Долгожданная встреча...

Домашнее платье и белоснежный фартук вместо королевских нарядов и платьев. Простая коса из солнечно-желтых волос, и голова не обременена ни одной тяжелой заколкой и короной. Лейлия вдыхает запах домашней выпечки, который приготовила Макия, и не может не вздохнуть с облегчением — она дома. Она на свободе, в безопасности, перед ней открытый мир и дорогая подруга, разделившая с ней горечь расставания с прошлым, и нет той золотой клетки, в которой умерла последняя сказка. Та, в которой поющие цветы и крылатые гиганты. Та, в которой не смогли выжить даже бессмертные… Лейлия привыкла к прошлому не оборачиваться. Там у нее осталось немногое, но такое дорогое, что вспоминая сердце разрывается. Мэдмэл смотрела на нее с искренней нежностью и любовью в зеленых глазах, той самой, что свойственно лишь ребенку, который встретил свою мать после долгой разлуки. А она даже не взглянула на нее, пробежала мимо, лишь раз услышав голос из теплого прошлого. — Я… навещу Эриала, — Макия улыбается. Кажется, что она светится изнутри, вспоминая своего приемного сына. Того, что спас ее и привязал к себе навсегда: — Он, наверное, уже скучает по мне. — Конечно, иди, — Лейлия улыбается, но все же так не хочется ее отпускать. Пусть даже не одну, пусть даже с тем, кто спас ее от стражи когда-то, давно уже. Макия такая нежная, хрупкая… слабая. Но почему-то именно она оказалась той, у кого прорезались крылья, той, кто оказалась куда смелее и решительней, чем она сама. Лейлии стыдно признавать это, и ей страшно обернуться назад, в собственное прошлое. — Не хочешь навестить ее? — спрашивает Макия, пытаясь уложить последние вещи в чемодан. — Она, возможно, ждет тебя. — Прости… — Лейлия тяжело опускает голову. Она пообещала забыть, отпустить, но все равно вспоминает… вспоминает с разрывающей изнутри нежностью, что почти невыносимо. Мэдмэл снится ей, Мэдмэл, которая едва не последовала за ней следом, когда она после долгих лет «распахнула крылья» и спрыгнула с башни дворца, что хуже клетки. Макия понимающе кивает, хватает чемодан и прощается. Когда она уходит, Лейлия закрывает за ней дверь и тяжело вздыхает. Прижимается спиной к двери и сползает вниз, обнимает себя за согнутые колени и, отдав волю своей единственной слабости, плачет. Расставаясь, она даже не попрощалась с ней толком. Крикнула в пустоту какую-то чушь и исчезла в безграничном небе. — Красиво ушла, ничего не скажешь… — Лейлия усмехается собственной глупости. Еще одного шанса встретиться с дочерью у нее нет и не будет уже никогда…

***

Мэдмэл поднимает голову. Смотрит на ослепительное солнце сквозь длинные пальцы, наблюдает за неспешно плывущими сахарными облаками в небе. В такой же теплый день прыгнула мама, едва вдохнув долгожданную свободу, и исчезла, напоследок крикнув, что сможет все забыть. Мама была сильной, даже слишком. Она была до безумия красивой, и до безрассудства смелой. Мэдмэл знает, что не смогла бы спрыгнуть следом за ней, не смогла бы последовать этому поступку — ее собственному, незабываемому. А потом… она исчезла, и маленькой тогда еще Мэдмэл оставалось лишь наблюдать за тем, как мама утопает в небесных красках вместе с последним Рената. Наверное, эта трусость досталась ей от малодушного отца, который сбежал, едва ко дворцу подступили «призраки прошлого» — убитые сказки, старые враги… Мэдмэл отрывает взгляд от горячего солнца, устремляя взгляд зеленых глаз вперед. Оглядываться назад очень страшно, была бы она прекрасной и сильной Лейлией, то забыла бы все, что связано с прошлым — с болью расставания, горечью потери самых близких людей, которых она встретила на длинной дороге жизни. Мэдмэл идет вперед, там виден дом, ветер приносит оттуда запах свежеиспеченного хлеба, кажется, звонкие голоса, один из которых который она не забыла бы даже спустя вечность, и кажется, что сердце вот-вот из груди выпрыгнет. Мама была там, нужно лишь сделать несколько шагов вперед. Она ведь так долго искала ее… так долго, как только поняла, что… не может постареть. Ей все говорили, что она ущербная. Не смогла унаследовать ни красоту матери, ни ее почти вечную жизнь. А судьба распорядилась иначе, подарив ей внешность обыкновенного по сути человека, и почти вечную жизнь проклятых ньельфов. О, если бы все знали, как она была рада этому проклятью, большего она и не смела просить. Может быть, если бы у нее были солнечные волосы и медовые глаза матери, отец бы навещал ее в детстве, может быть, если бы она не выглядела как простой человек, мама бы взяла ее с собой… Мэдмэл подходит к двери, топчется нерешительно. Господи, столько лет прошло, она в душе уже столетняя старуха, но все равно так страшно… встретиться с мамой страшно. — «Я всех вас забуду!..» Беспечные слова матери перед тем, как она улетела на последнем Рената, оставляют в душе уродливые шрамы. Но ожидание было столь долгим, она так долго искала ее, что обратно повернуть было бы самой страшной глупостью. Мэдмэл закрывает глаза, напрягаясь всем телом, поджимает губы, боясь того, что она вновь отвернется от нее… Дверь распахивается с тихим скрипом. Мэдмэл широко распахивает глаза, чтобы встретиться с удивленным взглядом медовых глаз своей матери, и произносит со слезами на глазах и улыбкой: — Здравствуй, мама… — Мэдмэл?.. — Лейлия узнает ее сразу и стоит почти вечность, слезы стоят в ее глазах, которые неотрывно смотрят на нее. Она делает шаг вперед, протягивает к ней руку и касается ее щеки, будто убеждаясь, что не мираж, и тут же обнимает, зарывается пальцами в ее рыжие волосы, вдыхает давно позабытый запах собственного ребенка. Мэдмэл обнимает ее тоже, крепко, боясь отпустить, боясь снова ее потерять. Однажды они уже расстались друг с другом, второго раза не будет. И они обе это знали…