Дневник студента

      Наконец-то это случилось. Спустя многие месяцы подготовки, бесчисленных секретных собраний, поисков нужных людей и покупок необходимых вещей, студенты Главного городского университета начали забастовку. Я входил в число основных заговорщиков, был приближен к самому Петеру, главе студсовета и, по совместительству, главному виновнику начавшихся событий.       Утром 1 сентября едва пришедшие на занятия студенты сходу отказались слушать лекторов, объявив забастовку. В большинстве аудиторий учащиеся просто отказались занимать свои места и вступили в словесную перепалку с профессорами, но в некоторых дело доходило до рукоприкладства и вандализма. Впрочем, Петеру это только на руку.       Все больше и больше людей, ранее не знавших о готовящейся стачке, теперь присоединялись к ней. На нашу сторону перешли некоторые профессора, в основном, молодые, сами еще недавние студенты, и часть обслуживающего персонала. Еще недавно простой студент юридического факультета, я, Томаш Мацкевский, нынче стоял в одном ряду с организаторами забастовки. Ровно в 10 утра мы вместе стояли на импровизированной сцене в центре университетского дворика и зачитывали свои требования руководству института и правительству. Миклош, Жосефина, Радовид, Ульфрика, Лекх, сам Петер и я, Томаш, с ними, гигантами мысли и юными гениями, в одном строю. Я всегда считал себя мелкой сошкой, меня не посвящали в детали многих планов, не приглашали к обсуждениям, а лишь давали задание и пускали бегать по городу, выполняя его. Пусть я и стою у самого края сцены, дальше всех от Петера, меня все равно переполняет гордость. Этот живой бог озвучивает толпе свои требования, да так, чтобы их слышал и ректор, спрятавшийся за занавешенное окно своего кабинета. Что он говорит? Я не слышу. Что-то громкое. Я не могу вслушиваться в слова, глядя на его силуэт. Я вижу только кусочек его лица, немного нос, шевелящиеся губы, да один глаз. И конечно же волосы, падающие ниже плеч, темные и густые, словно поток нефти. Но мне этого достаточно. Как можно слышать, что он говорит, когда слова доносятся до мира таким чудесным голосом? Громовым голосом революционера. Наверное, надо было вслушаться, но я не мог.       К полудню на территорию университета, расположенному в большом средневековом замке со стенами и башнями, пытались пройти полицейские. Мы их не пустили. Я просто стоял в толпе и наблюдал, как Петер кричал на «стражей порядка», а по факту лишь душителей нашей свободы. Не знаю, сколько прошло времени, пять минут или сорок пять, но толпа за нашими спинами все собиралась, и полицейским пришлось уйти восвояси. Это была наша первая маленькая победа.       Зараза! В 3 часа мы вломились в кабинет ректора и не нашли его там! Эта крыса сбежала! За пышными занавесками был обнаружен потайной ход, туда отправились Радовид и с ним еще несколько ребят. Я тоже хотел пойти, но Петер по какой-то причине не пустил меня. Сказал зайти к нему через двадцать минут. Я в нетерпении!       Петер рассказал, что пытался провести переговоры с полицией, настаивал на наших требованиях, но в ответ ему только угрожали тюрьмой, если он не распустит нас по домам. Я получил приказ организовать ребят и забаррикадировать ворота в башнях. Здесь всего трое таких, к каждой ведет мост, потому что замок, в котором располагается университет, находится на острове посреди реки Мисты. Нужно построить баррикады и, по сути, отрезать остров от внешнего мира, а значит, нас ждет много работы. Но меня пугает не объем работ, а назначение. Если Петер приказал сооружать баррикады, это значит, что мы готовимся отражать штурм?       Сегодня вечером полиция пыталась разобрать баррикады, но мы их не пустили. Они как ни в чем не бывало пошли по трем мостам с обоих берегов и направились к университету. Я стоял на Крайней башне, а точнее, на барбакане, к которому вел третий мост. Мы кричали им уходить, но они не слушали. Как ни в чем не бывало они прошли через мост и принялись очищать проход в башне, несколько ребят спрыгнули вниз и пытались им помешать, завязалась драка, в которой участвовал и я. Хорошо, что мы были вооружены палками, хоть какой-то ответ на полицейские дубинки, хотя Петер скрывает в одном из подвалов целый арсенал винтовок и пистолетов (несколько месяцев мы различными путями доставали и проносили в университет это оружие, и теперь в случае чего у нас будет целых 86 винтовок и 57 пистолетов), а также патронов к ним. Мы отбили первый штурм, но все понимают, что это лишь цветочки, впереди нас ждут куда более тяжелые испытания.       