***
Этой же ночью Его Величество принимал месье де Бретея с новостями из Пуату. Бретей монарху категорически не нравился — мерзкая физиономия, вкрадчивые манеры, явное стремление урвать кусок пожирнее, в то время как хорошее воспитание рекомендует не афишировать свои желания. Провинциальные кадры оставляли желать лучшего, политика централизации все-таки давала свои горькие плоды. Бертей вошел и прямо с порога согнулся чуть ли не пополам. Людовик нетерпеливо повел плечом. — Сударь, она явится? Посланник склонился перед сюзереном еще ниже, пряча лукавую усмешку: — Сир, госпожа дю Плесси еще не оправилась от чудовищных тягот своего путешествия. — А почему она не отправила с вами послания? Питает ли она все еще слепое озлобление к нашей персоне?.. — Увы, сир, боюсь, что это так. Король сдержал вздох, пинком ноги отпустил Бертея и уставился в окно. Мысль о том, что где-то в глухом лесу, в высокой башне, на берегу темного озера демонстрирует свой характер зеленоглазая красавица, была невыносима. В покои вошел камердинер с чистыми полотенцами. — Какие у нас новости, Бонтан? — Мадемуазель де Лавальер… — Оставьте! Луиза, конечно, ласточка, но как утомительны эти перепады от обжигающей страсти до удручающего самобичевания. — Но так ведут себя все ласточки, сир. Прежде чем взлететь, они камнем падают вниз и только у земли расправляют крылья. Впрочем, — заметив нетерпеливый жест короля, сменил тему камердинер, — может быть мадам де Монтеспан… — Прошу вас! Атенаис в последнее время трещит громко и надоедливо, как и ее попугай. — Возможно, герцогиня де… Луи отчаянно заскрипел зубами и бросился к шкафу и с криком: «Уезжаю!» — в мгновение ока сбросил придворный наряд и натянул мушкетерское платье. — Простите, сир? — Что тут непонятного? Еду в Пуату. Уверен, страна переживет мое недельное отсутствие. Но приличия нужно соблюдать, так что придумай что-нибудь для Двора. Например, мне было откровение и я отправился молиться в какой-нибудь уединенный монастырь. — В монастырь? — Бонтан поднял обе брови, что всегда служило у камердинера признаком чрезвычайного удивления, — но сир, вы никогда прежде не изъявляли столь… гм… благочестивых желаний. Европа может не понять. — Дьявол, нужно было хоть иногда ходить крестных ходом, — вздохнул Людовик, запахиваясь в плащ с крестом, — Генриху III, уверен, таких вопросов не задавали. Решил среди ночи устроить бичевание — пожалуйста. Захотел пару дней помолиться в аббатстве Святой Женевьевы — милости просим. — И к чему привела бы та молитва, не будь у Генриха его верного шута? * — Бонтан аккуратно складывал разбросанное королем платье. — Гм… А ведь ты прав, — монарх задумчиво уставился на свое отражение в зеркале, — как всегда прав. Что будем делать? — Нужно подумать, сир, — Бонтан почесал голову под париком и сел в королевское кресло. ______________ * Шико, верный шут Генриха ІІІ спас короля от отречения, переодевшись в его платье и заняв место в аббатстве Святой Женевьевы на молитве. Ситуация описана в романе Дюма «Графиня де Монсоро».***
