь? Она… Ей лечиться надо. Не важно, сколько ей лет. Я должен знать о чём-то ещё? – Спроси лучше, о чём я хочу рассказать. А не что… «должен». – Шома… – Тот снова ткнулся лбом в его макушку. Обнял. Как же тяжело было! Есть вещи, которые Юдзуру должен знать. О которых ему надо было бы говорить. Не то, чтобы Шома был обязан ему говорить, просто Юдзуру должен знать. Не так уж важно, как. Просто знать. И что с этим поделать, если то, что Шома хочет рассказать не совпадает с тем, что Юдзуру должен знать? Разговоры. Юдзуру вспомнил их первый разговор. Настоящий разговор. О Бостоне. В маленьком городке Давидсоне. Тогда всё было больнее, но проще. Может, потому что Шома только слушал. Слушал откровение Юдзуру. – Я очень от всего устал. И не знаю, как могу от этого отдохнуть. Не было ни одного соревнования, на котором меня не спросили бы про нас с тобой. И не только журналисты: другие спортсмены тоже. Обиднее всего из-за Кейджи-куна. – Погоди, Кейджи тебя донимал? – Он меня избегал. «Нет, – подумал Юдзуру, – беру свои мысли назад. Этот разговор такой же болючий, как тот». – Самое обидное, что мне, может быть, вообще показалось, но я уже разозлился и сам от него держался подальше. Один из моих друзей с прошлого катка донимает. Шутит, намёки кидает. Он вообще… не очень тактичный. Говорит больше, чем надо, и думает, что если он мне рассказывает про свои похождения, то и я ему должен. – Это тот, который бисексуал? Эм… Ко… Котаро? – Да, он. Я хотел его вообще заблокировать, но от этого проблем только больше станет. Он достаёт меня ещё и насчёт Ицуки, мне надоело его посылать с вопросами об Ицуки к Ицуки. А самое неприятное – взгляды. Я устал от того, как они смотрят. Из японской сборной вообще… Только Коширо-кун старался. – Старался? – Старался быть «как будто это ничего не значит». И то, наверное, потому, что его Стефан наставляет. Или мне и это всё только кажется. И я только накручиваю. И на самом деле на меня так «не так» не смотрят или смотрят только единицы, а у Кейджи-куна и Коширо-куна с отношением ко мне всё нормально. И, знаешь, от этого не легче, потому что от таких мыслей я вообще перестаю понимать, что испытывают люди вокруг меня. А чем дольше, тем больше мне кажется, что мистер Орсер вообще ненавидит моё присутствие здесь. – О, боже, перестань. Я имею ввиду, Брайан не ненавидит тебя! Гарантирую. Шома задрал голову и посмотрел Юдзуру в глаза: – Это ты знаешь наверняка или так оно в твоей картине мира? – В смысле? – Вот ещё причина, почему я разозлился на тебя. Потому что у тебя на словах всё идеально, ещё немного и по облакам поскачут маленькие радужные пони. А реальность, какой она кажется мне, – полный отстой. Я разозлился потому, что ты не замечаешь ничего, что не вписывается в твою картину мира, может, ты так свои нервы защищаешь, но в итоге ты обещал одно, что мне тут все будут рады и что Крикет – это такая классная семья, а на деле… – А на деле целый год всё было так. Просто за последнее время на Крикет свалилось за все прежние годы. Шома вздохнул: – Не было… так. Мне до трясучки… тяжело. Даже если бы я хотел… на Олимпиаду… Я бы её не вывез. Единственная причина, по которой я хочу выиграть финал Гран-при в том, что я не хочу оскорбить тех, кто тебе так дорог, своим неумением побеждать. Юдзуру сглотнул. Он теперь даже не знал, от которого из разговоров больнее. Чувства других? Мама всегда твердила ему, чтобы он себя прекратил накручивать, что те, кто рядом с ним, любят его. Всегда твердила. Может… Юдзуру действительно… просто поверил в это? После всех своих сомнений? После всех своих страхов, связанных с личной ответственностью и отношением других к нему? То, чего он никогда хорошо не понимал. То, что всегда причиняло ему боль своей недоступностью к познанию. Он однажды взаправду просто поверил в то, что на самом деле всё хорошо. Были логичные причины верить в это: ведь его до безумия любило так много человек! Так много… Так сильно… Он обнял Шому столь крепко, сколь мог в данный момент. Вот кто к этим вещам намного чувствительнее. Он тоже, с его слов, не много понимает, но чувствует, впитывает, остро ощущает. Как оголённый нерв. Юдзуру хотелось бы, чтобы Шома был проще и не вглядывался в каждого в поисках ответа на вопрос о том, что он чувствует. Всё равно наверняка не узнать. Мог ли Юдзуру со своей принятой за аксиому установкой гарантировать Шоме отношение других? Или, может, то, что Юдзуру видит, это только то, что он хочет видеть? А если Шома прав? Юдзуру закрыл глаза. Он не имеет права переубеждать. Откровенно говоря, он… не знает. Ничего не знает. Он даже не знает, любят ли его самого. Шома поднял руку и запустил её в волосы заплакавшего Юдзу-куна. Всё беззвучно, ткнувшись в плечо, и от этого было очень больно. Шома уверен: им обоим. Развернулся в объятиях и поцеловал. Горько. Лёг, опустив голову супругу на плечо. Хотелось задаться вопросом: вот и чего они добились? К чему пришли? Обоим плохо, оба больше не понимают, что происходит в мире вокруг них, а Шома ещё, судя по слезам, своими словами разрушил что-то очень для Юдзу-куна важное. Картину мира, например. Вот что происходит, когда относишься к миру слишком хорошо. «И вот что, – подумал о себе и своих возможных домыслах Шома, – если относишься слишком плохо».***
– Определённо сейчас диагностировать его я не могу. Я выявила симптомы, вы знаете, но сказать вам, являются ли они результатом травмы физической или психической – не скажу. Кадди задумчиво почесал висок ручкой. Доктор Сайленс переступила с ноги на ногу, покачала головой: – Картину, вы понимаете, сильно смазывают седативные. Трудно сказать, не из-за них ли у него замедленная реакция. – А его испуг? – Ну, понимаете, один из самых пугающих кошмаров – когда за тобой гонится монстр, а ты двигаешься слишком медленно, чтобы убежать. Вот он сейчас двигаться не то что медленно, он почти не может. Сил у него нет, понимаете? А мы для него – монстры. – И гонимся за ним? Доктор Сайленс усмехнулась: – Вроде того. Вы понимаете, не будь у него переломов, которых так необходимо обезболивать, и будь я его лечащим врачом, понимаете, я бы отменила половину. Если не всё. – С переломом ребра есть проблемы, оно срастается хуже, чем его челюсть. – Ему станет больно. Но зато, вы понимаете, у него будет его тело. И мозг начнёт лучше работать. Лучше осознавать, вы понимаете, реальность. Доктор поправила волосы и, постояв ещё немного, поразглядывав кабинет, сказала, что, пожалуй, пойдёт. Кадди кивнул и уткнулся взглядом в медкарту Джунхвана. Отменить часть лекарств, чтобы парень мог яснее соображать, позволить тем самым проявиться болевому синдрому, но, возможно, сделать что-то для сохранения его психики? С другой стороны что, как не интенсивность болевого синдрома, позволит качественнее мониторить состояние? И если он будет слишком сильным, обезбол можно вернуть. Кадди вздохнул и, взяв с собой карту, направился к медсёстрам.