P.S. Хорошо, что никто не погиб. В пылу драки у меня пронеслась мысль, что если наши забьют кого-то из полицейских, финал всей забастовки закончится весьма скоро и весьма плачевно. Нескольких служителей закона товарищи уносили на носилках, мы им позволили, но вроде бы никто не погиб. С нашей стороны семеро отправились в медпункт.       2 сентября       Видимо, в городском собрании всю ночь шли острые дебаты по поводу сложившейся ситуации. Бьюсь об заклад, шеф полиции или глава ополчения с пеной у рта доказывали необходимость о разгоне бастующих (нас) силой, призывая также стрелять на поражение. Победили их оппоненты, потому что в 8 утра на обеих сторонах реки собрались толпы. Это были родители студентов, в основном, матери, которые заливались слезами и умоляли своих драгоценных чад сдаться на милость властям города. В 9:00 они двинулись по мостам к баррикадам, но приближаться не стали, просто подошли ближе, чтобы часовые и забравшиеся на стены и башни студенты могли их увидеть. Когда это представление только началось, Петер приказал заменить часовых. Я не сразу разгадал его замысел поставить на стены и башни только приезжих, тех, у кого нет родни в городе. Вот же гений! Другие, восхищаясь его задумкой, на радостях обнимали его и хлопали по плечу. Я бы тоже очень хотел его обнять, но остался стоять в сторонке, просто глядя на этого несомненно великого человека, чье имя просто не может не остаться в истории.       Стыдно признаться, но я, забравшись на башню, искал в толпе одно лицо. Вдруг мама тоже пришла сюда? Хорошо, что не нашел. Да и о чем я думал вообще? Мама больна и не встанет с постели. Может, тогда сестра? Тоже нет, она сидит с мамой. Какого же было тем, кто, как и я, ослушавшись приказа Петера и взглянув на толпу, нашел там свою маму?       Толпа безутешных матерей стояла под воротами университета весь день. К вечеру их ряды заметно поредели, а Петер объявил, что большинство из пришедших были подкуплены властями и вообще не являются матерями кого-либо из студентов, ему об этом донес источник из городской ратуши или из полицейского участка, я точно не запомнил. Мне мешали слушать мысли. Глядя на его лицо, я забываю обо всем. Мне кажется, я что-то к нему чувствую… Это ненормально, лучше всего будет забыть об этом как можно скорее.       P.S. Ночью не мог уснуть, все время думал о моем Петере. Я знаю, что это неправильно, что это невозможно, но почему же тогда в животе словно огромная стая бабочек? Мне доводилось иногда гулять с девушками, даже целоваться, но такого никогда еще не было. А что…если это и в самом деле то, что называют любовью?       3 сентября       Дела идут все интереснее. Мнимые матери, которые получают за свое представление деньги от городского совета, ушли с мостов на берега и разбили там палаточные городки. Полицейских вроде бы не видно, хотя Петер что-то говорил про снайперов, расположившихся в окнах стоящих на набережной домов. Эти дома служили общежитиями, но теперь почти все студенты денно и нощно находятся в университете, а не участвующих в забастовке взяли под стражу в их же собственных комнатах.       Миклош, Жозефина и Лекх жаловались Петеру, что большинство студентов не были готовы к многодневной забастовке; еще больше боятся проблем с законом. Что ж, их проблемы. Петеру сейчас некогда разбираться с ненадежными элементами, он озабочен налаживанием работы кухни, подсчетом оставшейся еды и более комфортным размещением двух тысяч студентов под его началом. Кроме того, он довольно много времени проводил в бывшем кабинете ректора, ставшим местом встреч руководства восстания. Каждую ночь, под покровом темноты, через реку переправлялись шпионы, докладывающие нашему лидеру обстановку в ратуше и других учреждениях, и каждый день Петер проводил не менее трех-четырех часов, размышляя над новой информацией.       Признаться, я тоже опасаюсь за наше будущее. Когда все только готовилось, мне представлялось приключение, смелая авантюра, в результате которой мы получим большие стипендии, я смогу содержать маму. Этим утром в мою душу начали залезать сомнения. Надо гнать их! Гнать нещадно, а то иначе всему делу каюк! И не только мне гнать, а каждому студенту! Надо предложить Петеру план пропаганды, заодно смогу еще раз его увидеть.       