Анжелика проснулась от дробного стука копыт и громкого ржания. Она распахнула окно — к воротам замка примчался конный отряд мушкетеров, тащивших за собой крытую и, судя по следам в пыли, тяжелую повозку. Один из всадников повелительно крикнул: «Отворите ворота Франции!» В ту же минуту молодая женщина ощутила на щеке прикосновение мягкого бархата, почувствовала аромат фиалкового корня и поняла — ее кошмар ожил. Король прибыл за ответом. Красавица с дрожью отшатнулась от окна, воочию представив, как Людовик врывается в ее спальню и с криком: «незабываемая моя!» заключает в объятия. Ноги подкосились, руки похолодели, сердце сжало странное и страшное чувство, которому она все эти годы так и смогла найти названия. Маркиза дю Плесси в панике оглянулась и потащила к двери сначала тяжеленный стол, потом антикварное кресло и сундук, окованный металлом. Последний, впрочем, пришлось бросить на полпути — Анжелика в ужасе уставилась на свою руку, с космической скоростью зарастающую белоснежными перьями.***
Когда мушкетеры выбили дверь в спальню хозяйки замка, выяснилось, что покои маркизы пусты. Людовик, одетый в мушкетерскую форму (а потому пока сохранивший инкогнито) лично осмотрел все углы, заглянул в шкаф, под кровать, проинспектировал ванну и почувствовал, что его правый глаз начал дергаться. Подобное уже бывало после Трианона. — У вас есть озеро? — поинтересовался он у Мальбрана, философски жевавшего свой правый ус. — Есть пруд — кивнул бывший учитель Флоримона, — с лебедями и водяными лилиями. — Глубокий? — судя по напряженному выражению лица, король явно обдумывал что-то серьезное. — Достаточно, — так же флегматично пожал плечами стоящий тут же кок с вертелом, — а что? — Найду — утоплю паршивку! Вот что! — рявкнул король и широкими шагами вышел из комнаты.***
— Грубовато получилось, — думал Луи, резво спускаясь к пруду. — А что делать? Ведь не правду же говорить… А Бонтан оказался прав, врет, наверное, что пропускал уроки предвидения… Воспоминания вернули Людовика в тот день, когда его слуга со словами «Но Шико такое даже и не снилось», поднялся с кресла, быстро обернувшись вокруг себя три раза, развёл в камине огонь, и, когда пламя разгорелось, кинул туда какой-то порошок и два волоса, вырванных из головы и парика великого монарха. В камине что-то зашипело, и на полу оказались два уголька. Один Бонтан затушил, а второй, сияя и полыхая, стал расти, пока на глазах у изумленного Людовика не возникла его точная копия. — И часто ты так делаешь? — только и смог произнести опешивший король. — Сегодня в первый раз, — потирая руки и явно любуясь своей работой, ответил камердинер. — Первый раз и как мастерски, не отличишь. Люблю талантливых людей, — оценил работу Людовик, — А этот уголь зачем? — Для Вас. Когда приедете в Плесси, маркиза испугается, в птицу обернётся. Вот и Вам нужно съесть уголёк, чтобы тоже птицей стать. Разговаривать ведь на одном языке нужно. Только помните, на всё про всё у вас семь дней, потом двойник снова угольком станет. — Ты за ним следи, — недоверчиво взглянул на свою копию Людовик. — Сиять, ослеплять — разрешаю, а вот в дела государственные чтоб не лез! — Да, Ваше Величество. Только подарки ещё возьмите. Вот, я собрал, — Бонтан протягивал увесистый рюкзачок. — Пригодятся, верёвку и ножницы тоже положил, на всякий случай. Король нахмурился, тут он хлопнул себя по лбу: — А зачем я собственно мушкетером переоделся, если птицей могу обернуться? — Тут свои сложности, — решил замять тему первый слуга. — Поверьте, мушкетером быстрее…***
