Право победителя

      25.04.1945, полдень       Берлин взят в кольцо.       Людвиг, глядя на полуразрушенный город из рейхстага, произнёс:       — Мы проиграли. Поверить не могу.       — Ты сделал все, что мог, — отвечал Пруссия, стоя позади. — Ты дошёл до Москвы. У тебя нет права сдавать Берлин.       Развернув брата за плечи, Байльшмидт продолжил:       — Немцы будут биться до последнего, разорвём кольцо — и снова в наступление!       — Все уже кончено, — говорил Людвиг, устало глядя на брата. — В рядах солдат нет сплоченности. Нет общей цели, — стряхивая руки Пруссии перечисляет немец. — Всё ещё осталось подобие армии только потому, что люди боятся расстрела. Они боятся Гитлера. У них нет мотивации. — Германия развёл руками. — Они согласятся на мир.       — Ты должен сражаться, — настаивал Байльшмидт. — Настоящий солдат никогда не сдается. Армию нужно держать в строгости, Адольф прав.       — Никогда не сдается только последний идиот, — отворачиваясь к окну, обронил Германия. — Экономика на ладан дышит, население недовольно. Мы просто не выдержим. Пойдём на восток — нас дожмут с запада. У нас нет выбора.       Стук в дверь прервал разговор.       — Господин Людвиг, господин Гитлер отдал приказ явиться немедленно.       Тяжело вздохнув, Германия покинул свой кабинет.       Пруссия ударил кулаком по столу, досадно крикнув: «Scheiß!»       26.04.1945, раннее утро       — Чертовы русские! — Гилберт озлобленно ударил по зеркалу, разбивая его вдребезги.       — Есть новости? — спросил немец, нахмурившись.       — Они не будут брать Берлин осадой, — прошипел Пруссия. — Они начали штурм.       27.04.1945, поздняя ночь       — Как рука? — спросил Людвиг, сортируя документы.       — Бои идут днем и ночью, — негодовал Гилберт. — Русские рвутся к центру, пробивают танками дома!       Германия кожей ощутил взгляд, полный злости и непонимания. Поежился.       — А ты спрашиваешь, как рука?       Немец равнодушно пожал плечами.       28.04.1945, вечер       — Русские вошли в район рейхстага, — сообщил Людвиг, войдя в кабинет.       — Знаю, — недовольно ответил Гилберт, прохаживаясь из угла в угол.       — Не мельтеши, — устало бросил Германия, на ходу потирая глаза.       — Я не могу! — воскликнул Пруссия, всплеснув руками. — Когда враг смотрит через бинокль на меня, а я смотрю на него — не могу!       Со стороны Германии донёсся тяжелый вздох.       — Ответь мне, почему мы отступаем? — спрашивал Гилберт. — У нас есть люди, Фольксштурм. Мы создали сложную многоуровневую систему защиты, — приближаясь, перечислял прусс. — Девять секторов обороны, используем метро, радиолокацию, все мобилизовано на оборону столицы. Все…       — Брат, — произнес Людвиг, садясь в кресло. — Фольксштурм — это женщины и подростки. Они рыли каналы, возводили укрепления, оборудовали огневые точки. Автомат держать их никто не учил, — блондин бессильно развел руками. — А без полноценной армии все оснащение бес-по-лез-но, — закончил Германия, прикрыв глаза и откинувшись на спинку. — Просто прими это.       29.04.1945, ранняя ночь       — Они взяли Мост Мольтке, — произнёс Гилберт, не веря себе же. — Адольф бесится жутко, он в агонии. Спорю на ящик пива, застрелится.       — Гилберт? — Людвиг сначала усомнился, его ли это брат.       Шутить мрачные шутки сейчас…       — Не бойся, Запад, — улыбнулся Пруссия, с тоской глядя в окно на сражающихся людей. — Я с тобой.       Германия, ощутив ладонь на своём плече, почувствовал и поддержку брата.       30.04.1945, раннее утро       — Какие новости? — спросил Гилберт, войдя к брату. Внутренне Пруссия сжался - хороших новостей в ближайшее время явно не предвидится.       — Штурмом захвачено Министерство внутренних дел, — оторвавшись от бумаг, сказал Людвиг. — Путь на рейхстаг открыт.       — А ты должен мне ящик пива.       30.04.1945, закат       — Давно бы так. Гитлера — прочь, и взять дело в свои руки. Мы еще повоюем, — обронил Гилберт, взглянув на здание Министерства. — Мы сбросим с крыши советскую тряпку, — убежденно заключил он, собирая автомат.       Германия улыбнулся, застёгивая форму.       1.05.1945, поздний вечер       — Завтра все закончится, — заговорил Людвиг, растянувшись на жестком полу. Недалеко от него сидел брат. Гилберт, привалившись к стене, молчал. Спустя пару минут, он ответил:       — Это моя вина.       — Брось, — небрежно отмахнулся Германия. — Я не рассчитал свои силы, был излишне самонадеян. И должен ответить за это сам.       — Запад…       — Я сделал все, что мог, брат, и потерпел поражение. Нужно достойно его принять.       — Ты ведь знаешь, что…       — Что мне не ждать пощады? — спросил Германия, глядя в глаза. — Знаю.       — И ты просто выйдешь?       — Я должен, Гил, — поворачиваясь на спину, говорит немец. — Ради всех нас.       Гилберт зарылся рукой в волосы брата. Тот сказал:       — Не волнуйся. Все в порядке.       2.05.1945       — Я должен идти, — глядя в сторону, говорит Людвиг.       — Я с тобой, — уверенным тоном замечает прусс.       — До ворот, — ставит условие Байльшмидт.       — До ворот.       Как только они оказываются за пределами рейхстага, на них устремляются десятки дул автоматов. И внимательный взгляд холодных глаз. Брагинский шёл навстречу открыто, без оружия и, остановившись в шаге от врагов, произнёс ядовитое:       — Добрый день.       И смерил каждого из братьев испепеляющим взглядом. Гилберт, скрипнув зубами, сжал кулаки. Ярость наполняла его до предела.       — Сейчас я пришёл не за тобой, — обратился к нему Иван. В военной форме он казался ещё более жестоким. В ответ на это Россия получил убийственный взгляд. — Но не волнуйся, — добавил Иван. — Ты следующий. Пока твоего брата не будет дома, можешь вспомнить, как мы с тобой коротали время после многочисленных войн. Пруссия до скрипа сжал челюсти. — Не смог предостеречь брата от своей участи? Сочувствую, — равнодушно «сопереживал» Брагинский. Из его слов можно было выжимать сарказм. Хватило бы на добротную кастрюлю щей минимум. — Я долго думал, где его трахнуть, — признался русский. — И решил, что под куполом рейхстага — самое место.       Прусс порывался что-то сказать, но Германия, опустив взгляд на пыльные носки армейских ботинок, схватил брата за руку, удерживая от препирательств.       — Недавно я видел разваленную церковь неподалёку. Вот там будет твое место, Пруссия. Люблю осквернять ваши церкви твоими криками. Не будем нарушать традиций и в этот раз. Людвиг, — выдержал паузу Россия, — наверх.       Германия молча развернулся и с идеально прямой спиной пошёл, глядя прямо перед собой. Иван двинулся следом и почти сразу почувствовал крепкий захват на запястье. Обернувшись, он взглядом спросил Гилберта, что ему нужно. Противник только смерил его леденящим душу взглядом. Обжигал холодом. Ухмыльнувшись, Россия пошёл дальше.       Вскоре пара скрылась с глаз. Гилберт только скрипел зубами и мысленно решетил спину врага десятками пуль. Ни один солдат не подошел к нему. Никто не мог облегчить его ношу.       Поднимались русский и немец в молчании. Германии казалось, что меж лопаток упирается оружейная сталь, но это был всего лишь колючий, полный ненависти взгляд русского. Войдя на крышу, Людвиг остановился.       — Подойди к краю. — услышал он и, не мешкая, подошел.       Перед ним лежал Берлин: полуразрушенный, поломанный, пыльный. Покоренный. Повсюду красные полотнища. Людвиг смолчал, но от бессилия скрипнули зубы.       — Нравится? — спросил Россия.       