Инктябрь 2018

Уильям Ю просыпается и, как все нормальные люди, первым делом направляется в ванную комнату. Самая неприятная часть утра — это умывание, потому что потом приходиться выпрямиться и взглянуть в зеркало, откуда на него смотрят покрасневшие глаза. Уильям знает, что это сумма трёх слагаемых — возраст, нервы и недосып, и хотя некоторые шепчутся за его спиной, что мистер Ю пьёт, это не так. Уильям не употребляет алкоголь в критические моменты или для расслабления, а с некоторых пор вся жизнь превратилась в подобие критического момента. Он совершает все необходимые водные процедуры молча, в какой-то торжественной тишине, если это сравнение уместно. Многие пожилые люди думают вслух. Уильям тщательно следит за собой, в зародыше убивая формирование подобных схем поведения. Возраст вторичен. Старость не цифры, а привычки, и ему не нравится быть старым. Уильям надевает белую рубашку, почти хрустящую от своей свежести, и медленно затягивает узел галстука. «Морган ненавидел галстуки», — внезапно вспоминает он, и ещё один признак солидного возраста, тремор, сигналит мистеру Ю «я здесь!». У него дрожат руки, что неудивительно, у хирургов на склоне лет это явление частое, хотя Уильям уже давно не практикует. Он смотрит на свои пальцы, высохшие от возраста — шея и руки выдают года первыми, всё остальное можно подтянуть. На мизинце хищно сверкает гранями золото — ничего лишнего, статус. На среднем перстень с чёрным агатом. Он смотрит на свои пальцы строго, будто делает им замечание, и дрожь уходит. Морган не любил галстуки. До определённого возраста он попросту не умел их завязывать, а если всё же это сделать было нужно, то приходил к отцу. Уильям пропускал галстук под воротником рубашки, завязывая аккуратный узел не слишком быстро, чтобы сын мог запомнить, как это делать, но и не слишком медленно, чтобы не обидеть его своим снисхождением. Морган ненавидел чего-то не понимать, а упрямство передалось ему от отца, сумевшего в своё время побороть систему коммунистического Китая и выбиться в люди. Вырваться из этой ненавистной страны. Морган не терпел неудач, потому отец помогал ему завязывать галстук. Потом он перестал приходить за помощью. Уильям подозревал, что сын начал обращаться к Алексу. В зрелом возрасте Морган питал неприязнь к галстукам потому, что считал их условностью, на которую тратится время. Правила приличия требовали — он подчинялся, но продолжал свой молчаливый протест выбором удивительно безвкусных предметов гардероба. Уильям не критиковал — это лишь мотивировало бы Моргана продолжать, но в глубине души стонал в голос при виде красного китайского ширпотреба в розовую горошину. В ретроспективе это не вызывало раздражения, только добавлялось воспоминание, особенность Моргана Ю, его младшего и любимого сына. У Кэтрин болит голова — на постоянной основе. Уильям кладёт пальцы на её шею, сжимает, коротко массирует и оставляет в покое. Он знает, что ничем не поможет жене, она тоже это знает, но из таких мелочей складывается успешный брак. Вежливость, внимательность к мелочам, единство взглядов и стремлений — это то, чему не учат родители и, конечно, сказки о прекрасных принцессах. Кэтрин была никудышной принцессой, если уж на то пошло. Она прекрасно стреляла, не любила готовить и животных, и обладала таким нюхом на деньги, что и заправской ищейке не снилось. Мысленно Уильям сравнивал жену с породистой сукой — лёгкая, поджарая, умная и с хваткой бультерьера. С кем сравнивала его она, Уильяма не интересовало. — Доброе утро, Уильям. — Доброе утро, Кэтрин, — он всегда садится во главе стола, даже если стол круглый. Это просто, нужно сделать так, чтобы жена сидела по правую руку. — У тебя появился аппетит? — Нет. У тебя? — Никогда не жаловался на его отсутствие, — сухо отвечает он. Это не похоже на Кэтрин, она скорей атакует, чем уйдёт в глубокую защиту, как сейчас. — И теперь не собираюсь. Жена поднимает на него