Добежав до пруда, король Франции увидел одиноко плавающую, необычайно красивую зеленоглазую лебёдушку и понял, что перед ним ОНА. От проглоченного угля запершило в горле… Ощутив, что превращение завершено, Людовик подошел к пруду и с любопытством взглянул на водную гладь: в ней отражался павлин. — Что ж, недурно! — подумал сюзерен и начал токовать. Лебедь стремительно приближалась к берегу. — Простите, что обращаюсь к Вам, не имея удовольствия быть представленной, но Вы тоже слышите кошек? После моего недавнего путешествия я их очень боюсь! — Кошки? — павлин поперхнулся. — Это ж я, незабываемая моя. — Сир? — лебедь отшатнулась и склонила голову в изящном придворном поклоне. — Простите, я Вас не узнала. — Со мной такое впервые. Обычно меня сразу узнают, — бросив влюбленный взгляд, изумился павлин. — Я обычно тоже всех узнаю, — хлопнув ресницами, соврала лебедушка. — Ну, а теперь к делу. Лебедь вздохнула: — Сир, мне категорически не идёт черный цвет. — Постойте! Сначала выслушайте меня! Я уже понял, что байка о Вас, ходившая при Дворе лет десять назад, чистая правда. Я побил рекорд Вашего тогдашнего супруга. И хоть обычно я люблю занимать первые места, эта победа кажется мне сомнительной. Не в моих правилах отменять свои приказы, но ради Вас я готов пойти на уступки, — тут павлин сделал паузу и торжественно продолжил, — Вам не идет черный — в этот день весь Двор оденется в черный цвет. Вы не будете выделяться, Вас не узнают, я уверяю. — Но клятва?! — Заставим музыкантов играть погромче, никто кроме меня не услышит. — На коленях?! — Я заставлю всех отвернуться. Не требуйте от меня большего, Вы нарушили королевский приказ… Вдобавок у меня для Вас подарок, — пропел павлин, пытаясь смягчить последнюю фразу, и извлек из рюкзака золотую клетку, инкрустированную алмазами и изумрудами. — А к ней ежедневное довольствие: горсть отборного зерна. Лебёдушка залюбовалась красивой вещью: изящные линии, блеск драгоценных камней, суливший всевозможные почести и доказывающий особое положение владелицы. — Я подумаю, — нежно прошептала лебедь. — Завтра отвечу.***
На следующий день павлин, весело подпрыгивая по кочкам, спешил к пруду. Его встретил гневный взгляд и яростное шипение. Клетка была перевернута. — Я была в похожей клетке! Как вчера я это могла забыть! Водоемы искусственные, зерно отравленное, за клетку постоянно нужно бороться. Больше не хочу! Надоело! Да и растолстеть можно! — Растолстеть? А как же наши фитнес — вечеринки, Вам не нравятся балы Версаля? — Приелись! Тем более никакие балы не помогут бороться с лишним весом в старости, если иметь такой рацион и распорядок дня. Правый глаз павлина снова стал дергаться: — В старости? Обычно у нас так долго не задерживаются… Павлин начал нервно ходить по берегу из стороны в сторону, явно что-то обдумывая и взвешивая. Пробурчав себе под клюв «Это когда будет…», «До этого дожить нужно…» и «Совсем не факт…», упорная птица распушила хвост: — Я не отступлюсь… У меня есть для Вас еще один подарок… — сделав паузу, павлин торжественно продолжил. — У вас есть птенец. Лебёдушка непонимающе уставилась на сюзерена. — Служил у меня виночерпием. — А, да, вылуплялся такой. Флоримон. — Я верну ему титул, часть состояния, — павлин вытащил из рюкзака кипу прошитых и пронумерованных листов, скрепленных гербовой печатью. Потом подумал и достал ещё одну пачку. — И даже тулузское недвижимое имущество… «Пусть лучше восстанавливает, а то будет путаться под ногами в Версале. Внешность у него специфическая, пробуждает во мне почему-то какие-то неприятные воспоминания», — в мыслях закончил Людовик. Показав бумаги, павлин снова засунул их в рюкзак. Лебедь проводила их долгим взглядом. — Ради Фло я готова на всё. Мне нужно собраться. Встретимся здесь же. До завтра, сир, — холодно распрощалась она. — Вот и славненько, — радостно нахохлился павлин, игнорируя ледяной тон собеседницы и расправляя хвост. — Как раз последний денёк оставался. На дорожку ещё два потратим, как раз домой успеем вовремя.***
