Я буду обнимать тебя во сне и в реальности

      Вы наблюдали когда-нибудь за медленно, неторопливо плывущими облаками? За тихо блещущими в небе звёздами? За вечно недовольными пчёлами?       Я нет. Но все эти прекрасные, обыденные явления мне одним непринуждённым жестом, таинственным шёпотом, будящим мурашки, небрежным поворотом головы может показать он. Тодороки.       Легко мне говорить, скажете вы. Влюблённые часов не наблюдают, а значит, за все эти бегущие секунды они столько могут себе навыдумывать. Но, говорю вам честно, я считаю, что это правда, и глубоко верю немым сказкам моего друга.       Он похлопает глазами, а мне представляется, что мы в море. Вокруг бушует буря, и два маленьких человечка, судорожно вцепившись друг другу в плечи, ждут чего-то необратимого. А после, когда шторм утихнет, — смотрят на друг друга и, смеясь, удивляются своему прежнему глупому страху.       Он погладит мои волосы, произнесёт нежно: «Как вкусно пахнет», и я представлю, будто мы в райском саду. Вишни, персики, абрикосы — и всё цветёт необычными красками. А запах… Я сам пытаюсь внюхивать и жалею, что не чувствую тот аромат, которым дышит сейчас Шото.       Он задумается, посмотрит в даль, и мне чудится, что мы в библиотеке старого, гнилого замка. Это единственная уцелевшая в нём комната, которая сохранила все знания тысячелетий, все философствования о жизни, все чувства, которые впитали пожелтевшие страницы книг.       С Тодороки я могу мечтать. Нигде, кроме как с ним, так не думается. Но простит он меня за то, что столько раз пропускал мимо ушей его негромко сказанные слова. На самом же деле я не лишаю себя самого главного — того, чем живу — самого Тодороки.       Порою мне ужасно хочется думать, что я знаю его лучше других. Что я, как злой или добрый колдун, способен предугадывать все его действия, читать его мысли. Знать, чего ему сейчас хочется больше всего и дать ему это, подарить навсегда. Так ведь я смогу идеально понимать то, что он хранит за сотнями дверей.       Но, скорее всего, магия тут не поможет. Не её ума это дело, оно самое человечное из всех человечностей. И, следовательно, я сам должен найти этот маленький ключик от сердца моего милого друга…       С Тодороки я легко забываюсь. Где мы находимся? Зачем мы тут? Как выглядим?       Я могу без проблем, не замечая, что перебиваю своего милого Шото, сказать что-то совсем не от мира сего. И вместо того, чтобы ругать меня — а я готовлюсь каждый раз именно к этому — он начинает смеяться. И беззаботный смех его разливается по всей планете, пробегает между ветвистыми деревьями, свободными травинками и попадает в сердце. Искренний, наполненный теплотой и каким-то манящим светом, он согревает душу лучше всякого чая, наспех заваренного мамой.       А когда Тодороки позволяет мне зарыться в его объятия, я, с удовольствием цокая, прыгаю на него, как покорная овечка к пастушку. Я готов в такие моменты закричать каждому прохожему не зависимо от статуса и настроения: «Люблю!.. Люблю!.. Люблю!..». Но, находясь рядом с ним, начинаю испытывать некий священный трепет и умолкаю.       Наверное, я боюсь его потерять. Никого ведь нет больше на свете такого, как мой Тодороки. Холодного, робеющего от прошлого, но сильного, заботливого и умеющего любить.       Когда он злится на кого-то — естественно, опять же не так, как другие — мне приходит почему-то на ум его маленький образ. Плачущий, с округлёнными, как пуговицы, глазами, одинокий малыш сидит на ледяном кафеле… И я сам начинаю плакать. Просто. Ни с того, ни с сего. Вроде же, мне не страшно, не грустно, настроение только что было прекрасным, в некой степени умиротворённым, как вдруг. Но так приятно видеть сквозь застилающие глаза слёзы Шото. Он удивляется, принимает жалкий вид, но не размахивает руками, как взволнованный Иида, не обзывает в порядке бреда, как Бакуго. А пристально смотрит мне в лицо, как будто видит перед собой картину из галереи великого, но безымянного художника.       — Почему ты плачешь? Из-за меня?       — держит за плечи, чуть не задыхаясь.       Какой высокомерный, сразу себя упоминает, глупыш. Но ведь его слова и нельзя отсечь — это чистая правда.       — Да. Просто ты очень хороший. В который момент сказанные невпопад фразы, которые позже захочется переговорить по-иному, но не получится…       Редко мне самому удаётся прибегать к использованию каких-то уговоров, успокоений по отношению к Тодороки. Защищает всегда меня он, а я остаюсь лишь брошенным ребёнком, которому все должны помогать. Но неужели только я вижу, как порой и Шото нуждается в поддержке? Да, он отрицает это. И всегда будет отрицать. Но как же по-садистски отрадно в такие минуты становится на душе. Бывают же случаи, когда невыносимо хочется приласкать кого-то, будь то маленький, оставленный всеми котёнок на улице или замкнувшийся, старадающий человек. Может быть, я не умею успокаивать. И поэтому, получив «желанное» (возможность оказать внимание), я иногда теряюсь. Самое жалкое чувство — боязнь того, что оппонент может зарыдать. Тогда я, дабы предотвратить это, закрываю его телом от внешнего мира, обвиваю руками шею и шепчу, как скороговорку: «Тихо-тихо-тихо, расскажи мне, что стряслось, выговорись, прошу». И этот способ действительно помогает. Только лишь… Шото отчаянно начинает кричать, что всё в порядке, хоть и не отрывает объятий.       Если это происходит я пользуюсь планом B, или же K. Суть его проста — ох, как бы сказать, не залившись при этом краской, — я целую его. Мгновенно иссушаются слёзы и появляется чувство, объединяющее в себе и радость от победы над проблемой партнёра, и благодарность милому Провидению, и остальная куча маленьких, но важных вещей. Поцелуй для меня это уже не море, не библиотека, и даже не райский сад. Это что-то неземное — а, следовательно, небо. Это что-то вкусное — а, значит, молочный шоколад. Это что-то невообразимое — а, поэтому, мир сказочных созданий.       Целостную картинку из всего этого набора ассоциаций мне составить, к сожалению, не под силу. Знаю, что всё должно быть детализировано и в то же время просто, но ведь я не художник, не писатель, а лишь потребитель сих душевных благ Земли, раскрытый, как книга, мечтатель-пессимист. Поцелуй дарит мне новые силы, эмоции, а также чувство причастности к судьбе Шото, а это на самом деле очень важно для меня, как бы не официально сейчас звучало.       Тодороки… Будет ли он вечно любить меня? Вопрос, который, наверно, навсегда останется запертым во мне, но будет, как и сейчас, всё также часто всплывать в моей голове. Мне было бы стыдно задать его Шото, но я надеюсь, что он бездумно бы указал на положительный ответ.       Так интересно. Последнее время я всё чаще замечаю за собой вот это хватание за последнюю соломинку, веру и одновременно неверу в лучшее. Интересно, кто же научил меня так часто задумываться о небывалом? Этот вопрос сразу вызывает на моём лице улыбку, так как ответ на него прост, как ясный день. Конечно же, он.       С чего началось это гонение за прекрасным, но отчуждённым — за Тодороки — вспомнить уже трудно. Так всегда бывает. Плохие воспоминания так и не хотят уходить из памяти, а вот хорошие всплывают в сознании лишь полуразмытые. Но и в этом, для меня по крайней мере, есть своя прелесть, а, если точно, ей является возможность додумать историю самому.       Помню, как сидел после урока в классе, Тодороки смотрел на меня издали, но не делал ни шагу, тогда я бодро подозвал его к себе позавтракать — охота мне тогда было со всеми «дружить». А вот что было после… Выбило из головы как толстой деревянной пробкой. И лестно начать воображать, что он, может быть, подбежал в мгновение ока, еле-заметно прикоснулся и сел рядом. Может, он встал в гордую позу и величественно, но украдкой произнёс: «Лучше мы с тобой поужинаем вечером. И только вдвоём». А может этого не было бы и вовсе, и мы уже сидели за одной партой, любезно с друг другом болтая.       