задумчивый взгляд. Зрачки больше, чем нужно, взгляд плывущий. Они принимаются за еду. Уильям пытается ухватиться за всё время ускользающую мысль, сформулировать её, чтобы затем обработать. Он не только муж, он ещё и врач. Почему Кэтрин ушла в оборону? Побочный эффект от промедола? Уильям принимает решение за то время, пока дожёвывает омлет — с неё хватит. Эмоциональная травма? Это несерьёзно, не в их возрасте. Он ест и чувствует, как сжимается горло. Аппетита у него тоже нет, у Кэтрин прекрасный нюх на слабость. — Сегодня прибудет Даль. — Зачем? — Я посчитал, что нам будет удобней держать его при себе. — За последнее задание он не получит ни цента, — Кэтрин делает глоток и морщится, обжигаясь своим кофе. — Общее решение. Отработка за провал на «Талосе». — Я не думаю, что его это беспокоит, — усмехается Уильям. — Он даже не вспомнит. Он почти расслабляется, потому что беседа перешла в более или менее нормальное русло, но вдруг замечает, что левая рука жены дрожит. Пальцы сжаты так, что ногти обязательно впиваются в мякоть ладони, и от этого рука мелко дрожит. — Кэтрин? — Я не полечу. Это серьёзный удар. Он молчит некоторое время, потом протягивает ладонь и накрывает дрожащую руку жены. Медленно заставляет разжать пальцы и проводит подушечками по продавленным полумесяцам от её ногтей. Тот, что от безымянного, едва заметно кровит. — Ты нужна мне там, Кэтрин. Она смотрит на него с такой ненавистью, которую он видел в её взгляде всего лишь раз, но Уильям не выпускает её ладони. Он раздражён — в основном потому, что попытка взятки в виде Даля провалилась. — Твой сын, Морган, мёртв, — бьёт она наотмашь, глядя на мужа пристально, ожидая, какой эффект произведут её слова. — Ты это понимаешь? — Прекрасно понимаю, Кэтрин. Наш сын мёртв. — Тогда какого чёрта мы станем тратить ресурсы и время на путешествие в эту братскую могилу? Назови мне хотя бы одну достойную причину, Уильям. Упрямство и ум. В сочетании — страшная сила, почти как красота, хотя Уильям никогда не считал свою жену красивой. Он даже не задумывался об этом до сегодняшнего дня. — Твой сын, Алекс, достаточная причина? Или ты хочешь потерять и второго? Китайцы известны своей безжалостностью. Мистер Ю китаец, хорошо это или плохо. — Сейчас, — очень медленно произносит Кэтрин и в её глазах он видит всю ярость и боль Вселенной. — Я хочу быть вдовой. В повисшей тишине Уильям осторожно касается обручального кольца на её пальце. — Что ж, сегодня прибудет Вальтер, у тебя есть все шансы своё желание исполнить, дорогая, — с лёгкой иронией предлагает он. — Хотя это будет ужасно банально. Проходят долгие и томительные десять секунд, прежде чем уголок рта у неё дёргается. — Мне не нужна помощь, чтобы пристрелить тебя, дорогой, — тень улыбки пробегает по её губам и этого достаточно, чтобы понять: ирония сработала. Кэтрин взяла себя в руки. — Не хочу соглашаться с тобой, но ты прав. Наш сын достаточная причина. Остаток завтрака проходит в непринуждённой беседе. Твой — мой — наш. Морган так быстро забыл о том, что произошло между ним и братом, что иногда Уильям даже думал, а не защитная ли это реакция организма. Он заставил расписаться на гипсе, кажется, всех — мать, отца, друзей в школе и самого Алекса. Последнее Уильям посчитал хорошей идеей в стиле изощрённых наказаний, хотя Морган вряд ли думал об этом, когда упрашивал брата оставить автограф, утверждая, что от этого рука заживёт быстрей. Алекс никогда не был Уильяму близок, более того, к первенцу он питал самые прохладные чувства, но когда узнал о произошедшем — несчастном случае? — то пришёл в ярость. И ни на мгновение не поверил в бледность лица и блеск испуганных глаз Алекса. Он переживал не за младшего брата, которого травмировал. Он переживал о том, что скажет отец. Когда Уильям потом вспоминал об этом инциденте, то собственная злость казалась ему блеклой. Ничего особенного в этой эмоции найти не получалось, ни в