***
— Гэвин. — Ты пьяная. — Неа. — Господи, блядь. У меня сейчас нет времени. Что такое? — Ничего. Жизнь. — Господи, — она через телефон чувствовала, что он прикрыл лицо ладонью и впился пальцами в глаза. Почему я общаюсь с тобой? Почему я, блядь, общаюсь с тобой? Ты же такой же, точно такой же, господи. — Однажды я просто взорву это всё, знаешь? Просто всё и каждого в этом сраном городе, в котором ты всегда будешь... — она зарычала. — Сколько ты выпила? Она посмотрела на пустую на треть бутылку мартини. — Немного. — Норт. Сколько? — Сколько надо. Ты мне не мамочка, отъебись. — Окей. Он отключился. Она пялилась на пустой экран пару секунд, а потом набрала снова. Не утруждая себя повторным приветствием, сказала в трубку: — Какого хуя? — Ну я же тебе не мамочка. Вот я и отъебался. Она почувствовала себя лёгкой и сдувшейся, как шарик. И побоялась, что обиду станет слышно в голосе. — Эй. Она молчала. — Эй, Норт, ты как, ещё жива? — Нет, — короткие слова, меньше интонаций. У неё не получилось долго держаться, и она попробовала сделать вид, что это не обида, нет, язвительность: — Между прочим, тебя искал твой коллега, когда ты не отвечал мне, а потом писал дурную хуйню. Что там у вас случилось? И что только случилось с "я не хочу знать"? — Какой коллега? — Ну такой, знаешь, — она обобщённо повела рукой, — высокий, тощий. Разговаривает как терминатор. В трубке молчали. — Гэв? — он что, уснул прямо посреди разговора? — Да, я тут. Я пы... Слушай, а что он тебе сказал? И правда, что именно он ей сказал? Она пожала плечами. — Серьёзно. А, точно, он же не видит. — Ничего. Он решил, что я твоя девушка, — она рассмеялась, хотя эта мысль на самом деле вызывала у неё отвращение. Даже не отвращение — она вспомнила, как они сидели, криво обнявшись один раз, и как вечно притирались бедром к бедру на хоккее — она просто никогда, никогда не хотела думать в эту сторону. — То есть серьёзно! Он по всем барам ходит за тобой, выискивает? — Понятия не имею, — медленно сказал Гэвин. — У нас не было никакой запары в воскресенье. Он пробормотал ещё что-то, и Норт громко переспросила: — Что? — Не было у нас никакой запары, чего ему могло понадобиться в воскресенье? Меня бы в известность сегодня поставили, не сомневаюсь. Они же не могли всем участком решить быть пассивно-агрессивными и ждать, пока я сам догадаюсь. — У него такая хорошая водолазка была, кашемировая, и пиджак, как будто он не за тобой в бар зашёл, а заблудился по пути на фотосессию. Гэвин в трубке молчал. Она отчётливо понимала, что говорит что-то не то, но сейчас ей было наплевать. Перед глазами двоилось. — Он всегда так на работу ходит? — Нет, — медленно ответил Гэвин, — на работу он ходит в форме. "Форма" — мозг Норт довольно покивал. — Такой шпала, — сказала Норт и хихикнула, ей было тепло, ей хотелось говорить, она отхлебнула ещё, — копия твоего краша. — Вообще ни разу. — Да один в один, почти как близнецы. — Она остановилась и добавила смертельно серьёзно: — Слушай, они, случайно, не близнецы, Гэвин? — Нет. Ну, правда, у них одна фамилия, так что... Она расхохоталась и смеялась, пока он неразборчиво возмущался ей в ухо. — Что ты ржешь? Ну что ты ржешь? Она отсмеялась, и они помолчали. А потом он спросил: — Ты это, я не знаю, в порядке? — Да-а. Да, конечно. В полнейшем. Что со мной будет? — Ты это у копа спросила. Серьезно? Серьезно? Я очень профессионально могу рассказать тебе пару историй... Она улыбнулась: это было не смешно, но она все равно улыбнулась. — Иди к чёрту. Если пройдёт два месяца, и они ни разу не поговорят, это навсегда закончится? Вот это, чем бы оно ни было? — Я позвоню завтра перед работой, чтобы узнать, что ты не упилась вусмерть. — Делай, что хочешь, мамочка, — она рассмеялась, а Гэвин у неё в ухе фыркнул. — Вот как, блядь...? Нет, я ничего не скажу, неа. Господи, ты отвратительная. — Я знаю, я знаю. Тёплое чувство у неё в груди было невыносимым до тошноты.***