Повисло молчание.       — Твои дети кричат. Красноармейцы так же насилуют твоих женщин, как когда-то твои солдаты — русских жен.       Людвиг отчетливо уловил злость в голосе России, тяжелые шаги подтверждали это. Германия держался на одной силе воли, чтобы не обернуться.       — А ты ляжешь под меня, — безапелляционным тоном сообщил Брагинский, становясь почти вплотную.       Немец вздохнул и развернулся. После первой мировой немец так не боялся.       — Быстрее начнем? — спросил он.       — Так не терпится? — ответил Иван вопросом на вопрос, но все же снял китель.       Германия, отзеркалив движения, сбросил свой.       — Футболку тоже сними, — сказал Россия. — Она тебе пригодится.       Поджав губы, Германия повиновался.       — На колени, — уверенно произнес Иван и дополнил сказанное тяжелым взглядом.       Людвиг, помедлив, выполнил требование. Сегодня не он диктует правила. Он не может более их нарушать. Ему дозволено лишь подчиняться. Немец догадывался, что от него хотят, но действовать не торопился. И глаза не прятал. Тогда Брагинский, кивнув на ширинку, произнес:       — Расстегни.       Людвиг отточенными движениями сладил с ремнем. А вот на ширинке его пальцы пару раз дрогнули. Россия, жестко сжав в кулаке волосы, запрокинул голову партнера.       — Я заставлю тебя запомнить сегодняшний день навсегда, — с расстановкой проговорил Иван, глядя врагу в глаза. — Вперед.       Германия спустил одежду до колен, в который раз за сегодня наступив на горло гордости. Немец должен был ублажать русского, пока тот любуется панорамой Берлина в руинах. Людвиг чувствовал, как член Брагинского твердеет, и не пытался стереть с лица гримасу отвращения. Россия, не видя активных действий со стороны немца, полушутя-полусерьезно сказал:       — К делу, Людвиг. Найти своему рту подходящее применение.       Их взгляды снова пересеклись. Россия смотрел уверенно, Германия — вызывающе. Под давлением руки Брагинского, Людвиг разорвал зрительный контакт, взяв в рот головку. Иван не сдержал довольной ухмылки.       Сегодня можно забыть о приторно-вежливой улыбке и быть собой. Военная форма не для дипломатических встреч. Германия не провоцировал Ивана на более грубое обращение, зная, что нарваться несложно. Брагинский остался доволен, руку не убирал, но и не мешал. Людвиг выпустил член изо рта, облизывая его от основания и останавливаясь на головке. Русский, прикрыв глаза, тихо выдохнул, когда Германия снова взял в рот. Рука на затылке невольно дернулась. Немец неосознанно сжал руки на бедрах русского.       — Глубже, — приказал Иван, и был удостоен прожигающего взгляда. — Или твоя глотка недостаточно разработана? — «сочувствуя», спросил он.       Германия закашлялся. Россия милосердно позволил глотнуть воздуха. Пальцы его скользнули с затылка на подбородок, вынуждая поднять взгляд. Глядя в глаза немцу, Иван прямо спросил:       — Тебя никогда не трахали в рот?       Людвиг опешил. Только несколько секунд спустя он понял, почему Брагинский выбрал это слово.       Иван вставил на всю длину, проигнорировав руки, схватившие его бедра, и слезы, свернувшиеся в уголках глаз; не давая передышки, задал быстрый темп. Не сказать, что Ивану не нравился стоящий на коленях, плачущий Людвиг, но большее удовлетворение ему приносило выплескивание злости и ненависти через быстрые толчки. Немец в агонии пытался снизить темп, используя руки. Все, что Россия на это сказал:       — Без рук.       Людвиг, не имея выбора, завел их за спину, чтобы успеть вовремя себя одернуть в следующий раз. Ему на миг показалось, что теплая ладонь ласково погладила по голове за покорность, но Людвиг в этом усомнился, вновь почувствовав крепкую хватку в волосах. Было неудобно, но он терпел. Колени болели нещадно, спина ныла, шея совсем затекла, челюсть, казалось, одеревенела. Германия старался не уронить себя. То ли перед своим народом, то ли перед русским, то ли перед собой.       