***
Слона в комнате никто принципиально не замечает. Они не говорят о том, что это значит. Оно просто присутствует здесь, обволакивая пространство вокруг Кэрол неопределенностью, и она понятия не имеет, что по этому поводу думает Фрида, хотя какое ей дело. По большей части Кэрол не утруждает себя размышлениями о технических особенностях, если она в состоянии с ними справиться, и топит свои мысли, пока трахает Фриду. И трахаются они часто. Не попадаться на глаза офицерам охраны проще простого, когда Фрида на ее стороне. Она чрезвычайно проворна и знает лучшие места, где можно спрятаться от охранников и других заключенных. Другие девушки блока С не такие находчивые, как Фрида, но если, проходя мимо закрытых кладовых, они слышат их, им хватает ума прикусить языки. Они знают, что Кэрол сделает с ними, если вздумают болтать лишнее. Кэрол гортанно смеется, обдавая дыханием шею Фриды, когда вынимает из нее свои пальцы и проникает рукой под одежду. Она игриво прикусывает нежную кожу, как если бы она могла вонзить свои зубы и вырвать наружу все внутренности, а затем наклоняется, чтобы страстно поцеловать ее. — Черт, — усмехается Кэрол между ответными поцелуями Фриды, такими горячими и жадными, их тела прижаты друг к другу. — Ты обычно такая тихая, как чертова церковная мышь. Твои стоны делают со мной невообразимые вещи. Сквозь собственный смех Фрида выдыхает: — Эй, не такая уж я и громкая. В противном случае ты бы с меня шкуру живьем содрала. Кэрол задумчиво мычит, прижавшись к губам Фриды. — Свежевание скорее твоя фишка, не так ли? Олени, дичь и все прочее охотничье дерьмо, которым ты занимаешься, — зубы Кэрол ненадолго ловят нижнюю губу Фриды, и в темноте чулана она поднимает взгляд на Фриду, чтобы получше ее рассмотреть. — Но я понимаю, о чем ты. А теперь, почему бы тебе не заткнуться и просто позволить мне целовать тебя еще? Я реально быстро устаю от болтовни, — бормочет Кэрол, прежде чем запечатывает их губы поцелуем, не оставляя больше места для разговоров. Чем больше Фрида говорила, тем легче было — нет, Кэрол прерывает свои размышления прежде, чем они могут привести ее к какому-либо выводу. Гнев моментально вспыхивает внутри. И она становится грубее с Фридой, ее рука покидает брюки девушки, чтобы прижать оба запястья к стене и начать двигаться жестче. Несмотря на то, что Фрида больше не разговаривает, целовать ее, чувствовать ее тело напротив своего значит в точности то же самое, что Кэрол отказывается признавать. Чем дольше Кэрол пребывала в обществе Фриды, тем легче ей было влюбиться в нее, и попытка задушить чувства, находясь между ногами Фриды без одежды, уже не работала. Блять.***
До Фриды у Кэрол никого не было. Поэтому в их первый раз она была весьма неуклюжа, перенося слишком много своего веса на колени Фриды, когда оседлала ее в пылу страждущих рук и ртов, до крови прикусывая ей губу (тогда это случилось непреднамеренно, хотя она грешит этим и по сей день) и понятия не имея, что, черт возьми, делать со своими пальцами, едва они оказались внутри. Она никогда по-настоящему не хотела быть с мальчиками. Кроме того, она никогда ими не интересовалась, не в том смысле, как другие девочки из ее класса, да и не в каком-либо другом, если уж на то пошло. Она знала, что должна была, и пыталась, но это не срабатывало. Ни с мальчиками, наблюдаемыми ею из года в год, с их бестолковыми усмешками и противным смехом, которых ее одноклассницы хотели видеть в качестве своих парней. Ни с качками, ни с «красавчиками», вечно ошивающимися возле Барб. Ни даже со знаменитостями и мужчинами из ее журналов, к которым она проявляла наигранный интерес (Барб, тупая сучка, которая всегда дразнила