Иногда Норт казалось, что у неё нет тела как такового, только пластиковая болванка. У людей были лица, у людей были носы, у людей были морщины и шрамы, акне и купероз — у неё все было до омерзения слишком: слишком мягкий изгиб губ, слишком трогательная ямочка на подбородке, смазливое лицо. На собрания она не ходила, и Маркус не мог её заставить. О, он пытался. Она не ходила на эти встречи. И сейчас она специально пришла попозже, подождала с Люси снаружи, пока двери не открылись. Народ повалил наружу — как они вообще помещались там все, почему в маленькой квартирке группки идеалистических идиотов было столько покалеченных людей? Норт взглядом выхватила в толпе Карино сосредоточенное круглое лицо — и неловко встала, сигнализируя: вот она я, здесь. У Кары на секунду на лице отразилось узнавание, она поправила сумку на плече и направилась к Норт. Норт пыталась не смотреть по сторонам и, о боже, не пересечься с Саймоном, его понимающего взгляда ей ещё не хватало. — Эй. — Эй, — эхом отозвалась Кара. Норт повертела головой, но мелкой не увидела. — Элис осталась с Лютером. Он... — она коротко поморщилась, — не готов был прийти. Она была в узком пиджаке и руки держала неловко. — Я понимаю, — вежливо проговорила Норт. Ни черта она не понимала. Саймон о Лютере ничего не говорил, а она даже не попыталась спросить. — Всё прошло нормально? — Да, — Кара слабо улыбнулась, — люди тут очень приветливые. — Мы можем выйти на воздух, здесь так надышали. Кара смотрела настороженно, а потом кивнула. — Если тебе не нужно, я не знаю, увидеть Саймона? — хоть бы не нужно было, — можно его подождать. — Нет, всё в порядке. — Тут рядом есть дайнер. — Я не уверена... — Нам не нужно что-то заказывать, можем просто посидеть. — Хорошо. Кара была вежливая. Они сидели за столиком — Норт боялась зацепить что-нибудь. Кара оглянулась вокруг, а потом сказала с нервным смешком: — Я привыкла бывать в таких местах. Мы прятались так, пытались сделать вид, что всё в порядке. О. Норт нахмурилась. У неё было столько вопросов. Где они взяли деньги? Как они снимают квартиру сейчас, на что? Как они выжили вообще? Но она смотрела на Карино испуганное лицо и хотела только показать, что ей не всё равно, что она понимает... У Норт потеплело лицо. Вспышки ярости для неё были чем-то относительно новым. Она так привыкла за всю жизнь, что её главная задача — быть милой и располагать к себе, что оказалась совершенно не готова к тому, чтобы справляться со злостью, которая разрывает тебя изнутри, и ты лопнешь, если её не выпустить. — Вам надо было его убить. Кара смотрела прямо. Норт действительно это сказала? Вслух? Чёрт. — В смысле, — она смотрела Каре в глаза и пыталась сдать назад, хоть немного, хоть чуть-чуть, — человек, который делает такие вещи, не заслуживает... Не знаю, милосердия. Её замутило — не сейчас, она не хотела ничего вспоминать сейчас. — Он не заслуживает того, чтоб его просто оставили в покое. Кара осторожно пожала плечами, не разрывая зрительного контакта: — На этом сейчас строится защита, на том, что он жив-здоров. — Я не знаю, почему вы его не убили. Норт дернулась вперёд и накрыла Карину руку своей — не сжала, просто прикоснулась, у Кары были маленькие тёплые ладони. Кара руки не убрала. А потом сказала: — Я тоже не знаю.***
