***
Партия только началась, но Тодороки уже понял, что она будет долгой. Во-первых, в глаза бросалась чрезмерная концентрация Бакугоу, которой раньше практически никогда не было, если они садились за карты. Во-вторых, из-за этой возникшей концентрации Бакугоу буквально слишком много размышлял. Так много, что временной интервал между их ходами иногда достигал пяти минут, а то и больше. В-третьих, из-за того, что Бакугоу много размышлял и действовал очень осторожно, Тодороки пришлось воспринимать всё происходящее всерьёз. А он так не привык. Это мешало, порой сбивало и практически всегда раздражало Шото. И, наконец, в-четвёртых, Тодороки быстро пьянел. Именно по этой причине всё казалось ещё более медленным и длительным, чем оно было на самом деле. К середине партии Тодороки ещё мог различать и понимать, какие карты у него на руках. Однако завершение партии настигло его врасплох. — Ты проебал, двумордый. — Что? — Это конец. Не самый ожидаемый для тебя. Тодороки сквозь тусклый свет и сигаретный дым смотрит на Бакугоу так внимательно, будто пытается разглядеть в выражении его лица, по какой именно причине последние слова были произнесены настолько мрачно и глухо. У Тодороки ничего не получается. — Я, конечно же, поддавался, но мы это упустим. — Давай ты будешь затыкать свой рот в тех случаях, когда захочешь вылить очередной пиздёж. Мне похрен. Допивай и топай за мной. Бакугоу залпом опустошил собственный стакан, достал одну сигарету из открытой пачки и вышел из кухни, громко хлопая дверью. Тодороки больше пить не стал. Он ещё надеялся на свою оставшуюся выдержку и прозрачную возможность связно разговаривать. Он помнил, для чего здесь находится, но с запланированным диалогом всё же решил повременить. По-другому никак. Бакугоу просто так не отстанет со своей карточной победой и гарантированным желанием. К слову говоря, каких-либо иных деталей Тодороки был не в состоянии замечать. Должно быть, не нужно было столько много пить. Должно быть, не нужно было вообще начинать всё это дерьмо. Тодороки мысленно материт себя за усугубляющие положение мысли и внезапно вздрагивает из-за недовольного крика Бакугоу, который, по всей видимости, уже стоял у входной двери. — Ты там уснул что ли?! Или тебя на руках нужно нести? Грёбаная принцесса. Задумчивое лицо Тодороки сменяется на непроизвольную лёгкую улыбку. Он поспешно направляется к двери, не забывая прихватить с собой свитер. Должно быть, будучи в трезвом состоянии Тодороки обратил бы внимание на то, что Бакугоу понадобилось выйти наружу. Должно быть, он начал бы возмущаться из-за этого уже в тот момент, когда Бакугоу, ничего толком не объясняя, поволок его за собой, не оставляя какого-либо выбора. Наверное, Тодороки настоял бы на том, чтобы отыграться, если бы не был так пьян и помешан на собственных переживаниях. Если бы не проматывал в голове по несколько раз один и тот же диалог, боясь забыть хотя бы одно правильно подобранное слово. Стечение обстоятельств и чрезмерная рассудительность в этот раз поступили с ним слишком жестоко. Тодороки даже не замечает, как оказывается напротив места, которое иногда до сих снится ему в ночных кошмарах.***
У Шото сразу же учащается пульс и пересыхает горло, когда он, переводит свой рассеянный взгляд с каменистой земли на деревянные устремляющиеся далеко вперёд знакомые перила. Мост в академию UA. Мост, который соединяет не просто части города, но и прошлое Тодороки с текущим настоящим. Мост, который своим появлением заставляет вспомнить то, что столько много лет Тодороки пытался забыть. Бакугоу, который был позади Тодороки, решил первым заговорить, заметив возникшую растерянность в чужом поведении. Он закурил припасённую сигарету и, смакуя вкус никотинового запаха, медленно произнёс: — Я знаю, с каким разговором ты пришёл ко мне. Тодороки поджимает плечи из-за чужого холодного голоса, но не решается повернуться к Бакугоу. Ночной ледяной ветер доставляет ещё больше дискомфорта, а глухая тишина буквально пронзает своим звоном тело, предоставляя голосу за спиной добить последние здравомыслящие остатки разума. — Моё желание будет связано с твоими намерениями. Тодороки слышит, как Бакугоу делает глубокую затяжку и что-то достаёт из кармана рабочего пальто. А после это упирается в спину Шото, заставляя невольно повернуться. — Я чувствую, как тебя трясёт из-за одного