В этот раз мне удалось уловить большую часть того, что сказал Петер. Не знаю, как ему вообще хватило терпения выслушать меня. Я ужасно волновался, сбивался и заикался, а стоило мне оторвать глаза от пола и посмотреть на Петера, на его легкую улыбку, с которой он слушал меня, как все мысли летели вон из моей головы. Ужасно вспотев, я высказал свои предложения по утреннему построению и планах привлечь к себе ребят, запертых в общежитиях. Я не мог допустить и мысли, что такие бредовые идеи, да еще и при таком нервозном и неуклюжем докладе, могут заинтересовать такого гения, как Петер. Но он лишь улыбнулся еще шире и сказал, что с завтрашнего дня мы начнем проводить построения и переклички, а об идее привлечь на нашу сторону оставшихся на берегу ребят, надо будет еще подумать. Когда же я вышел из ректорского кабинета (пардон, штаба забастовки, или кабинета Петера?), я еще долго не мог отойти от шока. Мои идеи приняты! Петер одобрил меня!       P.S. Ночью снова не могу уснуть, а потому пишу это. Все мои мысли только об улыбке Петера и его словах одобрения, его похвале… Я не знаю, что со мной происходит. Кажется, я действительно влюбился… Жалкий раб влюбился в живого Бога. Господи, что же со мной будет?       4 сентября       Едва проснувшись, я узнал, что в палаточных лагерях лже-матерей видно все больше полицейских. Поднявшись на превратную башню, я убедился в этом сам. Своими глазами я наблюдал удивительное превращение матерей в полицейских. Не уверен, но, кажется, некоторые из них были вооружены посерьезнее, чем дубинками.       Спустя несколько минут прибежал первокурсник, оказавшийся на забастовке случайно, и передал мне приказ от Петера: явиться в ту же минуту в штаб. Я был очень обеспокоен, видя, что даже наш лидер, сам Петер, пытается держать себя в руках, но у него это не слишком хорошо выходит. Я примчался первым и несколько минут, растянувшихся, казалось, на вечность, наблюдал, как мой милый Петер, которого я боготворю, нервно ходит взад-вперед по большому кабинету, стучит по столу из красного дерева, дергает заусенцы и даже немного грызет ногти. Когда же Миклош, Жозефина, Радовид и все прочие наконец прибыли, Петер, нервно оглядываясь, запер двери, закрыл шторы и даже проверил тайный ход, ведший, как мы узнали, к маленькому пирсу в северной части острова, где раньше была пришвартована небольшая прогулочная лодочка ректора, на которой он и сбежал. Теперь туда каждую ночь прибывают наши шпионы, спеша со своими донесениями через тайный ход прямо в бывший кабинет ректора.       Когда же, несмотря на трясущиеся руки, все приготовления были закончены, Петер обратился ко всем нам:       - Товарищи, друзья, у меня прискорбные новости. Наши лазутчики в ратуше докладывают, что прошлым днем было решено собрать ополчение и выбить нас из замка силой. Конечно, у такого радикального способа решения задачи нашлось довольно много противников, шеф полиции предложил разогнать нас дубинками, обойдясь малой кровью, кое-кто из культурного департамента все же предлагает переговоры, но городской комендант с пеной у рта требует объявить мобилизацию, дать ему пять тысяч солдат под ружье, и тогда он обязуется стереть нас в пыль за каких-то полчаса.       - И что же остальные? – нервно спросила Жозефина, которую предстоящее насилие пугало значительно больше, чем многих мужчин.       - Как я уже сказал, такому варианту все противятся, но если переговоры провалятся, другого выбора у низ не останется.       - А переговоры провалятся, потому что они отвергают наши требования. – Усмехнулся Радовид и тут же поймал на себе неодобрительный взгляд Жозефины, с которой состоит в отношениях.       - В любом случае, если против нас пошлют пять тысяч вооруженных ополченцев, нам не выстоять. У нас нет и сотни винтовок, а пистолетов всего наберется пять десятков (тут я хотел его поправить, но не решился, так как пистолетов у нас было чуть больше полусотни). Если ничего не придумать, всему нашему предприятию придет каюк.       - И что же ты предлагаешь? – спросил Миклош.       Петер надолго замолчал. Он выпрямил спину и долго осматривал всех нас таким взглядом, будто заранее пытался понять, поддержим ли мы его.       - Мы украдем оружие, чтобы дать им отпор. – Наконец сказал он       Это предложение вызвало более чем бурную дискуссию. До самого обеда лидеры забастовки, потихоньку превращавшейся в мятеж, кричали друг на друга, сыпали оскорблениями, пытаясь переубедить друг друга. Особенно в этом преуспела Жозефина, заручившись поддержкой Лекха. Они вдвоем сформировали «союз пацифистов», как я про себя назвал его. Радовид, Ульфрика и сам Петер были за то, чтобы вооружить наших ребят, для них вопрос состоял лишь в том, каким образом добыть больше оружия. Миклош иногда подавал свой голос то за, то против идеи, так ни к кому конкретно и не примкнув. Что касается меня, то эти споры умных людей не для меня. За все собрание я не проронил ни слова, у меня не те мозги, чтобы принимать решения, от которых будет зависеть успех нашего предприятия и, возможно, людские судьбы. Я боялся смотреть на Петера, боялся, что кто-либо перехватит этот взгляд, так что старался смотреть на свои колени. Так я и просидел, наверное, часов пять.       Когда прозвучал сигнал к обеду, все заметно поутихли, а вскоре и вовсе рука об руку шли в столовую. Никто не победил, никто не проиграл. Вот только отвечал за все по-прежнему Петер, а потому мы сделали, как он и решил.       После обеда он позвал меня в штаб, там же был Радовид. Втроем мы составили план проникновения в арсенал и похищения необходимого оружия. Это было очень рискованное предприятие, и возглавить его должны были мы с Радовидом. Кроме того, провести все было необходимо в ближайшие дни, потому что если комендант Маковецкий, командующий городским ополчением (армии, как таковой, у города нет, в случае нужды должно собираться ополчение, но на практике такого еще не было за те 16 лет, что город является независимым), добьется начала мобилизации, проникнуть в арсенал будет довольно трудно, да и его склады к тому моменту заметно опустеют, так как их содержимое перейдет в руки ополчения, которое начнет патрулировать улицы города и перекроет мосты в университет, взяв нас в осаду. В первую очередь нам необходимы винтовки и патроны к ним, затем гранаты и, по возможности, противотанковые ружья (город располагает целыми шестью танками и десятком бронеавтомобилей, экипажи которых, пожалуй, являются единственными кадровыми военными, не считая еще нескольких офицеров и самого Маковецкого). Также неплохо было бы захватить и немного еды, но это уже далеко не первостепенно.       Мне было очень трудно выслушивать всю информацию, потому что прямо передо мной стоял мой Петер. К тому моменту он немного успокоился и его вид снова представлял для меня самое наилучшее во всем мире зрелище, а его вновь обретший решимость голос стал приятнее любой классической симфонии. Когда-нибудь, возможно, я ему признаюсь… нет! Никогда! Невозможно!       5 сентября       C раннего утра нас донимала полиция. Полисмены подходили по двое, по трое или по четверо к воротам и громко требовали их пустить, некоторые требовали от часовых сдаться и позволить себя арестовать. Мне это казалось странным, как и нашим лидерам, как выяснилось на утреннем совещании. Вскоре наши догадки подтвердились. У Придворных ворот оскорбленный полицейский стал перелезать через баррикады, чтобы покарать своего обидчика, но был оттуда сброшен. Это послужило сигналом для остальных. На мост тут же направилась группа из двух десятков полицейских, вооруженных дубинками, а наши разгоряченные парни, забывшись, слезли с баррикад и кинулись им навстречу.       К десяти утра на всех трех мостах десятки студентов дрались с десятками полицейских. Ошарашенные внезапностью происходящего, мы не сразу отреагировали. Первым очухался Радовид. Вооружившись какой-то палкой, он бросился в самую гущу сражения. Немного погодя, Петер, собравшись с мыслями, приказал мне, Лекху, Ульфрике и Жозефине не пускать народ на мосты: там уже было довольно много раненых, и если не остановить этот поток людей, мы лишимся всех своих сил.       То, что я пошел с Жозефиной, впрочем, не дало мне никакой выгоды. Пока я пытался остановить людей, которые лезли через баррикады (чем в немалой степени повреждали последние), Жозефина бросилась на мост – искать своего возлюбленного Радовида. Чертыхнувшись, я кое-как объяснил жаждущим драки парням, что у Петера есть план и что не нужно бежать в лапы полиции. И правда, спустя десять минут, из динамика раздался голос нашего возлюбленного лидера. По всему замку звучали его приказы оставить драку и вернуться за баррикады, его обличения коварного плана полиции, дабы выставить нас, славных студентов, в дурном свете. Пока он говорил, все слушали, как завороженные. Но услышали это и полицейские, начавшие отступать с моста, стараясь прихватить как можно больше валявшихся без чувств своих и наших парней.       