Можно и ещё повспоминать. Например, пришёл Тодороки тогда к нам с Иидой на помощь при битве с Убийцей Героев, если кратко, победили мы Пятно, а что потом происходило вылетело совсем. Поехали ли мы вместе домой? Если да, то о чём болтали? О священных темах, о которых не каждому возвестишь? Или о повседневных заботах и способах их осуществления? А может, я так устал, что уснул у него на плече, пуская слюни на пахнущую гарью из-за причуды рубашку?       От таких мыслей тотчас зачесались ручки скорее пригреться у Шото на груди, побеседовать с ним. Но, наверно, разглагольствовать без умолку опять буду лишь я, а он в очередной раз предстанет в качестве внимательного слушателя. Да, мой дорогой Тодороки тоже вносит свой вклад в разговор и вставляет порой свои, не совру, гениальные мысли, ведь не то мой лепет так бы и остался детским. Но знаете, временами возникает желание по щелчку пальцев взять и научить его почаще мне открываться и не прятать свои страхи глубоко-глубоко в пропасть своей души. Я же пойму. Или хотя бы попытаюсь понять.       У нас же столько общего. Нет, вы не ослышались, именно общего. К примеру, наши шрамы. Мои истерзанные по глупости — на руках, его представивший миру всю жестокость и непонимание — на лице. Тодороки ведь часто стесняется своего ожога. Он большой и довольно жуткий, а мне приятно, что так похож на мои рубцы. Ведь и у Шото, и у меня они были заработаны при борьбе с миром. Мы оба, хоть и разделённые расстоянием, отчаянно боролись за свободный глоток воздуха. Я противостоял самому себе, хотел доказать, что тоже могу, тоже чего-то стою, не являюсь пустой серой массой. Тодороки же стал жертвой всего этого, и тоже не стал стоять на месте, не потерял своего мнения. Мы пошли против непонимания, и эта задача сначала казалась неповторимой. Методы у нас разные, но их легко совместить, чтоб получить искомый результат. Так разве это не значит, что мы должны держаться вместе?       «Ты всё идеализируешь,» — скажете вы.       «Посмотрим в таком случае с другой стороны,» — единственный вариант, которым я смогу ответить.       Кроме наших схожих черт, мы имеем и кучу различных, делающих из нас уникальных личностей.       И тут я могу сказать в оправдание своему высказыванию выше. Мы дополняем друг друга. Как цветочек и листик, как солнышко и лучики, как ракушка и жемчужина. Минус на минус — плюс, плюс на плюс — тоже плюс. Вот она формула идеальной пары, если я, разумеется, ничего не напутал.       Знаете, я с детства мечтал найти человека, который сможет меня понять, который меня признает. Я ошибочно бежал гуськом вслед за Бакугоу, который по сей день для меня остаётся другом, но, конечно, не более, улыбался «мужественным» историям Киришимы, с уважением посматривал на Ииду, болтающего о чести и сплочённости, удивлялся дружелюбности Урараки и доброте Яойрозу. Я знал, что Тодороки был рекомендован к поступлению, был наслышан о его таланте, но не знал, что, оказывается, его история отчуждённости чем-то подобна моей. Сейчас я буквально сожалею, что оставил тогда это без внимания, что слепел, глядя на Шото, и не слушал сердце, которое подавало знаки с помощью частых вибраций. Возможно судьба это подстроила ради интриги. Или для того, что он прямо свалился мне на голову, но, естественно, в самом хорошем смысле.       Тодороки стал для меня больше, чем друг, надёжнее, чем понимающий человек, ближе, чем кто-либо иной. И я без зазрения совести могу встать, гордо вознести глаза к небу и, подняв сжатую в кулак руку, смело произнести: «Я счастлив». Шото создал из меня — неотёсанного до сих пор камня — искреннее, естественное создание, способное показать себя. И в благодарность Тодороки я взамен хочу поделиться всем, что у меня есть. И самое большое, что я могу дать ему, — любовь. Чистую, негаснущую, нетленную, живую, бессловесную, сладкую, дурманящую…       — Я буду твоей мечтой, коей ты сейчас являешься для меня, Шото.       — Я буду обнимать тебя во сне и в реальности. Всегда, Шото.       — Я стану героем ради тебя, Шото...