ее за выбор Бёрта Рейнольдса, называя это дерьмовым вкусом, как-то сказала намеренно и будто бы с пониманием того, что Кэрол притворяется, что она просто не в состоянии найти себе мужика получше для своего спектакля). Тем не менее, на протяжении всей ее жизни рядом были девушки, к которым Кэрол испытывала влечение, и не было ни единого раза, когда бы она не ощущала стыд и необходимость скрывать и подавлять это. Она лишь чувствовала в себе этот знакомый гнев, когда наблюдала за ними, за тонкими изгибами их шей и женственными ямочками на бедрах, которые привлекали ее гораздо сильнее, нежели широкие плечи и большие ладони. Она пыталась отвести взгляд, обратить внимание на полуобнаженных мужчин с бесконечных страниц журналов, но в конечном итоге она всегда оглядывалась назад, и она ненавидела это. Поскольку она хотела их, но не могла заполучить, она ненавидела их, она ненавидела себя, и этот цикл ненависти не имел конца. Больше всего ее бесило то, что, как бы она ни пыталась отрицать это в себе, оно было очевидно для остальных, и этот факт она тоже ненавидела. Для Барб, которая столько раз намекала ей, что пора бы уже признаться, для сопляков из ее класса, которые хихикали над ней и обзывали лесбой. Слухи распространялись, и ее дразнили, но Кэрол оборачивалась и раз за разом заезжала им по морде, чтобы опровергнуть сказанное, как если бы их ушибы и синяки были достаточным доказательством нереальности происходящего. Болезненное покраснение костяшек пальцев напоминало ей об обратном. Оно не позволяло ей забыть, почему она вообще начинала размахивать кулаками. Отец ненавидел лесбиянок. Он четко обозначил свое мнение, качая головой и скрещивая свои огромные руки на груди с неодобрительным блеском в глазах всякий раз, когда замечал их в новостях или на улице. Они позорят семейные ценности, говорил он, щелкая языком, как будто семья Дэннинг была примером для подражания. Это было даже логично, с цинизмом решила Кэрол глубоко в душе, что она тоже оказалась лесбиянкой, потому что иначе и быть не могло. Все, что вызывало недовольство отца, все это было в Кэрол, она оспаривала его мнение одним своим существованием. Она не могла не задаться вопросом, как бы он к этому отнесся, если когда-нибудь узнал, или, кто знает, его разочарование ею достигло бы новых глубин. Наверное, было бы забавно увидеть его реакцию, еще один способ досадить ему, однако проверить наверняка ей не удастся. Он отказался ее навещать, и это ее устраивало, хотя она и сожалела об упущенной возможности посмеяться ему в лицо. Однако объяснять все это Фриде ей не хочется. Кэрол не сильна в самокопании и даже толком не понимает, как начать выражать свои чувства по-настоящему. Она никогда этого не делала, потому что ей никогда не позволяли. Все, что она знает, так это то, что она сказала Фриде правду, когда назвала день их встречи счастливейшим днем в ее жизни. Что-то изменилось, впервые в ее жизни, и Фрида тому причина. Это было почти такое же раскрепощающее чувство, как в ночь когда она убила Дебби. — Итак, — как-то раз начинает Кэрол, когда они сидят с Фридой плечом к плечу в ее убежище, где все и началось. Они не делают ничего такого, даже почти не разговаривают (отчасти по причине того, что Кэрол погружена в свои мысли), спокойно сидят и ждут, когда клиенты подойдут к их маленькому импровизированному прилавку внутри книжной полки в библиотеке. Она вынимает леденец изо рта и крутит его между пальцами, как будто обдумывая следующую фразу. Затем перекатывает палочку вправо между большим и указательным пальцами и замирает. — Я лесбиянка. Фрида, лениво свесив руку поверх колена, слегка изменяет положение, чтобы посмотреть на нее, ее затылок перемещается по стене, к которой они обе прислонились спиной. Кэрол оглядывается на нее, начиная нервно трясти ногой. Она издает раздраженный звук, похожий на ворчание и рык одновременно. — Ты собираешься мне что-нибудь сказать или так и будешь пялиться, как тупица? — выпаливает она почти встревоженно. Фрида лишь улыбается, едва заметно, но все-таки. — Я знаю, Кэрол, — вот и все, что она произносит, снова.***
