Умру, когда отцветет сакура

      Мерный стук колес об рельсы отдавался в сердце непонятной тревогой. В самом поезде было почти пусто: только несколько человек сидело в конце вагона помимо них. Несмотря на конец марта, солнце уже несколько дней пряталось за густыми облаками, лишь изредка выглядывая, подпитывая землю и растения светом. Сегодня же оно было плотно укрыто тучами, периодически накрапывал дождь, а ветер гнул кроны еще почти голых деревьев. Совсем не весенняя погода, но зелень упорно пробивалась из почвы, а сакура привычно радовала глаз. В этом году ее бледные лепестки, обтрепанные резкими ветрами все еще стойко держались.       Ода отвернулся от окна, за которым пейзаж стремительно менялся с городского на провинциальный, и скользнул взглядом по сгорбившейся фигуре напротив. Дазай в неестественной позе прижался к стене, а его пустой, потухший взгляд блуждал где-то за пределами вагона. Необычайно бледное лицо даже отдаленно не напоминало его старого доброго друга. Свежие бинты на руках, лопнувшие капилляры, круги под глазами. Безусловно Ода уже видел это раньше, все это неотъемлемая часть Дазая, другая сторона, которую тот упорно прячет. Порой очень паршиво.       — Почему не синкансен? — неожиданно спросил Ода, заставив Дазая дернуться. Сдвинул брови: наконец снова присутствовал здесь.       — Растягиваю удовольсвие, Одасаку, растягиваю удовольствие, — Дазай попытался выдавить ухмылку. — Чем дольше едем, тем позже приступим к работе. К тому же от того, как за окном синкансена все быстро пролетает аж голова кружится!       Они снова замолчали. Дазай сетовал на работу, но все это напускное – это дело он буквально вырвал из рук босса, как говорили. Дазай не стал собирать группу, отдавать приказы. Даже отказался от машины и вертолета. Решил сделать все в одиночку.       — Одасаку, чего это ты вдруг напросился мне в напарники? — он изогнул бровь, глаза его нездорово блеснули. — Кто знает, вдруг случится перестрелка?       — Босс же говорил все по-тихому сделать? — Ода потянулся к карману за сигаретами и на удивление не обнаружил их там – забыл. — А поехал почему… Дазай, мне кажется, ты зря так рискуешь, поехав в Киото один.       — Но я не один, — Дазай скрестил руки на груди.       — Теперь да, — Ода прекрасно знал, на что способен Дазай, что даже страшно представить предел его умений, но на душе все равно кошки скреблись.       Оставшееся время они ехали молча, и только раз Дазай пожаловался на то, что Ода где-то профукал пачку сигарет, а тот только хмыкнул на это, припомнив, что Осаму мог бы сам себе покупать сигареты.       Остановились они в небольшой гостинице недалеко от центра Киото. Дазай тактично напомнил Оде об печальной утрате сигарет. Ода, беззлобно ворча, направился в ближайший киоск.       Пасмурная погода погружала город в непонятный траур, но была очень даже ему к лицу. На тротуарах оседали ошметки грязных лепестков. На самих деревьях их было не так уж и много – ветер безжалостно трепал полуголые кроны –, но листья еще не прорывались из почек. Недалеко от речки они заприметили почти нетронутую непогодой сакуру, там и остановились. Дазай перегнулся через ограду и уставился на водную гладь, усыпанную лепестками. Ода закурил, оглядывая окрестности. Еще недавно прошел дождь, и люди шли по улицам аккуратно, сторонились дорог, чтобы их не забрызгали встречные автомобили из луж. Из кустов вынырнул сырой грязный пятнистый кот, похлопал глазами и убежал восвояси. Где-то вдалеке виднелись крыши Золотого Замка. Дазай внимательно разглядывал ту самую уцелевшую сакуру с весьма задумчивым видом, будто искал в ней что-то, а затем заговорил.       — Одасаку, я тут одну легенду припомнил, — задумчиво протянул Дазай, затем выждал паузу, коротко взглянул на Оду и продолжил. — Это легенда о боге Ниниги и его возлюбленной Цветущей Вишне. Как-то раз Ниниги повстречал прекрасную девушку. Она была красива, нежна – ну как не проникнуться чувствами к такому созданию. Так вот, этой девушкой и была Цветущая Вишня, дочь Властителя Горных Цепей. Они полюбили друг друга, и Ниниги пришёл просить руку дочери Властителя. Тот, конечно же, обрадовался такому союзу. И даже отдал ему в придачу свою старшую дочь – Скалу. Вот старый дурак. Так о чем я? А, ну и эта старшая из дочерей, разумеется, тоже прониклась симпатией к сыну богов, но Ниниги был глух к ее чувствам и был верен только Цветущей Вишне. Вскоре Ниниги и Цветущая Вишня вступили в брак, а разгневанная Скала разразилась проклятиями. Она говорила, что выбери он ее, то их потомки были бы несокрушимыми и бессметными. Но с Цветущей Вишней у них не выйдет ничего, кроме как потомков с короткой жизнью, подобной цветению весенних цветов. Вот так и получилось, что у людского рода такая непродолжительная жизнь. Как вспышка. Хотя у кого-то это всего лишь тлеющий уголь.       Дазай резко замолчал, но потом деловито добавил:       — Не удивительно, что самураи сравнивали свои жизни с периодом цветения сакуры. Жизнь для них была даже короче, чем у кого-либо ещё... Но знаешь, Одасаку, я чертовски рад, что у Ниниги с этой Скалой ничего не вышло. Вечная жизнь, хах. Мороз по коже.       Последнее предложение эхом билось в сознании Оды, с какой горечью оно было сказано. Но переведя взгляд с реки снова на Дазая, он обнаружил привычную самодовольную ухмылку: он вновь просветил друга на неизвестную ему тему.       — Не иначе как Киото на тебя действует, с такими-то справками, — уголки губ Оды слегка подернулись. Он тихо, совсем незаметно выдохнул.       — О, безусловно! — Дазай широко распахнул глаза и мотнул головой в сторону, где виднелась за ветками пагода Золотого Храма.       Однако посетить его товарищи так и не удосужились, и, не спеша, разговаривая о работе, о жизни, о людях, они направились обратно в гостиницу. Ода был слегка обескуражен таким ходом событий, ведь в Киото он не бывал уже давно, да и даже тогда, в прошлом, ему так и не посчастливилось хорошенько рассмотреть этот величественный город. Дазай лишь посетовал на сырость – он где-то успел вымочить себе ботинки и время от времени жаловолся на мерзкое хлюпанье – и сообщил, что прогноз погоды на завтра очень даже многообещающий, поэтому нет смысла таскаться по городу в такую слякоть.       — Дазай, ты ведь не забыл о работе? Босс ведь запросит отчет? — Ода слегка прищурился.       — Ой, да что там такого. Завтра, все завтра. Уверен, Мори-сан поймёт. Мы же всё-таки с дороги, — он хитро подмигнул.       Несмотря на сырые ноги, Дазай категорически отказался воспользоваться транспортом, поэтому прибыли в гостиницу они только к вечеру. Под конец пути он заметно притих и часто прерывисто вздыхал, будто хотел что-то сказать, но резко передумывал.       — Одасаку-у, как же хочется спать, — Дазай потянулся и картинно зевнул. — Знаешь, так выматывают все эти поездки. Да-да, не надо на меня так смотреть, я сам выбрал все это. Но все же.       — Как знаешь, — вздохнул Ода. По правде он тоже немного устал от наматывания кругов по улочкам Киото, поэтому совсем не осуждал друга.       — Тогда я пошёл. Доброй ночи, — Дазай помахал рукой и захлопнул дверь перед Одой.       Комната Оды была соседней. Вполне простенький, но опрятный номер. Цветовая гамма хоть и была довольно контрастной: зеленые обои, темно-коричневый пол, фиолетовое покрывало на кровати – но она меркла, серела на фоне пары окон, из которых выглядывали тяжёлые мрачные тучи. Вскоре на улице совсем стемнело, а на душе у Оды все так же было неспокойно. Стянув с ног ботинки, он так и лёг при всем обмундировании. Ему хотелось спать, но сон совсем, как на зло, не шёл. Проворочавшись на кровати пару часов, он не выдержал и решил, что лучше тогда подготовится к завтрашнему дню, изучит материалы дела, необходимые досье. И Дазаю, и ему будет проще идти по уже вытоптанной заранее дорожке.       