вида этого места, поэтому сейчас ты наденешь это на голову, выйдешь на середину моста и перед грёбаной академией скажешь то, что нужно было сказать ещё дохрена лет назад. Бакугоу, прикрыв веки, делает ещё одну затяжку. Затем он устремляет стальной взгляд в потерянные гетерохромные глаза напротив и продолжает, стараясь произносить каждое слово спокойно, не поддаваясь маячащим эмоциям: — Ты должен был это сказать в момент, когда решил оставить меня. Там. Одного. Ни черта не понимающего. Без единой адекватной мысли в голове. Бакугоу сильнее нажимает рукой, в которой держал пустой мешок, на чужую напряжённую грудь и с повышенной интонацией добавляет: — Я чертовски ненавижу тебя за это, Тодороки. Он выплёвывает потухший фильтр сигареты в ноги Шото и сквозь зубы повторяет: — Я ненавижу тебя больше всего на свете, но, несмотря на это, даю тебе шанс прожить остаток жизни без этого ёбаного груза на своих блядских плечах. Тодороки, не отрываясь от злющих алых глаз, забирает малоподвижными руками мешок и практически роняет его, из-за сильного порыва ветра и собственной внутренней слабости. — Не проеби его, иначе будет сложнее признаваться в ошибке всей своей жизни перед местом, в котором ты её и совершил. Тодороки до конца не расслышал сказанные слова. Он вообще уже ничего не слышал, кроме стука собственного сердца, который раздавался по грудной клетке и замёрзшим вискам. Развернувшись обратно к мосту, он сделал неуверенный шаг вперёд, и громкий скрип старой древесины ненадолго вырвал его из цепких лап воспоминаний, которые под действием алкоголя всегда становились более чёткими и реальными. Тодороки делает ещё несколько медленных шагов и вспоминает, как на этом самом месте в ночное время они с Бакугоу сидели, свесив ноги за перилами моста, и скромно делились своими планами на будущее, которое по итогу оба проебали. — Слушай, Бакугоу. — Нет, сукин сын, ты идёшь, не разворачиваясь, до середины моста, надеваешь грёбаный мешок на свою тупую разноцветную башку, и только после этого я тебя послушаю! Голос Бакугоу ледянее воющего ветра. Тодороки никогда ещё не слышал его таким, поэтому отчётливо запомнит каждое услышанное в эту ночь слово. Тодороки, стискивая зубы, делает следующий шаг. Снова останавливается, вспомнив ещё один день из прошлого на этом мосту, а после продолжает идти уже без остановки до нужного места. Когда середина моста достигнута, Тодороки, стараясь не смотреть вперёд, поспешно накидывает себе на голову мешок и сразу же чувствует непонятное облегчение. В этот момент Бакугоу ощущает примерно то же самое и достаёт из-за спины пистолет. Тодороки не слышит перезарядки оружия и звук затвора. Тодороки не слышит, как Бакугоу тоже встаёт на мост и направляется к нему, сокращая расстояние между ними. В голове Тодороки смешанный ком из собственных мыслей, которые до этого были расположены по порядку, но из-за возникших условий они перепугались и запутались между собой в бесконечных тщетных попытках сбежать из головы. В голове Тодороки неожиданно всплывает недавний образ улыбающейся Момо. Кажется, будто она заглядывает в самую бездну души и после чего снисходительно произносит: «Ты должен рассказать о своих истинных чувствах, Шото, потому что ты любишь этого человека». — Потому что я люблю этого человека, — Тодороки говорит тихо, будто, зная, что Бакугоу уже за спиной. Однако Бакугоу даже не думал заявлять о своём присутствии. Тодороки начинает слышать гул ветра, собственное дыхание и скрип моста позади себя. Он понимает, что при таком положении Бакугоу вряд ли его услышит, поэтому Шото разворачивается в сторону Кацуки, тем самым заставляя его на автоматизме вытянуть руку с пистолетом. Бакугоу еле сдерживается, чтобы не начать материться, но появившаяся расчётливость и желание не пускать всю ситуацию под откос не позволили ему этого сделать. Тодороки набирает побольше воздуха в грудную клетку и первый раз в жизни перестаёт контролировать интонацию своего голоса: — Каждый раз! Каждый чёртов раз, после твоего первого проигрыша в суде, я делал то, что разрушало тебя, потому что я действительно дорожу тобой! Бакугоу слышит каждое слово так, будто Тодороки стоит прямо над ним и громко произносит каждое слово в мощный рупор. — Иначе нельзя! Если бы я позволил себе быть с тобой, то превратил бы твою жизнь в настоящий ад. Бакугоу слышит каждое