***
— Почему ты не рассказывала правду? — Малиэль брезгливо прикасалась к собственной коже, словно всё ещё ощущая липкое, густое семя на подбородке и шее. Фантомные ощущения были столь реальны… но кожа была чиста, мягка. Куда сложнее было избавиться от гадкого привкуса во рту, даже литр чистой холодной воды не смог заглушить его. От вина Мали теперь и вовсе тошнило. Юная эльфийка не рассказала матери нюансы времяпрепровождения с королём Ольх, та и не спрашивала, чтобы лишний раз не травмировать психику дочери. Всё было и так понятно. Слишком наглядно, чтобы задавать столь неосторожные вопросы. — Об этом не принято говорить в высшем обществе. Личная жизнь высокородных эльфов — табу для обсуждений, моя родная. Разве думала я, что ты совершишь такую ошибку? — Иллария протянула девушке чашку с горьким травяным отваром. — Выпей. Станет легче. — С тобой тоже?! — Я не собираюсь это обсуждать. Как и не собираюсь узнавать твои подробности, милая. И, ради богов, не делись своим опытом ни с кем; ни с подругой, ни с другом, а уж тем более с возможной пассией. Хорошо? — Хорошо… — Малиэль сморщившись, выпила залпом содержимое тонкой фарфоровой чашки. Слёзы вновь и вновь окропляли острые скулы эльфийки. Скорее бы ей стало легче! Скорее бы успокоиться! — Я постараюсь тебе всё объяснить в общих чертах. Милая Малиэль, ты, верно, думала, что роскошный образ жизни большинства наложниц, их леность и болтливость — единственная сторона медали. Что наложницы купаются во внимании своих господ, постоянно одариваются драгоценностями и шикарными нарядами. Что наложницы спят до обеда и передвигаются по Тир на Лиа исключительно в сопровождении охраны. Всё это верно. Но, знай, ни один благородный эльф ничего не делает просто так. Никогда. И если подневольная женщина эльфа живёт в праздности и достатке, это говорит лишь о том, что она платит ему за это сполна. Всё имеет свою цену, милая. И за щедрость благородных господ нужно тоже платить. Вот поэтому благородный эльф с большей вероятностью подарит бриллианты наложнице, чем жене. Жены редко оправдывают затраты. Наложницы же оправдывают всегда. Почти всегда. — Извращениями?! — Малиэль утирала прекрасное личико шёлковым платком. — Не только. Слышала когда-нибудь фразу: «Преданная, как наложница»? — Слышала. — У наложницы один господин на всю жизнь; их не перепродают, как прочих слуг. Наложниц покупают в первый и последний раз. И каким бы не был господин: добрым или злым, жестоким или нежным, умным или глупым, его невольница вынуждена принимать ровно таким, какой он есть. И если, не дай эльфийские боги, с ним что-то случится, наложница останется одна, без средств к существованию, без слуг и без имений, дворцов. Поэтому и нет во всём Aen Elle существа, более заинтересованного в счастье хозяина, чем наложница. И нет существа и более бесправного перед ликом благородного господина. Скажи честно, хотела бы ты себе такую судьбу? Хотела бы быть игрушкой возлюбленного, который сегодня тебе улыбнулся, а завтра плюнул в лицо или ещё что, похуже? Хотела бы закончить свою долгую, прекрасную жизнь сразу после смерти своего же тирана? Хотела бы? — Нет. — Поверь, через месяц-другой, выкупи Эредин твою свободу, ты бы ненавидела его сильнее всего на свете. И сильнее всего на свете боялась бы потерять… вот что самое жуткое. Смогла ли бы ты сохранить рассудок, разрываясь между этими крайностями? Не уверена, милая. Не уверена. Твоё счастье, что он вернул гребень тебе. Ты избежала огромной опасности. Эредин вовсе не так мил, как может показаться. Всадники Дикой Охоты не могут быть благодушными, они — самые жестокие существа в этом мире. Это называется профессиональной деформацией. Не может эльф, что, не задумываясь, режет глотки врагам, что пытает, что калечит, что насилует, остаться прежним, светлым и добрым существом. Не сможет, даже если захочет. — Но то дело — dhoine… — Не обманывай себя, милая. — Иллария хмыкнула, в очередной