На следующее утро павлин вместе с тремя драгунами, которые должны были нести багаж маркизы, спешили к пруду. Слепящее солнце придавало пернатому Луи уверенности, так как он сделал вывод, что в ненастье по абсолютно непонятным причинам шанс получить благосклонность маркизы отсутствует. Лебёдушка рассекала водную гладь, всем своим видом показывая, что она никуда не спешит: — Я всё обдумала и поняла: Фло меня не простит. Он повзрослеет и поймет, что я продала себя и его, он возненавидит меня за то, что я предала память его отца, моего единственного и любимого, жаворонка моего… — Сомнительный аргумент, — павлин закатил глаза, — да и позвольте Вам напомнить, что Вы также были замужем за белоголовым орланом. — Да, была, — с вызовом и без запинки продолжила лебёдушка. — Но Вы и его погубили… — Хм… Всегда считал, что это Вы его не спасли. Повисло тяжелое молчание, во время которого птицы испуганно смотрели друг на друга. Первым пришел в себя павлин: — Вообще-то он сам под ядро бросился… Что ж теперь говорить. Это была птица редкой породы, краснокнижник… Таких сложно понять. Лебёдушка кивнула головой. — Ну, наконец-то, мы приходим к согласию, — довольно подытожил павлин. — Жаворонки, орланы, соловьи и бакланы… А вот павлинов-то у вас не было. В чем причина? — Они все умели летать, — мечтательно вздохнула лебедь. — Да я тоже неплохо крыльями машу, — обиделся павлин. Лебёдушка, скептически посмотрев на хвост коронованный птицы, продолжала: — И как летать, я ощущала себя свободной. Но выше всех я парила со своим жаворонком, моим ненаглядным, сладкоголосым, а Вы убили его, убили!!! Из-за Вас он умер, я не нашла его на Средиземном море! Зачем было вообще устраивать этот цирк с костром? Или снова скажете, что во всем виновата я? От этой лебединой песни, уже порядком набившей оскомину, у павлина вздыбился хохолок и к дергающемуся правому глазу присоединился левый. Павлин оставил без ответа последний вопрос, так как он, конечно же, не знал, из-за чьего любопытства начался весь сыр-бор, а напоминать зеленоглазой красавице о вопиющем поведении жаворонка и обрисовывать сложную политическую обстановку, сложившуюся во Франции десять лет назад, он посчитал нецелесообразным, так как боялся, что это лишь усилит начавшуюся истерику. — Вот! Ещё подарок! Лебедь, утирая слезы, подплыла к берегу и с любопытством уставилась на вещицу: — Зеркало? Нашли время, это негалантно, я и без него понимаю, что глаза покраснели и припухли. — Это волшебное зеркало. Смотрите! Зеркало затуманилось, и взору измученной печалью героини явился обдуваемый всеми ветрами, осыпаемый всеми снегами, укрощающий очередную бурю, но продолжающий гордо сидеть на рее даже в этих сложных погодных условиях чёрный ворон. Он что-то хрипло каркал. — Кто это? — отшатнулась красавица. — А как же зов сердца? — хмыкнул павлин. — Ваш жаворонок… Не убивал я его! Да, жизнь его изменила, но живой же! Убедились? И нужен он Вам такой? Едем! Лебедь прищурилась. В этот момент ворон, будто что-то почувствовав, посмотрел прямо в зеркало: испепеляющий взгляд карих глаз, два выщипанных пера… Родовой замок Плесси содрогнулся от ударов готового выпрыгнуть из лебединой груди сердца: — Любимый! Как я могла тебя не узнать! Я лечу к тебе!!! Лебедь расправила крылья, пытаясь взмыть в небо. Павлин ошалело забегал по берегу, каркая трём драгунам: — Вяжите её, режьте крылья, не отдам, мне не отказывает никто! Драгуны поймали лебедя… Придя в себя, павлин услышал трезвон колокольчика, который навязал на шею Людовику предусмотрительный Бонтан. Этот звон предупреждал, что время истекло, и мушкетеру Луи нужно срочно возвращаться домой. Гаркнув «Держите ее до особых распоряжений», павлин помчался к лошади, на ходу теряя перья и хвост.***