Чувства, по большей части, как решила Кэрол, это отстой. Фрида сдала ее с потрохами в обмен на перевод в тюрьму общего режима. Ярости, кипящей внутри нее, не было предела. Не было места для боли или слез, была лишь ненависть, и она была сильнее, чем когда-либо прежде. Она ощущалась не только в животе, но и в каждой конечности, в каждом кровеносном сосуде, в ее разуме и в прожженных изнутри дырах. Что-то действительно изменилось, впервые в ее жизни, и Фрида определенно тому причина. Ей следовало догадаться, когда она осознала, что никогда не сравнится с Дебби или даже с Барб в глазах собственных родителей. Ей следовало догадаться, когда отец дал понять, что он никогда не сможет по-настоящему полюбить ее. Ей следовало догадаться, когда мать заявила, что не хочет ее навещать. И ей следовало догадаться, что отношения с Фридой приведут к тому же, но, по крайней мере, теперь она действительно, действительно поняла. Погоня за любовью не приведет тебя никуда, кроме как на дно канавы с дерьмом и к еще большему дерьму. В странном, извращенном смысле она хочет едва ли не поблагодарить Фриду за то, что та преподала ей этот урок. Может быть, она это сделает, когда они встретятся снова, и затем выпустит ее чертовы кишки заточкой, которую она оставила, и выпотрошит ее внутренности, как Фрида делала со всеми теми дикими животными, на которых охотилась. Поэтично, не так ли? Может, в ней и правда осталась капля романтики.***
Секс больше ничего не значил. В этом не было необходимости. Она собиралась провести здесь всю оставшуюся жизнь, благодаря увеличению срока еще на тридцать лет, и никто в здравом уме не стал бы отказываться от секса до конца своих дней. В наши дни так все и происходит; ярость выплескивается наружу через насилие и секс, внушая страх и поддерживая власть. И так до бесконечности, перемешиваясь, эти четыре силы сливаются воедино, и именно таким образом Кэрол ведет дела у себя в блоке С. Девчонка, которая сейчас запрыгнула в койку к Кэрол, примерно ее возраста, вся такая хихикающая и смущающаяся, готовая следовать ее приказам как какой-то влюбленный щенок. Она одна из самых преданных прихвостней Кэрол, хотя Кэрол знает, что это потому, что девушка втрескалась в нее. Когда Кэрол обхватила ее лицо и приказала раздвинуть ноги, она так и сделала, вот так просто. Глупо. Так чертовски глупо. — Так, мы теперь вроде как вместе? — спрашивает девушка, ее пронзительный голос запинается, но тошнотворно сладок и чуть ли не застенчив, когда она изо всех сил старается говорить между движениями Кэрол. — Это уже не в первый раз, вот я и — — Ты блять издеваешься? — рычит Кэрол и поднимает голову между закинутых ей на плечи стройных ног, скривив влажные губы. Она грубо раздвигает бедра девушки еще шире, не обращая внимания на ее ответное всхлипывание. — Я не гребаная лесбуха. Я не хочу быть твоей подружкой, — сердце Кэрол пульсирует обжигающей ненавистью, может, к Фриде, может, к самой себе. Может быть, и то и другое. Она знает лишь то, что она ненавидит, ненавидит, ненавидит и всегда будет. Она опускается обратно, ее глаза за стеклами огромных очков почти черные. — А теперь заткнись нахер и прикуси руку, чтобы не издавать больше ни звука, сучка. Я с тобой еще не закончила.