Но картину русский видел красивую: Германия без сопротивления отсасывал ему, все еще ощущая легкую нехватку воздуха, его губы припухли, слюна капала пол, но слез в глазах уже не было. Россия время от времени переводил взгляд с поверженного Людвига на Берлин и был безумно доволен. Однако чертовски пошлые звуки снова перетягивали взгляд вниз. Иван ускорился. Немец нахмурил брови, ладони его намертво вцепились в собственные бедра. Но недовольства не проявил. Он ощутил, как рука русского мягко прошлась от лба к затылку, отчего Людвиг рефлекторно дёрнулся. А Россия, вынимая член, произнес низким голосом:       — Достаточно, — и отошел.       Германия сидел, опустив голову, вдыхая ощутимо пыльный воздух глубокими глотками, ощущая частички пыли на языке. Он знал, что русский смотрит на него, но ничего не делал. Он не пытался прикрыть стояк.       — Глотка — твоя эрогенная зона? — насмешливо спросил Иван и более позитивно добавил: — Не знал, не знал.       Брагинский отпускал едва ли смешные комментарии, свойственные этим непонятным русским. Но Людвиг не считал нужным перечить. В чем-то он, может, и прав.       — Расстегни ремень.       Германия, сглотнув, выпутал ремень из петель и опустил руки.       — Отдай его мне.       Людвиг поднял вопросительный взгляд.       — Ты все правильно понял, — сказал русский, переступая через штаны.       Немец выдернул ремень из шлевок и протянул его Ивану. Когда их руки коснулись друг друга, пальцы Людвига дрогнули, он снова опустил глаза. Находиться в одной позе было болезненно, и Людвиг уже подумал заговорить, как услышал очередной приказ:       — Встань и разденься.       Германия неуклюже поднялся, даже не с первого раза, снял оставшуюся одежду и встал по-солдатски прямо.       — Хорошо, — Иван, обходя немца, одобрительно кивнул. — Нагнись.       Людвиг наклонился, расставив шире ноги и коснувшись руками пола. Как же унизительно! Германия почувствовал на спине ладонь и услышал:       — Руками обхвати щиколотки.       Выполнив указание, Людвиг кожей чувствовал оценивающий взгляд. А после Иван сказал:       — Да, так, — и отошел. — Не смей убирать руки или двигаться, — добавил он. — Понял? — щелкнув ремнём, спросил Россия.       — Да, Иван, — отозвался Людвиг, даже не пытаясь смотреть за спину. Пожалуйста, нет.       Его собираются выпороть. Он настолько открыт сейчас, что предпочитает не думать об этом. О том, как все унизительно, о том, как ему стыдно. Последний раз его пороли за неуважение к предкам. И был это не кто-то левый, а старший брат.       Из размышлений Людвига вывел хлесткий удар. Немец задохнулся на вдохе, с силой зажмурил глаза и цепко сжал руки. Выдержал достойно. И понял, что жалеть его никто не будет. Рука у Брагинского оказалась тяжелой, и Германия задался вопросом: а выдержит ли он до конца? Пока Людвиг приходил в себя от первого удара, Иван рассматривал проступающую розовую полосу на коже. Дав прочувствовать послевкусие боли, Россия ударил еще раз. Ремень лег аккурат под первым следом. Германия закусил губу, клятвенно обещая себе молчать, и качнулся вперед, но, не имея опоры, вернулся в прежнее положение. Третья полоса оказалась симметрична первым двум. Рваный выдох сорвался с губ. Каждый следующий удар был сильнее предыдущего, каждый следующий удар было сложнее стерпеть. Закончив с задницей, Россия от Германии кроме сбитого дыхания, искусных губ и невнятного мычания ничего не добился.       