По итогам этого трудного утра мы потеряли тринадцать человек, которых забрала полиция. Еще около двадцати пришлось приводить в чувства, у многих были переломы. Еще больше, точных цифр не знаю, получили легкие ранения вроде синяков, ушибов и ссадин. Радовиду проломили голову, он сейчас в лазарете и пробудет там еще довольно долго. Но, кажется, этот чертяка только рад пострадать за правое дело. Хотя, лично мое мнение, что он был рад побить полицейских. Жозефина, убитая волнением за своего суженого (он сделал ей предложение, лежа на больничной койке), теперь почти от него не отходила. За одно утро мы потеряли двоих лидеров.       День прошел спокойно, в наблюдении за тем, как место палаточного лагеря матерей теперь занимает лагерь полиции. Они поставили там свои будки, посты, перекрыли мосты со своих сторон. Господи, сколько полиции. Наверное, в истории Города еще не было страницы, когда одновременно задействовали бы столько полиции.       Ночью Петер собрал срочное совещание. Шпион сообщил, что на совещании в ратуше Маковецкий доказывал городскому совету, что мы, то есть, студенты, вооружены. Как он узнал!? Неужели кто-то из наших сливает ему информацию! Петер приказал серьезно заняться вопросом политического образования наших людей, то есть, пропагандой, а по возможности и шпионов вылавливать. Что с ними делать дальше, если таковые и найдутся – пока не ясно. Впрочем, лично мне кажется, что Маковецкий выдумал это оружие. Конечно, оно у нас есть, но откуда ему на самом деле знать? Петер опасается, что они начнут войсковую операцию и раздавят нас. Он очень меняется, когда волнуется. Сегодня мне очень хотелось его утешить. Я дождался, когда все выйдут, и слегка приобнял его за плечи. Заглянув в его глаза, мне показалось, что я вижу слезы, но это лишь мои фантазии. Петер принял мое утешение. Я знаю, ему тяжело без мамы, когда некому утешить. Знаю, как он смотрел из кабинета в бинокль, рассматривая толпу матерей, и искал свою. Знаю, что нашел. В эти трудные дни ему как никогда нужна опора. И этой опорой окажусь я. Нам нужно достать оружие, чтобы спать спокойно и не бояться уничтожения со стороны властей. И если никто не решится на это, я решусь. Все лето я покупал винтовки и пистолеты, проносил их по частям на собрания и в университетский подвал. Если мне нужно принести не одну, не две, а десять тысяч винтовок, я сделаю это. Петер сможет спать спокойно, зная, что я его оберегаю, я и мои десять тысяч винтовок.       7 сентября       По сообщениям наших шпионов, город наводнили полицейские. Особенно интенсивно они патрулируют три района, где расположены студенческие общежития. Не участвующие в забастовке студенты оказались фактически в осаде. Полицейские расположились в самих общежитиях, установлен комендантский час, питание и предметы первой необходимости выдают по карточкам. Там тоже зреет недовольство, и Петер хочет переманить оставшихся на «Большой земле», как иногда называют территорию города в университете, студентов на нашу сторону, но как это сделать, когда город наводнен полицией, и ни нам, ни им носу не дают высунуть? Им – из общежитий, нам – с университетского острова. Хотя, шпионы же как-то делают это по ночам.       Кроме того, Маковецкий ежедневно на городских собраниях требует начать мобилизацию городского ополчения. Пока что ему вторит только ректор нашего университета (или уже бывший ректор?), остальные колеблются, но кто знает, надолго ли? Я начинаю все чаще думать, куда мы идем? Если изначально мы требовали повышения стипендий и улучшения условий обучения, то теперь в речах Петера все больше слышатся призывы к свободе и борьбе с угнетателями, а еще намечающаяся мобилизация и кража вооружения… К чему все это придет? Чего добивается Петер? Лучше об этом не думать, тогда и спать буду крепче.       