Акаши влюбился

Акаши не верил в любовь. «Мне это не нужно» — уверенно говорит он Кисе, который уже открыл список контактов в телефоне, чтобы назначить капитану свидание с какой-нибудь милой особой. Акаши, впрочем, отвергал не только девушек, которых сватал ему слишком-любезный-Кисе, но и тех, кто признавался ему в своих чувствах после уроков, заранее оставляя записки в шкафчике для обуви. Сейджуро всегда приходил на назначенные встречи, выслушивал взволнованные признания, но всё, что слышали смущенные девушки в ответ, было лишь: «Мне жаль». Но Сейджуро было всё равно. Всё равно на все эти чувства, — свои и чужие, — это не для него. Чужие чувства Акаши не волновали. Другие люди Акаши не волновали. Акаши не умел любить. Он никогда не испытывал особых чувств ни к кому. Сейджуро и не нуждался в этих чувствах. Акаши не нуждался в любви. Он был в этом уверен. «Бесполезные и ненужные глупости» — это всё его мнение о такой вещи, как любовь. Акаши ценил и дорожил своими друзьями, но всё, что он чувствовал к ним, было лишь глубоким уважением. Но был один человек, к которому Акаши чувствовал нечто другое, по-своему странное. Акаши наблюдал за Куроко с его первого дня в баскетбольном клубе: ему хотелось знать, насколько хватит рвения и страсти мальчишки к этой игре. Он не говорил ему: «Хватит, остановись, баскетбол не для тебя», как это делали все, кому не лень, нет, он просто наблюдал, порой давал советы, как следует совершить бросок, на что обращать внимание в стойке оппонента или подавал полотенце и бутылку воды после тренировки. Они были просто сокомандниками, их даже друзьями назвать можно было с трудом, но они знали, что могут положиться друг на друга как на площадке, так и за её пределами. Осознание того, что Акаши влюблен, приходит не сразу. Ему понадобилось несколько лет, чтобы понять это. Домашние задания по всем возможным урокам; весёлые и шумные, пусть и максимально загруженные тренировки; яркие, хоть и со временем тускнеющие, теряющие свои краски и своё обаяние матчи; чёрная полоса в виде распада команды и соперничества уже на разных сторонах площадки. И после всей боли, обидных слов, улыбок и слёз — счастливых и горьких, — после всего, через что они прошли, он, наконец, признал это. «Ты влюбился, Сейджуро,» — говорит он себе, понимая, что по уши погряз в этой «бесполезной и ненужной глупости», утонул под толщами льда в глазах цвета чистого неба, и уже вряд ли сможет выбраться. Акаши этого уже и не отрицает, уж слишком много времени потратил он на отнекивания — Акаши влюбился. У-то-нул. В голубых глазах, в ровном голосе, в светлых взъерошенных прядях, в своих собственных чувствах. Пытался выбраться, все эти годы пытался, жадно глотал воздух, цеплялся ногтями, зубами, но тщетно — лишь сильнее утопал. Всё глубже и глубже. В Куроко. И, как ни странно, ему это нравилось — тонуть, любить, дышать им задыхаться. Он был ему нужен. Весь — улыбка, голос, взгляд. Весь — от взмаха прозрачных ресниц до кончиков перепачканных баскетбольным мячом пальцев. До дрожи. До боли. Нужен. Как кислород. Такой всегда холодный, никогда не позволяющий эмоциям отразиться на своём лице. Но сейчас… Куроко смотрит мягко, почти наивно, как раньше. Не сломано, не безразлично, не холодно. Сейджуро любит, когда у Тецуи в глазах — безоблачное небо, а не ледяные глыбы. Тецуя улыбается, когда Дайки громко, прямо ему на ухо, жалуется о том, как он устал на этой «грёбаной» работе. И Акаши заворожённо вздыхает, не в силах отвести взгляда, и в груди что-то горько ноет, призывая подойти, обнять, прижать его к себе как можно сильнее, всегда быть рядом, вместе. И каждый вдох даётся тяжело, а ноги, словно ватные, — предатели, — не слушаются: не может и шага сделать. Но на душе становится теплее: Акаши любит улыбку Куроко. И Сейджуро готов вдребезги разбиться, лишь бы Тецуя всегда вот так улыбался — мягко и искренне. Куроко улыбается, когда к нему подходит Момои и прижимается к его плечу… — У нас с Тецу-куном помолвка, — звонко говорит она, поднимая их руки, переплетая тонкие пальцы в замок. … и Акаши разбивается. На безымянных пальцах, переливаясь на свету винтажных люстр, блестели кольца. Ребята вскакивают со своих мест, пулей оказываются рядом, хлопают Куроко по спине, взъерошивают волосы, трясут за плечи, всё время смеются и засыпают поздравлениями и довольными «А я знал, я знал, что всё так и будет». Акаши не вскакивает, не подходит, не смеётся. Под громкий гул друзей Сейджуро понимает: улыбается Куроко не ему. — Поздравляю, — это всё, что он мог произнести сквозь застрявший в горле ком. Акаши никогда не скажет Куроко о своих чувствах. Куроко не нужны его чувства. Акаши улыбается, когда Кисе и Аомине начинают спорить, кто из них будет свидетелем на свадьбе лучших друзей. Тецуя просит бывшего капитана занять это место. Сейджуро соглашается и слабо смеётся, когда Рёта и Дайки хором начинают возмущаться. Акаши улыбается и смеётся снаружи, Акаши разбивается внутри. Акаши не верит в любовь, как и не верит в то, что собственные чувства тащат его на дно, что он не может дышать, что он разбивается. Акаши не верит, не верит, не верит. Вот только он утонул, задохнулся, разбился. Влюбился.