Процесс был катастрофой. Где-то между ночёвками в штабе, завтраками навынос под судом и бесконечным количеством сигарет, которые они вместе выкурили за две недели (Кара курила! Кара курила!), они вымелись в парк, обе заспанные, без сил и без денег, Норт в тонкой-тонкой водолазке под курткой, Кара в платье поверх штанов. За Элис смотрел Лютер, с ней всё должно было быть нормально, но Кара всё равно тянулась за телефоном — после каждой паузы в разговоре. Задвинь ради меня ребёнка, из-за которого тебя объявили в розыск, это же так просто, подумала Норт, как будто они не пытались прямо сейчас отсудить этого самого ребёнка у его отца-мудака. Она покрутила в голове эту мысль и почувствовала, как внутренности скручивает от отвращения. Если каждый раз она будет ненавидеть себя за собственные отвратительные мысли, она долго не выдержит. На пятом звонке она спросила: — Может, нам стоит поехать обратно? И Кара подняла на неё глаза с искренне удивлённым выражением лица — Норт тут же захотелось ударить себя саму побольнее: — А? Почему... — Ты нервничаешь. — Нет. Всё нормально. Боже. — Слушай, — Норт выдохнула. Норт имей совесть, будь взрослым человеком, Норт, — Я всё понимаю. Ты не видела её весь день. Всё будет нормально, если ты поедешь сейчас домой и отлично выспишься. Вместо того, чтобы шляться по парку со мной. Мы могли бы купить еды навынос и посмотреть, как карусель вертится, но это наверняка только сильнее напомнило бы тебе о твоём-не-твоём ребёнке. Мелкая была ничего. Мелкая держалась как боец, но иногда Норт тоже хотелось быть эгоистичным ребёнком, сесть на асфальт и требовать внимания. Кара смотрела наискосок и смотрела странно, слишком долго, а потом поморщилась и кивнула: — Я и правда, наверное, пойду. Норт почувствовала что-то опасно напоминающее разочарование, и кивнула: — Да. — Элис привыкла ко мне. Норт снова кивнула: — Да. — Ей будет тяжело без меня. — Да. — Тогда я, пожалуй, пойду. — Да. — Хорошо. — Да. Топтаться на месте было неловко — и откровенно холодно. Всё. Сейчас она уйдёт. Когда они ещё смогут вот так просто погулять вместе? В ближайшее время? Норт была незапасливым ребёнком, она предпочитала съедать весь зефир, который ей давали, сразу. Норт потянулась вперед — чужое дыхание щекотало ей кожу — аккуратно и быстро прижалась губами к губам и сделала шаг назад, оступилась, выровнялась. Глупо улыбнулась от прилива адреналина. Кажется, у неё горели щёки. Кара просто стояла, не двигаясь, крылья носа у неё побелели. И от этого взгляда у Норт сердце упало. Она сказала так спокойно, как смогла: — Что? Женщинам нормально так прощаться считается. Ну, по-дружески. Кара, её растерянное лицо тут же, пальцы, вцепившиеся в полы платья: — Да, конечно, по-дружески. Да. Кара сделала шаг вперёд и поймала лицо руками, и прижалась к ней — неловко, путаясь в волосах, цепляясь носами, не поцелуй, а горячее, влажное недоразумение. — Не очень по-дружески, — прошептала Норт. Кара: — Совсем не по-дружески.***
Чек, покрывающий и расходы на юристов, и выплаты за моральную компенсацию несчастному пострадавшему абьюзеру, которого тут же привлекли за нанесение телесных повреждений и злоупотребление, ждал утром у Норт на столе. Но рассмотреть его у неё получилось только на заседании — утром она сунула его в нагрудный карман и забыла, а сейчас вспомнила опять. Отец Элис выглядел испуганным. Вот что Норт в нём запомнилось больше всего. Белый воротник-стойка, который врезался в его широкую шею, и это растерянное выражение на оплывшем лице. Норт чувствовала себя мерзкой, а его жалким. Она глянула на чек у себя в руках и смотрела, пока в глазах не запекло. Это были очень, очень большие деньги. Норт покрутила головой и нашла глазами Хлою, Хлоя улыбалась ей через всё помещение. Каким образом ей вдруг стало везти на очень богатых людей, готовых ей помогать? Может быть, её работа не кончилась и теперь не кончится никогда? Она всегда будет зависима и никогда не сможет это отработать. Может быть, только к самой старости. Её купили и ей велели наслаждаться жизнью. И теперь Норт было снова по-настоящему страшно, впервые за