8 сентября       Пишу в ожидании ужина. Сегодня не было ничего интересного, полдня инспектировал посты и другие точки. Проверял боевой дух, спрашивал, нет ли жалоб. Вроде все спокойно. После обеда занимался с группой отобранных Петером студентов. Эти 24 человека первыми получат оружие, когда придет время, они же составят личную охрану наших лидеров. Петер молодец, отобрал тех, кто не будет болтать лишнего. К сожалению, опыт обращения с оружием был всего у двоих, так что они помогали мне собирать и разбирать винтовки, с ними вместе мы учили остальных ухаживать за оружием. Тренировки в стрельбе начнутся позже, когда наличие у нас оружия станет общеизвестным фактом. Но я все боюсь, что же тогда будет? Будем ли мы готовы взяться за оружие, чтобы отстаивать свои идеалы? Придутся ли нам по нраву эти идеалы? Потому что никто не станет воевать за надбавку к стипендии. Петеру придется очень постараться, чтобы повести людей дальше… в ад?       9 сентября       Сегодня я убедился, что фортуна на нашей стороне. Во время обеда полиция попыталась вновь прорваться по Магистратскому мосту, но безуспешно, хоть им почти удалось захватить нас врасплох. Стоя на башне и кидая камни, я боялся: не дай бог убью кого. Поэтому кидал не в полную силу и целился не в голову, а в тело, руки или ноги. Больше всего я боюсь, что кто-то из наших людей переусердствует и зашибет полисмена насмерть. Это скорее всего развяжет руки городскому совету, Маковецкий добьется своего и поведет мобилизованное ополчение в бой против нас, а ведь оружия еще очень мало! Я боюсь за наших парней, что кто-то из них, последовав за Петером, может уже не вернуться домой к родителям. Я не боюсь за себя, не боюсь умереть, а боюсь, что умрет кто-то другой. В детстве мама говорила, что у меня золотое сердце, я не придавал особого значения её словам, и лишь стоя сегодня на башне впервые задумался над её словами.       Как я уже сказал, фортуна нам улыбнулась. Всего трое парней отправились в лазарет после получаса штурма, в то время как примерно дюжину полицейских товарищи уносили на руках. Хоть бы никто не умер.       Спустившись к баррикадам, я понял, что фортуна сегодня обеими руками на нашей стороне – парни схватили одного из полисменов. Это был молодой парень, не старше двадцати пяти. Его форма была в грязи, а на лицо, залитое кровью, спадали влажные от пота волосы. Он тяжело дышал и пытался вырваться, смотрел на нас с презрением, а парни отвечали ему тумаками. Пришлось быстро прекратить эту экзекуцию и сопроводить его к Петеру. После будет устроен допрос.       На допросе мне присутствовать не довелось, но ближе к ночи было созвано совещание. Как стало известно, полиция работает сверхурочно. Были отменены все отпуска, а уже находившихся в отпусках отозвали. Также по указу городского совета для полицейских была введена семидневная рабочая неделя на время кризиса, виновниками которого стали мы. По словам нашего пленного, которого, кстати, зовут Владислав Пчелинский, многие в полиции недовольны новыми порядками, тем более что зарплата, несмотря на сверхурочную работу, осталась без изменений. Также он рассказал, что слышал от отца, который, кстати, является третьим заместителем шефа полиции, что в скором времени готовится создание «молодежной дружины». Лояльных городскому совету бригад молодых людей, работающих на фабриках или лавках, то есть, всех кто не учится в Университете. Над последним Петер крепко призадумался, ибо такое решение наших врагов способно заметно пошатнуть и наши позиции. Пленника временно поместили в кладовой, там он будет наиболее изолирован от остальных.       Лежа на своей койке перед сном, у меня вновь есть время подумать. Я думал о своем якобы золотом сердце и о Петере. Почему-то мне кажется, что мы проиграем, если ничего не предпримем. Мне казалось, что достаточно будет лишь показать зубы властям, проявить упорство, как они испугаются и пойдут на наши требования. Когда этого не произошло, я думал, что достаточно лишь подождать. Но сейчас, спустя девять дней, я понимаю, что мы стоим на месте, ждем, когда победа сама приплывет в наши руки, при этом ничего толком не делая, только строя планы. В то время как наши враги не теряют времени даром. Они возьмут нас измором. Нет, не в прямом смысле. Они дождутся, когда наши люди потеряют веру в победу, и тогда войдут в эти стены триумфаторами. Без единого выстрела, без смертей, без этого дурака Маковецкого. Они возьмут нас умом, и, если мы будем не в состоянии ответить им тем же, мы должны ответить силой! Мы сами развяжем войну, если придется!       Если найдутся среди нас предатели, слабаки, которые захотят прекратить борьбу ради подачек со стола господ, я сам ими займусь. Я окажу моему Петеру любую посильную и непосильную помощь. Я сделаю все, чтобы наша борьба завершилась успехом. Ради ребят, ради себя, ради своей любви к Петеру.