этой, ни в какой-либо другой. Когда Алекс сломал Моргану руку, Уильям пришёл в ярость, да. Но когда Морган погиб… он обезумел. Уильям не знал, что чувствовала Кэтрин, да и не хотел знать. Но жена, видимо, сохранила достаточно рассудка, чтобы отключить его линию связи — до тех пор, пока он не пришёл в себя. Но, в конце концов, её любимцем ведь всегда был Алекс, верно? Тот самый, который остался жив. Алекс выглядит плохо. Так плохо, что Даль косится на него, явно прикидывая, а не зараза ли это какая-то. Уильям знает ответ: и да, и нет одновременно. Нет, это не заразно — опасаться не стоит и респираторы надевать тоже не нужно. Да, это зараза, но та, что рождается в черепной коробке и называется «безумие». «Какая трата ресурсов…», — думает Уильям, глядя на старшего сына, который мягко приобнимает мать. Кэтрин была одной из трёх фигур совета директоров, проголосовавших за сохранение жизни Александру Ю. Уильям голосовал против, но, в конечном итоге, решающим голосом обладали обстоятельства. — Я хочу видеть, на что мы тратим деньги, — холодно бросает он, давая понять сыну, что не намерен терять времени. — Ты готов продемонстрировать? — Результаты последней серии тестов просто поразительны, — после секундной заминки, начинает Алекс. Голос у него густой, сочный, но ничуть не убедительный. — Я считаю это прорывом. — Надеюсь, образец содержится по всем правилам? — Уильям смотрит на него и пытается понять, как этот человек может быть его сыном. Как этот человек может быть жив, когда его сын мёртв. — Условия содержания соответствуют всем протоколам. — В прошлый раз тоже соответствовали, — грубо замечает вдруг Вальтер и все трое поворачиваются к нему, словно вспомнив о существовании Даля. — Вы, я надеюсь, не станете возражать против моих операторов? Я не верю вашим, Алекс. — Стану, — отрезает тот. — В лаборатории я вас не пущу, капитан Даль. Это… семейное. Кэтрин поджимает губы, словно удерживая вздох, а вот Уильям не сдерживается. — Идиотизм, Алекс, это не семейное. А твой идиотизм опасен. Капитан Даль, стреляйте на поражение, если до этого дойдёт. — Я всегда так стреляю, мистер Ю, — хмыкает тот. — Я не надеялся, что ты мне поверишь, — Алекс смотрит на отца так, будто тот его всё же здорово подвёл. — Поэтому я хочу, чтобы ты увидел своими глазами. Я прошу только о чистоте суждений, если ты, конечно, на это способен. — Покажи нам образец, Алекс, — произносит Кэтрин и это оказывается решающим. — Это не наш сын. Её голос раздаётся за спиной, но Уильям не оборачивается, пытаясь взглядом отыскать на Луне останки Пифея и зная, что это невозможно. — Эти твари… тифоны… невероятно умны, — продолжает Кэтрин и в каждом слове её звучит боль. Только вот о ком она скорбит? О погибшем Моргане? Вряд ли, это произошло уже давно. Об Алексе? — То, что мы видели — это подражание высшего уровня... Уильям. Не молчи. Скажи хоть что-нибудь! — Я устал, — говорит он. — Мне нужно поспать и всё обдумать. — Ты ведь не поверил Алексу? — Нет, — когда Кэтрин касается его плеча ладонью, Уильям кусает губу изнутри, чтобы не вздрогнуть. Он лежит в постели в той самой каюте, на которой раньше было написано «Уилл и Кэти Ю». Супруга спит в каюте Даля — и это хорошо, ему нужно побыть одному. Уильям закрывает глаза и видит черноту, полную звёзд. Он точно знает, что там что-то есть. Что-то, чего Уильям не видит, но оно видит его. Морган говорил в своих дневниках, что это «что-то» ненавидит их. Уильям не согласен с ним. Ненависти он не чувствует. Он чувствует только усталость — собственную усталость, усталость Алекса, усталость этого… существа из черноты, полной звёзд. — «Па?», — всё ещё звучит в ушах. — «Па, это ты? Алекс, ты с ума сошёл? Зачем ты их привёл?» Уильям не поверил Алексу, нет. В тёмных глазах Моргана, кажется, полно звёзд. Он не поверил Алексу, нет… -«Па?», — устало вопрошает темнота. — «Па, это ты?» Словно хочет услышать в ответ — «Да, Морган. Это я».