Как только топот копыт, уносящих монарха в мушкетерском плаще, стих, волшебство покинуло Плесси. В руках у растерявшихся солдат билась измученная маркиза: — Пощадите! Отпустите! — Да мы и не держим Вас! — отшатнулись драгуны. К Анжелике спешил верный Мальбран. — Как не держите? — от изумления спросила Анжелика. — Король же приказал… — Какой король? — Зачем же вы меня схватили, если не знали, что это король? — все еще ничего не понимая, продолжала сыпать вопросами маркиза. — От испуга. Когда хвостатый начал бегать и шипеть, мы испугались, что он покалечит лебедушку своим хвостом… То есть Вас, — исправился драгун. — Птичку стало жалко. Но если это был король, и он приказал Вас держать… Маркиза дю Плесси, широко распахнув глаза, взирала на солдат. — Здесь нечему удивляться, — прошептал на ухо Анжелике подошедший Мальбран. — Пообщавшись с людьми провинции, Вы должны были понять, что короли всегда далеки от своего народа, они его не слышат, а народ хоть и слышит своего правителя, но никогда его не понимает. Не волнуйтесь, с этими мы разберемся… Спешите, мадам! Счастливого пути! — Служивые, мы ж сможем договориться? — с наигранной радостью воскликнул Мальбран, одной рукой крепко сжимая эфес шпаги. Другой рукой он протягивал солдатам бутыль с дягилевой настойкой, которую вместе с ароматным окороком на вертеле только что принес кок.***
Ворвавшись в кабинет, король увидел догорающую горстку пепла: — Как вы тут без меня? — монарх срывал с себя запыленный мушкетерский плащ. — Ничего не трогали, ничего не сломали? — Двойник сиял и ослеплял, как Вы и приказывали, — с поклоном доложил слуга. Людовик одобрительно взглянул на пепел, жестом показывая, что его нужно убрать. — Однако возникли некоторые трудности, — вздохнул Бонтан и протянул закончившему переодеваться Людовику непонятную вещь. — Сияние получилось таким ярким, что народ захотел носить это. Монарх крутил в руках диковинку, которую мы бы назвали солнечными очками, презрительно ее осматривая: — Эту безвкусицу? Зачем? — Она защищает от слепящих солнечных лучей. Король с непониманием уставился на камердинера: — Неужели народ готов надеть на себя эту дешевку, неужели до него до сих пор не доходит, что Солнце не будет мешать, если согнуть спину, опустить голову и смотреть в землю? Не иначе как гугеноты завезли эту дрянь… Дожидаясь решения маркизы, я коротал вечера в обществе молоденьких пуатевинских голубок. Ослепленные моим хвостом, не зная, кто я, они рассказывали мне преинтереснейшие факты, о которых я должен был бы узнать из уст бездельника де Бретея. Послушав их, я стал сомневаться, не сошла ли с ума маркиза после своего вояжа … или это случилось еще в Трианоне? Одним словом, маркизу я собираюсь показать придворному лекарю. А вот с гугенотами нужно что-то срочно делать! Скучные, чопорные, упрямые, поют унылые песни и одевают своих женщин в жуткие чепцы, селятся целыми общинами и не хотят подчиняться моим приказам! Я пытался намекнуть им, как плохо жить без Солнца, когда приказал, чтобы они провожали в последний путь своих родственников ночью, но, видно, до них плохо доходят намеки. Бонтан развел руками. — И для начала я приказываю запретить эту безделушку. Я не вводил подобной моды! Бонтан приблизился к монарху и перешел на шепот: — Это правильно. Однако я