Ударив по нежной коже бедер, Иван вырвал болезненный стон. Ощутив новую волну боли, Людвиг подался вверх под аккомпанемент своего же стона, но рука, надавившая бескомпромиссно, вернула его в изначальное положение. Пальцы дрожали, вдохи и выдохи стали рваными, голова безвольно опущена. Поврежденная кожа горела. Русскому это нравилось, поэтому он, не спеша, раскрасил розовым всё до середины бедра.       — По второму кругу? — спросил Россия, действительно желая услышать мнение противника.       — Bitte! Ivan... — повернув голову, надломленно просил Людвиг.       — Сегодня мы говорим на моём языке, — напомнил Брагинский.       — Geh zum Teufel , — Германия послал русского, глядя ему в глаза.       И нарвался на очередной удар, который лег сверху первых, наискось. Крик немца оказался неожиданным даже для него самого. С каждым ударом голос становился громче. И если раньше Иван проявлял хоть какое-то подобие сдержанности, то сейчас — бил от всей широкой русской души. Местами до крови. Людвиг не замолкал. Он сто раз успел пожалеть о том, что пошёл на поводу у эмоций. И когда Иван вновь опустил ремень на бедра, вся выдержка Германии испарилась.       — Хватит! Стой! — надтреснутым голосом просил он. — Пожалуйста, хватит.       Россия обошёл его и, вздернув пальцами подбородок, спросил:       — А ты остановился, когда тебя просил мой народ?       И Брагинский ждал ответа.       — Нет, Иван, — шепотом произнес покрасневший немец, едва не плача. Он, кажется, действительно сожалел.       Но уже было поздно.       — Я никогда не прощу тебе то, что ты сотворил с Украиной и Беларусью. — в голосе Ивана звенела сталь. — Они же девушки! — воскликнул Брагинский. — А с другими странами ты поступал также? С Австрией? Со Швейцарией? Отвечай! — Ненависть вновь поднималась из глубин русской души. — Или трахал среди тел их же мертвых детей? В луже их крови?! — повысил голос Россия.       Немец молчал. Все было понятно и так.       — В коленно-локтевую, — небрежно бросил русский, вставая. — Хотя стой, — передумал Иван. — Подойди к куполу. Вот теперь давай.       Людвиг медленно опускался на саднящие колени и напряженные руки. Иван, раздевшись полностью, подошел ближе. Наклонившись к немцу, Россия пояснил:       — Пусть смотрят, пусть твой народ видит, какой ты сейчас.       Германия опустил голову.       — И ты смотри, — добавил Иван. Он ощутимо дернул за волосы, вырывая пару. — И не смей прятать лицо.       Между делом Россия добавил:       — Тебе нравится садизм, но ты убедительно смотришься сабом. Попробуй как-нибудь.       Людвиг фыркнул.       — Мне вот интересно, а что ты чувствуешь? — спросил Брагинский, нашаривая смазку.       Германия усмехнулся и выдал:       — Что ты там делаешь? Давай уже.       — Я достаю из широких штанин… — смешком ответил Россия, но тут же вернул голосу строгость: — Ноги шире. Прогнись.       И Германии стало не до смеха. Страх снова стал закрадываться в его голову. Он слышал, как позади опустился Иван. Недалеко валялась одежда, но Брагинский не посчитал нужным смягчить страдания врага, оставив его на жесткой неровной поверхности. Россия осторожничать не стал, намеренно пренебрегая качественной растяжкой. Почувствовав, как Германия сжался вокруг пальцев, Брагинский сказал:       — Можешь отбросить гордость и постараться расслабиться.       Людвиг позволил себе усмешку. Ни о каком удовольствии нижнего речи не шло, но мысленно немец поблагодарил и за такую подготовку. Он бы церемониться не стал. Стараясь не думать о том, что в его заднице орудует пальцами Россия, Германия пытался мысленно отвлечься, но перед его глазами лежали обломки Родины. Наспех растянув партнера, Брагинский, не пренебрегая презервативом, вошел сразу до упора, перехватив Людвига под бедра и за плечо. Охрипший Людвиг разразился криком, стараясь уйти от болезненного проникновения. Россия шумно выдохнул в район шеи, отчего та покрылась мурашками.       — Примерь роль пассива, — посоветовал Брагинский. — Тебе пойдет.       Германия скреб ногтями пол, слезы выступали на глазах. Он молча глотал воздух, как рыба, выброшенная на берег. Кожа горела. Там, где пару минут назад жег ремень, кожу раздражали бедра русского. Невыносимо. Спина болела адски. Смазки было недостаточно, казалось, что Брагинский трахал не членом, а краном. Заметив, что Людвиг затих, Россия не стал размениваться на медленные покачивания и задал жесткий темп. Наслаждения Германия не получал никакого: о ласках можно было и не мечтать, простату русский будто рентгеном видел и избегал, а тело пока не привыкло к размеру. Людвиг пытался молчать, но боль разъедала везде. Сначала в губ срывались тихие поскуливания, позже — несдержанные крики. И немец не считал их зазорными, он метался под русским, удерживаемый только за бедра, плакал. По ногам текла кровь.       — Кричи и помни, — произнес Россия.       — Иван, пожалуйста, — всхлипнул Германия, не имея сил терпеть. — Прошу, не так, — хрипел Людвиг.       — Уже усвоил урок? — спросил Брагинский, потянув за волосы на себя.       — Да, — выдавил немец, давя в себе очередной крик.       — Хочешь кончить? — русский попал в точку. Ему нужно перекрыть эти ужасные эмоции хоть как-то. Хоть чем-то. Русский умеет потянуть за такие нити, о существовании которых ты и сам не подозревал. Если нужно умолять и просить, чтобы не рассыпаться на части, которые потом не собрать, Германия готов:       — Пожалуйста, Иван, мне нужно.       Только Россия мог подарить сокрушительный оргазм, после которого не помнишь себя. Боль была невыносима. Власть русского претила, но перекрыть боль удовольствием хотелось до зубного скрежета. Это и была пытка.       К грубости добавилась ласка. Брагинский каждым толчком проезжался по простате, вырывая из истерзанного горла хриплые благодарные стоны. Языком пересчитал шейные позвонки, прикусил кожу рядом. И Германия открыл шею врагу. Шея — ещё одна слабость немца. Иван заметил это случайно. Такой искренний, полного удовольствия стон можно услышать нечасто. Стоит дорваться до шеи, и Германия — тряпичная кукла в твоих руках. Русский ограничил подвижность Людвига, пригвоздив его ладони к полу. Он дразнит: губы перебираются на другую сторону шеи. Немец получал вместе с болью какое-то извращенное удовольствие.       — Пожалуйста, — еле слышно попросил он.       — Нет, сам, — ответил Россия, укусив за ухо.       Несколько жестких толчков спустя излился Иван, оставив следы от зубов на плече, за ним — Германия, чуть ли не лежа на крыше. Брагинский нашел силы скатиться и выбросить презерватив. Германия лежал под куполом, но был не здесь. У него болело все тело, он отрешенно подумал, что сам отсюда не выберется. Он сорвал себе голос. Обессилел. Вспотевший, с высохшими слезами лежал на холодном полу. Как он вообще смог кончить? Его тело обессилено, оно полностью разбито, вывернуто наизнанку. Это и значит - проигрывать? Расплачиваться за поражение? Терпеть унижение и боль? Германия ненавидел себя. За то, что при других обстоятельствах он отдался бы сам. Добровольно, без принуждения. Почему-то он уверен, что русский может принести удовольствие, равное сегодняшней боли. Глаза уже слипались. До смерти хотелось пить и спать. Людвиг закрыл глаза.       Иван, придя в себя, встал, кидая в Германию его же футболку.       — Вытрись.       Людвиг хотел поблагодарить или послать, он сам не понял, но физически не смог произнести ни слова. Лишился голоса. Людвиг закрыл глаза. Брагинский, одевшись, ушёл, оставив немца в одиночестве.       А над ним веял советский флаг.