слово, и, должно быть, из-за этого сильнее сжимает рукоять пистолета, который направлен точно в голову Тодороки. — Я понимаю, что всё выглядит так, будто ты уже с головой в самом дьявольском пекле, но я готов тебе доказать обратное, Бакугоу, ты только послушай меня до конца. Бакугоу слышит каждое слово и уже чувствует пальцем поверхность курка. Всё происходящее просто невыносимо, но Кацуки обещает себе, что это последнее мучительное испытание в его жизни. Тем временем Тодороки старается не останавливаться и говорить, как можно громче. Хотя бы сегодня, в эту ночь, он должен почувствовать, какого это лететь по собственному жизненному пути, не замечая каких-либо погрешностей. Лететь так, как обычно это умел делать Бакугоу. — Если бы в тот момент я не сделал этого… Если бы я не оставил тебя, тогда мне пришлось бы во всех смыслах отказаться от своей жизни. Бакугоу, всему виной мой отец. Он не дал бы нам ни единой возможности жить под одним небом с ним. Он искал бы нас с желанием убить. Меня, а после и тебя, потому что я не оправдал его надежд, а ты стал причиной этому. Бакугоу слышит каждое слово и уже не понимает, хочет ли он слышать их дальше. — Я не виноват в том, что он мой отец. Я не виноват в том, что у моего отца такие принципы. Однако я виноват перед тобой. Я давал тебе ложные надежды. Я позволил тебе стать моим слабым местом. Я позволил себе полюбить тебя и принять твою взаимность. Бакугоу слышит каждое слово и неосознанно опускает руку с пистолетом, приближаясь к Тодороки практически вплотную. — Прости меня за это, Бакугоу! Я был неопытным подростком, который вне стен академии каждый раз нервно сглатывал при виде собственного отца. Я действительно боялся, что он каким-то образом обо всём узнает и тогда разрушит твою жизнь. Я был неопытным подростком, но одно я понимал точно: я не мог позволить случиться этому. Бакугоу чувствует тяжесть на веках, будто он не спал несколько суток, а может и больше. Он чувствует, как ветер успокаивающе гладит его выпрямленные соломенные волосы. Как внутри угасает тот пыл, с которым он пришёл на это место. Бакугоу чувствует глубоко режущее разочарование и едкое желание поскорее избавиться от него. Однако Тодороки не останавливается. Тодороки тоже чувствует. То, чему так долго пытался научить его Бакугоу. — Ты должен знать. Я действительно полюбил Яойорозу. После тебя она второй человек, который действительно меня понимает, но этого мало для того, чтобы забыть первого человека, который также видит меня насквозь. Этого мало для того, чтобы навсегда забыть тебя, Бакугоу. Бакугоу всё ещё чувствует глубоко режущее разочарование и едкое желание поскорее избавиться от него. Должно быть, из-за этого он снова поднимает руку с пистолетом. Должно быть, из-за этого бескомпромиссное дуло теперь смотрит уже совершенно в другое направление. Тодороки осознаёт, что в нём осталось совсем немного. Боли, жалости или чего-то ещё. Он позволяет себе слегка расслабиться, зная, что Бакугоу этого не увидит и, чувствуя солоноватый вкус на приоткрытых губах, уже намного тише прежнего говорит: — Я не хочу тебя забывать, Бакугоу. Произнесённое признание далось ему так легко. Намного легче, чем он себе представлял, когда каждый раз безуспешно пытался начать этот разговор. Тодороки мгновенно подумал, что, скорее всего, последние слова Бакуго не расслышал, но всё же он был уверен, что донёс абсолютно каждое слово, которое хотел сказать изначально. Тодороки, не видя больше необходимости в мешке, медленно стягивает его со своей головы, но то, что после этого он видит перед собой, заставляет пожалеть его о сделанном. — Бакугоу! Постой! Звук выстрела был приглушен городской однотонной сиреной, которая последний раз звучала несколько лет назад. Тогда на академию UA напала банда злодеев, и Тодороки очень хорошо запомнил эту сирену, потому что в тот момент она и стала причиной неподдельного страха за одного единственного человека. Сейчас Шото испугался точно также, как и в тот раз. Точно также за одного и того же придурка. — Зачем ты это сделал, ублюдок?! Я, блять, ненавижу тебя! Сдохни! Чёрт! Чёрт! Чёрт!!! Кацуки, не контролируя поток слов, оказался под Шото и был слишком бессилен и зол на себя, на вечно мешающего его планам Тодороки, на эту грёбаную сирену, которая уже успела смениться мужским безэмоциональным голосом. Этот голос Тодороки