Ода только закрыл дверь своего номера, как в соседнем раздался грохот, за которым последовала тишина. Он инстинктивно, без промедлений, ринулся к двери – открыто. Пулей залетев внутрь он остолбенел. На долю секунды. За следующую долю секунды Ода молниеносно выхватил пистолет из кобуры, глядя прямо в синеющее лицо Дазая. В его глазах сменяли друг друга стыд, страх, отчаяние и боль. Выстрел погремел у него над головой, порвав верёвку, и Дазай грузно упал рядом с перевёрнутым стулом, хватаясь за горло и кашляя. Он не мог взглянуть другу в глаза, но чувствовал всем телом, что творится с душой Сакуноске. Всех его отточенных движений и реакций хватило только на один выстрел. После же пистолет сразу вылетел из дрожащих рук, звонко ударившись об пол. Внутри все клокотало. Сначала им обуяли страх и смятение, он не мог ни о чем и подумать, ничего не мог сказать, только открывал рот и как рыба хватал воздух. Затем на смену пришла ярость, в перемешку с отчаянием. Голова гудела, будто в ней упорно, с каждым разом все громче и громче, ударяли в гонг. Слова застряли в глотке, и, швырнув какой-то нечленораздельный крик, Ода почти выбежал из комнаты, хлопнув дверью.       — Одасаку... — только и смог прохрипеть Дазай, подбирая под себя ноги.       Он нашёл его в баре напротив гостиницы. Был поздний час – самое пиковое время для таких заведений. Толпы людей, словно волны буйной реки, сновали от столика к столику. Дазай заприметил знакомую макушку у барной стойки и, лавируя между людским потоком, неспешно направился прямо к Оде.       Ода же опустошил уже не один стакан с виски, и снова попросил наполнить его. Некоторое время он крутил бокал в руке, поглядывая на бар сквозь коричневатую жижу. Он почти не заметил, когда Дазай примостился рядом, как ни в чем не бывало. Но как заметил, то залпом выпил виски и нехотя покосился на приятеля. Ода вздохнул. Это был вдох облегчения, он был чертовски рад видеть Дазая в баре, рядом, чем висящим с потухшим взглядом в петле. Дазай, напротив, не мог оторвать взгляд от барной стойки и уже, кажется, изучил все царапины на ней. На шее у него красовались свежие бинты.       — Одасаку, — наконец Дазай набрал воздуха в легкие, и тихо произнёс, — мне в жизни не расплатиться за то... зрелище, что я тебе устроил. Я не жду, что ты простишь меня. Но мне ужасно стыдно, и очень жаль. Прости. Я не хотел, чтобы мой, пожалуй, единственный верный друг видел это.       Ода ничего не ответил, только заказал ещё виски: себе и Дазаю. Они выпили, потом ещё. И ещё. Наконец Ода повернулся к Дазаю, уставился на него стеклянными глазами, что тот аж поежился.       — Скажи мне, Дазай. Скажи, почему? Без утаек, ужимок и прочего. Просто, почему? — именно слово "почему" давалось ему хуже всех, но теперь Дазай не мог отвернуться, разразиться смехом и сказать, что все в порядке, что это просто дурацкая шутка и вообще все ему по пьяни причудилось.       Понурив голову, сдвинув брови, спустя пару минут под этим угнетающим взглядом Одасаку, он сказал:       — Знаешь, за мной бежит стая бешеных псов. Их пасти исходят жёлтой пеной, их горячее дыхание обжигает спину. Я слышу их беспорядочный лай у себя в голове и пытаюсь заглушить всем, чем только можно, да так, что никто до меня докричаться больше не может. Я бегу, но с каждым днём бежать становится все тяжелее. Я устаю, а свора нет. Псы видят, как я слабею и это только придаёт им сил. Но я бегу, как бы больно ни было, я продолжал бежать. Потому что знал, что стоит замедлиться, споткнуться и они набросятся всей стаей. Тогда от меня больше ничего не осталось бы, я бы перестал существовать. Глотая слезы, я хватаюсь за тлеющий уголёк непонятно чего, заставляю встать себя утром с кровати, изобразить занятость. Делаю вид, что игнорирую этот лай за спиной. Я улыбаюсь, но это так больно, Одасаку, так больно. Одна из псин вцепилась в ногу. Но я все пытаюсь бежать. Жизнь, общество, прошлое – они швыряют мне под ноги палки, кидают камни, чтобы замедлить меня и скормить своре. Мне очень больно, тоскливо. Нет никакого света в конце тоннеля. И я хочу упасть.       — Вот как, — эхом отозвался Ода. Эти слова для него стали потрясением. Он видел, знал, что что-то непонятное гложет его товарища, пытался помочь. Но он никогда не думал, что услышит так ясно все то, что лишь подразумевалось. — Черт.       Ода хлопнул Дазая по спине, а он в ответ лишь горько улыбнулся:       — Но знаешь, сейчас я даже рад, что ты мне помешал. Рад, что ты рядом. Сейчас я почти не слышу их.