долгое, долгое время. Надо же, она за всей этой усталостью и всеми этими людьми почти забыла это чувство. Она наклонилась и прошептала Каре в волосы: — Ты — фэйри. — Что? — Я давно хотела тебе сказать. Ты похожа на эльфку, ты украла ребёнка, ты — фэйри. Норт почти касалась её волос губами. Кара тихонько вздохнула. Гэвин в толпе рассмеялся и попытался замаскировать смех кашлем. Норт стрельнула глазами: сидящий к Гэвину вполоборота белолицый парень был как минимум на полголовы его выше. Пиджак и явно шёлковая рубашка у него были первоклассными. — Фэйри воровали детей ради собственного удовольствия, — Кара прошептала не оборачиваясь. — Я очень плоха в мифологиях, знаешь. Я помню только часть про детей. — Если ты не перестанешь дышать мне в волосы, я чихну. Норт не смогла не улыбнуться.***
Ей хотелось быть удобной. Давление на плечи — это первое, что зарегистрировал её мозг утром, когда она попыталась открыть глаза. Темно. Давление. Чужой запах. Чужое дыхание. Назад, назад от контакта с чужой кожей. Ей хотелось кричать от ощущения чужой кожи на своей. Кажется, она закричала. Что-то больно и обидно ударило её по плечу. Холодное. Пол. Отползла назад. Назад. Назад. Пока не упёрлась спиной в холодное и твёрдое. Волосы мешались. Она забыла заплести их. Когда она в последний раз так делала? — Норт? Знакомая обеспокоенная интонация подействовала на неё сильнее, чем её собственное имя. Тем более, что это оно, она поняла не сразу. — Нет. Нет-нет-нет-нет. Нет. Нет. Нет. Реальность проявлялась слоями: пол, холодный, холодил ноги и задницу, холодное под спиной — это шкаф, тоже холодный. Кара сидела напротив, завернувшись в одеяло, — и Норт понадобилось мучительное усилие, чтобы поднять взгляд от её торчащих из-под одеяла колен и встретиться с ней глазами. Норт облизнула губы и сказала: — Такое бывает редко. — Это должно меня успокоить? Сердце у Норт упало. Всё, теперь она знает. То есть, конечно, она знает про "Эдем", но теперь она знает, что Норт до сих пор... такая. Она не хотела это показывать, она не хотела показывать ничего. Кара молчала. Норт облизнула пересохшие губы и попыталась умостить голую задницу на полу хоть немного удобнее. — Утром я не всегда сразу понимаю, где я и что происходит. Она быстро добавила: — Я не собираюсь извиняться. Кара смотрела наморщив лоб: — За что извиняться? — За... — Норт споткнулась, — это. Всё. — За то, что у тебя кошмары? Да, хотела сказать Норт, но открыла рот и закрыла его сразу же. Почему-то ей показалось, что Каре это не понравится. После долгой паузы Кара медленно начала: — Хорошо. Я предлагаю поступить так: зайти на кухню, сделать кофе и спокойно пого... "Поговорить", "поговорить", "просто поговорить". — Нет, я не... Нет. Кара добавила успокаивающе: — Это было предложение. Нам необязательно это делать сейчас, но я бы не отказалась от кофе. — Норт подняла на неё глаза, опять с трудом — Кара улыбалась нервной улыбкой человека, которому страшно, а ему ещё успокаивать других. Что за способ провести первое совместное утро. Кара должна была отреагировать не так. Кара должна была сказать: нахуй это всё, взять вещи и уйти. Не таким должно быть утро с человеком, с которым ты хочешь… — она сжала кулаки и всхлипнула в голос. — Я могу тебя обнять? Норт прислушалась к себе. А потом закивала: да, наверное. Да. Тебе наверняка не стоит, но... Норт скривилась от чувства чужой голой кожи на своей. Карино лицо — кусочек её профиля, только и видно большой светлый глаз, немного щеки. Кара перехватила её взгляд: — Ты уверена? Норт закивала: да, да — и сжала её руками, потянула на себя, вдавливая, стискивая, обнимая. На Каре не было бра, и она наверняка больно придавила ей грудь. — Прости, прости, прости... — За что? — так же шепотом спросила Кара. Норт хотелось сказать: за всё. За меня. За то, что я — вот это. За то, что ты просыпаешься и должна разбираться с чужой истерикой. За то, что, может быть, ничего и никогда не будет по-настоящему хорошо, за то, что обниматься на холодном полу совсем не удобно. Ей так хотелось быть удобной. Норт пожала плечами и сделала глубокий вдох.***