раз, поражаясь наивностью дочки. И как такое неискушённое, милое дитя могло родиться в семье сильнейших интриганов во всём Тир на Лиа? Порой генетика подбрасывает лишь новые загадки. Быть может, когда девушке стукнет больше сотни лет, милая Малиэль станет чуть прагматичнее? — И как мне теперь жить? Смотреть Ему в глаза? — Так, словно ничего не произошло. Никто не должен знать. Никто не должен догадываться. — голос Илларии прозвучал жёстко, не терпя пререканий. — Ты не должна покидать светское общество даже на неделю, даже на пару дней. Это может вызвать подозрения. — Я не смогу! — Сможешь, милая, сможешь. Скрой свою обиду, скрой свою боль. Скрой, если не хочешь быть жертвой Эредина. Скрой, если не хочешь давать ему даже повод думать о тебе, как о своей жертве. И только тогда, когда он, наконец, поверит в сказку о том, что ты забыла, что ты простила, ты сможешь отомстить. Мужчина может ударить, может сразить мечом, может оскорбить, унизить. Но так красиво, как может отомстить женщина, так жестоко и беспощадно, не сможет никто. Кто ты, Мали, добыча или хищник? Подумай об этом. — Я не жертва! — Лишь в мести обретёшь душевный покой, лишь в мести.***
Ге’эльс был зол, Ге’эльс был оскорблён до глубины души. Какая наглость! Какой позор! Как только Глас посмел?! Совсем с ума сошёл? Видимо, да. Иначе советник никак не мог объяснить столь вопиющий инцидент. Нет, король не изнасиловал дочь наместника, он изнасиловал его, Ге’эльса. Малиэль лишь оказалась инструментом давления, инструментом унижения в руках Его Величества. Девочке не повезло, очень не повезло. Но наместник сейчас думал не о девичьей чести, вовсе не о ней, он уже давно не задумывался над столь обыденными, бытовыми понятиями. Он слишком многое повидал в этой жизни, чтобы чему-то искреннее удивляться, чтобы кому-то искреннее сопереживать. Пусть речь и шла о родной дочери. Истёрлась, поблекла эмпатия советника, словно её никогда и не было. Но вот забыть, простить плевок в сторону собственной репутации, в сторону репутации своего рода, своей семьи, Ге’эльс не мог никогда. — Далеко же он зашёл. Далеко. — наконец-то наместник смог прошептать. Он говорил тихо, медленно, так, что казалось, что воздуха в лёгких эльфа катастрофически не хватает. Иллария допивала дынный ликёр, совсем не чувствуя градус напитка. — Я сделаю всё для того, чтобы Мали не выдала себя перед Двором. — Плевать на Двор. Я бы лучше запер девчонку в Лунном Дворце на пару-тройку лет, пусть наберётся ума. — Ге’эльс выпил свой бокал ликёра залпом. Таким яростным наложница господина не видела давно. Она уже и позабыла о том, как это бывает; когда осторожный, обычно равнодушный ко всему происходящему, эльф начинает вдруг рвать и метать. Эредину действительно удалось задеть самые звонкие струны души противника. — Впредь она будет умнее, милый. — Молчи. Ты сама виновата в том, что произошло. Ты, как мать, должна была всё объяснить. Всё. От и до. Ты сама решила её беречь от подробностей реалий интимных взаимоотношений до последнего. И чего добилась? Того, что девчонка сама влезла в дерьмо по уши? Иллария, ты — дура. Никогда не думал, что будет хоть одна причина тебе это сказать. Не зря говорят, что женщины в вопросах материнства теряют голову. Ты — идиотка. Последняя, худшая из идиоток, идиотка. Казалось, лицо Илларии вовсе не дрогнуло. Казалось, ей всё равно, что бы господин ей не сказал. Казалось. Но это было далеко не так. Ге’эльс неприятно засмеялся, неторопливо усаживаясь в кресло рядом с наложницей. Он быстро смог взять себя в руки. — Должно быть, Глас этого и добивался. Он хотел разрушить наш союз, разрушить наше единство. Разумно. Я недооценивал короля. Теперь вижу, что зря. Что же, одно мне ясно точно: он решил бросить мне вызов. И он пожалеет об этом. Трон под ногами Эредина рассыплется быстрее, чем он может сам себе вообразить. Мир Ольх свергнет узурпатора. Свергнет короля-насильника. Свергнет. Я клянусь богам!