увидел, что лет через сто народ их все-таки наденет! Монарх сел за свой письменный стол, заваленный бумагами. Его вид выражал крайнюю растерянность: — Эту дрянь?! Но она ж никогда не сможет защитить от Солнца? Это ж только видимость! — Бурбон постучал по дешевому материалу. — Ты все-таки не врал, когда говорил, что прогуливал уроки предвидения. — С этого они только начнут. Потом появятся более совершенные материалы, способные защитить роговицу. Народ даже сможет придумать крем для кожи, сдерживающий УФ… Бонтан замолчал, увидев, что Людовика душит смех. Между взрывами хохота можно было различить только: «Роговица… Кожа…» Отдышавшись, монарх закончил: «Ну что ж, если такое будет, то это отвлечет их от мысли о глобальном потеплении…» Камердинер попятился и решил перейти на более безопасную тему: — А как Вы съездили, сир? — Вообще не понял, что это было. Приказал держать ее связанной. Ты ж и сам, наверное, все видел? Как она теперь? — Убежала… — Даже с этим справиться не могут! Просил же держать, — Людовик придвинул стул и взялся за перо. По его виду было понятно, что он ни капельки не удивлен, а даже привык к неординарным решениям и необдуманным поступкам маркизы. — Что ж… Пускай летит к своему ворону. Померзнет, поголодает, благоверный обкаркает ей все уши… Вспомнит балы Версаля, вернется, а я подожду. Позже начну — здоровее буду! — вспомнив последние дни да и все встречи с Анжеликой, добавил король. — А то так до старости не дотяну… До старости… — ухмыльнулся Людовик, словно вспомнив старый анекдот. Через минуту монарха было уже ничем не отвлечь: он, высунув кончик языка, усердно строчил новые законы. Бонтан с умилением смотрел на своего господина, а потом бесшумно вышел из кабинета. Закрыв за собой дверь, камердинер с облегчением вздохнул: «Хорошо. Теперь лет пять можно жить спокойно».***
Добредя до своей коморки, Александр Бонтан устало опустился в кресло и прикрыл рукой глаза, мысли спокойным потоком потекли сами собой. — Не поверила… — думал он, — и все-таки она не поверила, что он может летать. А ведь он вполне уверено становился на крыло со своей первой птичкой, — камердинер нахмурился, даже в мыслях боясь произносить имя, долгие годы жгущее сердце его господина. — А ведь она показала ему, как красив этот мир и как высоко может подняться Солнце. Но в этом птичнике свои правила. Здесь нужно отрастить хвост. И он сделал это. Да какой хвост он сумел отрастить! Об этом хвосте будут помнить еще долгие годы! А что сейчас? Для того чтобы быть счастливым, нужно найти птицу своего полета. Но возможно ли это теперь? Сомневаюсь. Я достаточно пожил на свете, чтобы верить в такое волшебство, — Бонтан не смог сдержать вздоха… Затем продолжил размышлять: — Хотя, может, этой непоседливой лебедушке надоест летать под облаками, и она вернется. Подобные чудеса хоть и маловероятны, но все же время от времени происходят на белом свете. К тому времени, может, и павлин поймет, что лучше не сжимать ее тонкую шею, а потом искать компромиссы, выдавая их за чудо. Чудо ведь на то и чудо, что совершать его нужно, ничего не требуя взамен… Бонтан поежился, взял недалеко лежащий плед и накрылся: «А может, когда у моего павлина начнут выпадать перья на голове, захочет он тишины. Тогда засадит он в черную клетку свою неумолкающую попугаиху, найдем мы ему серую курицу, и будет он доживать свой век под ее кудахтанье… Эх! Жаль, не вижу, как будет! Зря я, конечно, пропускал спиритические уроки предвидения мэтра Нострадамуса и мэтра Закуто. Но кто ж знал? Кто знал?..»