Первые капли дождя тяжело упали на землю. Топи и болота, которыми так славилась Луизиана, притягивали к себе непогоду с таким же усердием, с которым толстяк тянет руки к последнему куску пирога. На каждый солнечный день приходилось по неделе ливневого ненастья.
Капли тяжело стучали по металлическому карнизу, будто бы небесный барабанщик ударял палочкой о палочку, задавая ритм группе в начале выступления.
Услышав шум, Урсула отвлеклась от мытья посуды и посмотрела в незашторенное окно.
— Ну, хоть эту клятую мошкару разгонит, — хрипло пробормотала она себе под нос, споласкивая последнюю тарелку, а заодно и раскрасневшиеся от горячей воды и моющего средства руки. Тучи зудящих кровопийц всех мастей и размеров были ещё одной неотъемлемой и досаждающей особенностью здешнего климата.
Урсула тяжело разогнулась. Со вздохом облегчения размяла ноющую от неудобного положения (или всё же влажности, чёрт их разберёт) поясницу, и, грузно ступая по скрипящему полу, направилась на крыльцо. У самого входа замерла на секунду и поправила криво висящую фотографию в рамочке, достала из кармана платок и потерла уголок стекла, смахивая невидимые глазу пылинки. Фото, которое когда-то было черно-белым, запечатлело двоих — мужчину и женщину. Урсула и её возлюбленный муж Томас — молодые, счастливые, невероятно прекрасные в своей бескрайней любви, на которую способна только безрассудная юность. Они белозубо улыбаются в камеру. Томас вскинул руку вверх, прикрывая глаза от солнца. Урсула (и не узнать её, старуху, в этой безмятежной девчонке с россыпью кудряшек) кошкой ластится к нему, прижимается щекой к плечу.
Именно таким он и остался в её памяти — с широкой улыбкой и хитрым прищуром. Через полгода его отправили во Вьетнам, где он и погиб. Останки домой не привезли, отделавшись скорбной отпиской с соболезнованиями. Томас остался лежать там — жертва чужой войны в чужой земле. А ещё через полгода война закончилась.
Всё тем же платком Урсула промокнула набежавшие слезы. Хоть и прошло больше сорока лет, боль никуда не ушла. Осталась с ней тяжелой ношей. Диким зверем вырыла нору в самом сердце и напоминала о себе каждый раз, как растревожишь.
Урсула так больше никого и не встретила. Не смогла смириться с потерей Томаса. Она до сих пор временами замирала, вглядываясь в окно, будто бы всё ещё ждала, что разглядит на дороге знакомый силуэт, узнает размашистую походку. Что он переступит порог, широко улыбнется, совсем как на том снимке, прижмет её к себе и больше никогда не отпустит.
Этот дом строил сам Томас. Вместе с друзьями они своими силами возводили эти стены. По его проекту на первом этаже должен был располагаться небольшой ресторан, а на втором — жилые помещения.
— Вот увидишь, Урсула, это будет лучший ресторан в Новом Орлеане. Мы назовем его… Пока не знаю, но думаю, придет со временем. У нас же его ещё полно. Да и вообще самой прекрасной рекламой нам будет служить твой чудесный гамбо, — хохотал он, прижимая к себе молодую жену.
Он предусмотрел даже место для детской и клятвенно обещал воплотить идею в жизнь сразу после возвращения. Но не суждено было в этом доме звучать смеху их ребенка.
Старый ресторан, который так и остался безымянным, да мечты, рассыпавшиеся прахом — это всё, что ей осталось от любимого мужа. Единственный памятник ему и их совместному будущему.
Сегодня ресторан пустовал, что, впрочем, не было такой уж редкостью. Годы шли, одно поколение сменяло другое, и молодежь уже не завлечь миской традиционного местного супа. Им подавай не только хлеба насущного, но и зрелищ. На вкус консервативной Урсулы — весьма непотребных.
Французский квартал в полном объеме поставлял охочей до гуляний молодежи и первое, и второе, а на десерт добавлял ещё и щепотку запретных соблазнов и удовольствий.
Усевшись в кресло-качалку на крыльце, Урсула устало ворчала на чуждые ей нравы современности, сноровисто забивая табак в большую черную трубку. Хоть глаза у неё уже были и не те, но руки не дрожали, выполняя привычный ритуал, обретали былую ловкость. Вложив в рот мундштук, она втянула дым и двумя широкими струями выпустила его через ноздри.
Качнулась в кресле, пришлепнула ладонью зазевавшегося комара и бездумно уставилась на всё усиливающийся ливень. Изредка она делала очередную затяжку и выпускала сизые лоскуты густого дыма навстречу дождю.
Докурив, она аккуратно выбила остатки табака прямо на столик, стоящий там же. Положила рядом трубку и спички. Ей вдруг показалось, что она непомерно устала. Тяжело поднявшись с кресла, она про себя решила завтра не открывать ресторан. Ведь всё равно последний посетитель был здесь почти две недели назад. Парень остановился, чтобы спросить дорогу до центра города. Её коронную похлебку он заказал, как показалось Урсуле, из вежливости и жалости к ней — немощной старухе.
— Снова стариковская хандра, — она сплюнула себе под ноги, — а я-то так уповала на блаженное забвение маразма.
Остановившись у самого порога, Урсула надсадно закашляла в кулак. Зайдясь в приступе, она с четкостью ощутила, как в груди что-то лопнуло. Внутри растекся нестерпимый жар, а в глазах потемнело. Сделав два неуверенных шага, она тяжело осела на дощатый пол ресторана и спустя мгновение провалилась в темноту, потеряв сознание.