Он отделался предупреждением и ордером, отец Элис, тупая мразь. К Элис приставили специалистку, социальная служба оказались серьезными и разумными людьми – в фильмах всё показывают по-другому. Теперь у них были деньги – Норт то и дело кидала взгляд на бумажку в ладонях. Чёрт, это была куча денег, которая радостно уходила на адвокатов, конечно, но их всё ещё хватало, чтобы устроить Элис в неплохую школу, например. Когда-нибудь. В перспективе. Кара ходила тенью, сжав кулаки, поджав губы, этот процесс жрал её изнутри, оставлял ей синяки под глазами, устало опущенные кончики губ. Кажется, она действительно, по-настоящему хотела этого ребёнка. Это было не так уж трудно понять — детёныш был первоклассный. Норт было страшно. Люди в соцслужбе были как одна – с ровными, спокойными голосами, и после каждой встречи ей казалось – сегодня. Они решат сегодня. Они заберут её сегодня. Ребёнок держался лучше всех. «Школа». Да, конечно. «Школа» — повторяла женщина с ровным лицом настойчивее. Сверстники. Расписание. Школьный психолог. Психолог. Психолог. Психолог. Психолог. После пятого Норт стало трудно пытаться их запомнить. Но она пыталась. Она пыталась не пить. Гэвин ходил на работу с засосами и как-то неловко прятал их за воротником. Они с Карой ночевали в штаб-квартире чаще, чем у себя дома. Всё было пиздануться как непросто. Они с Карой обнимались чаще. Норт чаще плакала. Всё это было таким неподъёмным, что Норт чувствовала себя отупевшей и раздавленной. У Кары на клетчатой рубашке то и дело расстёгивалась пуговица, каждый раз разная. Они боролись. Однажды она поймала Маркуса в коридоре и долго смотрела в пол. Они стояли, пока мимо то и дело сновали люди. Он её не торопил. Ей очень трудно было попросить, язык во рту казался разбухшим и неповоротливым. А потом она стиснула зубы, подняла глаза – Маркус в ответ смотрел очень серьёзно. Пока не улыбнулся так, как умеет улыбаться только он, – всё, можно было умирать от облегчения. Что за невыносимый человек. Но он даст ей номер той терапевтки, значит. И всё-таки Норт не была удобной ни в каком из возможных смыслов. Ни её истерики, ни её депрессивные эпизоды не были ни удобными, ни красивыми. Теперь у неё была девушка, а у её девушки был ребёнок. У неё была работа, у её девушки была работа, у неё были люди, которые считали её своим другом. Были какие-то люди, которых она считала друзьями. Она не была в порядке. Может, она никогда не будет в порядке. Но когда детёныш особенно хмуро жевала свои макароны, когда Кара целовала Норт шею, когда они все вместе выбирались на игру – Рэд Вингс против чёрт знает кого, когда она стояла на митинге и сжимала в руках плакат и кричала во весь голос, без громкоговорителя, когда в зале у неё получалось поднять абсурдный для её тушки вес – ей казалось, что возможно, когда-нибудь ей станет легче.***
Раздался звонок в дверь, и Норт поняла, что сидит, задумавшись, перед пустой миской, крошки от хлопьев валялись на столешнице. Она тяжело поднялась, отпинала с дороги параллелепипед духов, доползла до прихожей. Прижалась к глазку до того, как положить пальцы на замок, — только потом отцепила цепочку и провернула ключ. Кара в клетчатой рубашке стояла на пороге с рюкзаком за спиной и пачкой бумаги в руках. — Привет. Ты не брала трубку, и я заехала поздороваться. Поможешь с вещами? Я заехала в типографию, нам как раз напечатали листовки. — Ужасно тяжёлые? — Чудовищно. Норт улыбнулась и дала ей пройти.