Забывать

Забывать приятно, пусть даже на короткое время. Уорд не может забыть, хотя губы у Карен — сладкие. Он сминает их в поцелуе, стараясь заглушить вкусом горечь. Не от таблетки, которая сейчас вихрями мерцающих звезд отражается в глазах Карен, нет. У его горечи другая природа. У природы клюшка для гольфа, и бьет она больно, но еще больнее — понимать, что свобода закончилась так же быстро, как и началась. Она ускользает сквозь пальцы, и Уорд ловит ее за хвост. Еще немного. Еще чуть-чуть. Потом все снова будет как прежде, а сейчас… Как прежде уже не будет. От этого на языке горчит еще сильнее. Уорд шумно выдыхает и касается губами шеи Карен. Она едва уловимо пахнет тонким ароматом духов, которые он ей подарил, и Уорд наслаждается запахом. Наслаждается Карен. Наслаждается последними минутами свободы. Мир вокруг — как их любимые качели. Миг — и ты на вершине. Еще один — и ты далеко-далеко внизу. Еще один — и ты срываешься, хватаясь за холодные цепи, но руки — скользкие от пота, или от крови, или от того и другого одновременно. Расшибаться больно. Да хоть в лепешку расшибись, отец никогда не будет им доволен. Уорд разворачивает Карен, ведет ладонью по бедру к колену, продолжая ласкать шею, а затем — обратно вверх, забираясь под юбку. Карен уже мокрая, и от этого он на мгновение забывает обо всем, о чем думал. Она тихо стонет, когда Уорд касается клитора, стонет громче, когда он ведет ниже, проникает в нее двумя пальцами. Она тесно сжимается на них, мягкая, влажная, его, его, его. Искры пляшут перед глазами, и мир качается из стороны в сторону, вверх-вниз, и иногда — по диагонали. Уорд притирается стояком к ягодицам Карен, забирается второй рукой под блузку и грубовато стискивает грудь, трет сосок, прикусывает шею. Карен шумно дышит, и с ее губ срывается не то стон, не то всхлип. Нет разницы. Разницы нет, потому что времени мало и оно утекает сквозь пальцы вместе со свободой. Закинуться еще одной, этой не хватает, голова все равно переполнена, и Уорд не может сосредоточиться. Уорд тянет Карен назад, к кровати. Садится, заставляет устроиться на коленях. Задирает юбку, гладит бедра, кончиками пальцев задевая внутреннюю сторону. У Карен нежная кожа, Карен сама нежная, а вот с ним никто больше нежным не будет. У него впереди — череда выгребных ям, в которые он будет падать. Какая еще нежность. Карен тянет руки назад, приподнимается, расправляется с его джинсами. Помогает снять их и разворачивается к Уорду лицом. Ее глаза блестят, темные от расширившихся зрачков, и Уорд ловит в них отражение своих собственных. Карен целует и седлает его, стискивая бедра коленями. Помогает ему войти, и Уорд откидывает голову и жмурится. Так очень хорошо. Карен двигается на нем, и он, словно выйдя из оцепенения, толкается в нее, и она тоже откидывает голову, и светлые волосы спадают на плечи. Уорд поддерживает ее за бедро одной рукой, а другой задирает блузку и вновь ласкает грудь. Карен ерзает, опять не то всхлипывает, не то стонет, и Уорду нет разницы, он все равно ее любит, и будет любить, и плевать на все. Это его, его, его Карен, и уж ее-то точно у него никто не отнимет. Хоть что-то он оставит своим. Изящный и стройный росток свободы и вседозволенности. Карен не будет против. Уорд в это искренне верит. Она сжимается на нем, почти скулит, и Уорд кончает. Вспышки перед глазами становятся совсем яркими, почти ослепляющими, а потом его рот накрывают сладкие губы, и горечь пропадает с языка. Он тоже пропадает, растворяется, теряется в ней. Забывать приятно, пусть даже на короткое время.