в прошлый раз не слышал. Он громко сообщал: — На территории Токио замечены масштабные группировки злодеев. Герой номер два — Старатель — погиб, защищая границы города. Всем про-героям оставить свои рабочие места и в боевом состоянии прибыть в академию UA для планирования дальнейшей обороны города. Повторяю. На территории Токио замечены группировки злодеев. Герой номер два — Старатель — погиб, защищая границы города… Расслышав повторное объявление, Бакугоу прекращает вопить во всё горло. С неподдельным удивлением он рассматривает чужие влажные ресницы, неподвижные гетерохромные глаза и широкую улыбку. Бакугоу вспоминает, что Тодороки так улыбается только в одном случае. В случае неоспоримой желанной победы.***
— Момо, я не знаю, как это могло произойти. Очако Урарака находилась рядом с клиникой, из которой её только что выпустили после того, как произошёл ещё один печальный эпизод в её жизни. Девушка стояла в полном одиночестве, разговаривала по телефону на громкой связи и рыдала на всю улицу, из-за чего собирала на себе любопытные и сочувствующие взгляды прохожих. — Милая, успокойся, пожалуйста. У девушек часто происходят выкидыши. Особенно у тех, кто совершенно не следит за своим психическим состоянием. Ты даже сейчас бесконечно нервничаешь, зная, что ничего уже не исправить. — Я хотела этого ребёнка, ведь он от Кацуки! Урарака начинает рыдать сильнее прежнего, оседая коленями на асфальт. — Зато он его не хотел. А матери-одиночки — это ужасно. Поверь, я знаю, о чём говорю. Так что Очако, соберись. Я скоро приеду за тобой, и мы нормально обо всём поговорим. У нас с тобой разные ситуации, но я тебя пойму. Обещаю. — Яойрозу-сан, не стоит, я позабочусь о ней! Урарака испуганно разворачивается на внезапный голос за спиной и видит улыбку, которая способна согреть и настроить на лучшее абсолютно каждого, кто нуждается в этом. — Де. Мидо… — Очако, прекрати уже заикаться. Кто там ещё?! — Я Мидория Изуку. И я позабочусь об Очако. Всего доброго! Мидория забирает телефон из дрожащих рук Урараки, отключает его и помогает встать ошеломлённой девушке с асфальта. — Как ты… здесь оказался? — Совершенно случайно. Честное слово.***
— Киришима, надеюсь, ты видел, как круто в этот раз я отхреначил их главаря! — Угомонись, Бакугоу, это была всего лишь небольшая шайка злодеев, которая испугалась уже в тот момент, когда увидела твоё то самое злое лицо. — Что за чёрт?! Нихрена подобного! А ты, двумордый, чего лыбишься?! Эй, ты видел, как я их всех отделал?! Эй! Тодороки прикрывает поцарапанной рукой улыбку, чтобы как можно меньше злить взвинченного Бакугоу, но из-за таких же стараний со стороны Киришимы с каждой минутой это становится делать всё сложнее. — Так, наверное, нам пора расходиться, иначе он сейчас на фоне ярости и эмоциональной нестабильности нас со злодеями перепутает и повзрывает ко всем хренам. Тодороки понимающе кивает, не обращая внимания на очередной рык Бакугоу, но всё равно предлагает Киришиме остаться у них, чтобы отметить ещё одну успешную операцию. — Спасибо, но я не могу, — Киришима скромно улыбается и добавляет. — Меня любимый человек дома ждёт. Волнуется. — Какой ещё человек? Почему мы не в курсе?! Эй, дерьмоволосый! Стой, чёрт возьми! Киришима, поспешно отдаляясь от Бакугоу и Тодороки, машет на прощание окровавленной рукой будто так и надо, а после скрывается из виду за кирпичным разрушенным зданием. Тодороки, немного помолчав, берёт чужую сжатую в кулак руку и, выпрямив горячие пальцы, переплетает их со своими. — Сегодня, я подумал о том, что как же было бы здорово, если бы злодеи решили навестить нас пораньше. Когда мы моложе были, да повыносливее. Бакугоу, стараясь не смотреть на Тодороки, сжимает чужие пальцы своими и недовольно отвечает: — Да-да, я тоже об этом думал. Вместо того, чтобы херачить злодеев, ты всю мою молодость убил нахер. — Я как грёбаный никотин. Бакугоу, резко развернувшись к Тодороки, сначала внимательно принялся рассматривать его вопросительное выражение лица, а после, притянув его за руку к себе, невесомо поцеловал в пыльный лоб. — Ты намного хуже, чем никотин. Серьёзно. — Кажется, это очередное признание в любви. Тодороки, достав свободной рукой из кармана костюма заранее подготовленную пачку сигарет, поднимает её на уровне золотисто-алых глаз и с улыбкой спрашивает: — Тогда покурим? — Покурим, двумордый.