Она не знала, сколько длился обморок, но когда очнулась, боли не стало. Усилием воли ей наконец-то удалось разлепить тяжелые веки. Урсула попыталась сфокусировать зрение и испуганно вскрикнула. Из-за мутной пелены обморока, ей показалось, что к ней склоняются два человеческих скелета, буравя пустыми глазницами черепов.
Женщина испуганно заморгала, пытаясь привести в норму помутившееся сознание. Пару секунд спустя ей наконец-то удалось в подробностях разглядеть нежданных визитёров. Парень и девушка. Молодые, по внешнему виду даже не разменяли четвёртый десяток. Смотрят без тревоги, а будто в ожидании. Урсула внимательно изучала их, забыв о своем нелепом положении и необходимости подняться.
— Позвольте, — парень галантно протянул руку, предлагая помощь. Взгляд пожилой женщины скользнул снизу вверх, подмечая детали. Смазливый мальчишка-мулат. Старые черно-белые кеды, узкие кожаные брюки, щедро усыпанная металлическими клепками кожаная же куртка и растянутая белая футболка. Справа в носу блестело колечко пирсинга, а буйную копну вьющихся волос венчала шляпа-цилиндр. Его голос звучал хрипло, как у заядлого курильщика.
Наконец-то опомнившись, Урсула схватилась за предложенную пятерню экзотического гостя. Машинально она приметила то, с какой легкостью удалось такому тощему парню поднять её — весьма упитанную женщину.
— Вам лучше присесть, — у девушки оказался на удивление низкий голос с едва различимым акцентом. Урсула потерла слезящиеся глаза и уставилась на говорившую. Настолько худая, что кажется почти изможденной. Хотя сейчас это соответствовало моде, чего старухе было совсем не понять. Кружевное молочное платье не облегало фигуру. Кожа настолько белая, что словно бы светится в полумраке комнаты. Глаза густо подведены черным, как у женщины-вамп из немого кино. Изучающий взгляд Урсулы уперся в тяжелые черные ботинки, которые совершенно не подходили к общему аристократичному образу.
— Немудрено, что я приняла их за пару скелетов. Ишь худые какие. Чудаки. По всему видать, что заплутали в поисках Бурбон-стрит, — решила про себя Урсула. Однако эта простая мысль не принесла ей облегчения. Глаз приметил какое-то несоответствие, да вот разуму никак не удавалось извлечь эту занозу подозрения на свет божий.
— Спасибо за заботу, — опомнившись, спешно пробормотала она. — Повезло мне, что в такую непогоду вы оказались рядом… А то кто бы знает, какой кошмар мог бы произойти.
Гости переглянулись.
— Собственно говоря, даже не могу представить, что может сделать ваш день ещё хуже, — губы говорившего парня растянулись в совершенно неуместной улыбке. Его чёрные глаза лукаво поблескивали из-за темной завесы волос. По окнам всё также монотонно барабанил дождь.
Урсула опасливо попятилась. Её внезапно осенило — одежда визитёров была абсолютно сухой, а обувь — чистой. Если бы они подъехали к ресторанчику на машине, то все равно не смогли пройти по набухшей от дождя почве, не намокнув и не запачкав ботинок.
— Что вам нужно? — голос женщины сорвался на шёпот. — Касса совсем пустая, здесь нечем поживиться. Можете взять оставшийся алкоголь, но его немного. Он там, внизу.
Дрожащая рука указующе ткнула в направлении барной стойки.
Незнакомцы не шелохнулись, пропустив мимо ушей сбивчивые слова.
— Ох, как же я невежлив, — парень театрально ударил себя ладонью по лбу, — совершенно забыл представиться. Я — Барон Самеди ЛаКруа!
С помпой циркового конферансье он сорвал с головы цилиндр и приветственно взмахнул им в сторону женщины.
— Бриджит ЛаКруа, — напевно протянула девушка следом и даже сделала легкий реверанс.
Женщина молчала, не зная как вести себя с очевидными на её взгляд безумцами.
— Р-р-рада знакомству! — от страха женщина начала заикаться. Мысли лихорадочно метались в голове. Взгляд снова и снова скользили от одного гостя к другому. Эти имена были ей знакомы, но откуда? Обрывки воспоминаний ускользали, не желая складываться в полноценную картину. Урсула сама не могла понять, отчего продолжала смотреть на цилиндр, который парень всё ещё крутил в руках. Монотонные движения длинных смуглых пальцев вводили в транс.
Урсулу замутило, в висках неприятно застучало. Она схватилась за голову, в которой камнепадом зазвучал бой древних барабанов. Вокруг запахло кострами и кровью. Ощущения были настолько реальны, что дыхание перехватывало. Перед глазами мельтешили пятна, кажущиеся бликами пляшущего огня и извивающимися вокруг него телами. Осознание пришло внезапно, и видения отступили.
Барон улыбнулся ещё шире и, крутанув цилиндр в последний раз, вновь водрузил его на голову.
— Моя бабушка Анита была родом с Гаити, — завела Урсула рассказ пересохшим от страха ртом, — она рассказывала мне предания о лоа — духах вуду. И самыми могущественными из них были Барон Самеди и маман Бриджит — спутники и проводники в последней земной дороге для любого, кто им верен.
— Ну, не самыми, — тихо и с видимым сожалением протянул Самеди, запуская руки в карманы куртки.
— Не перебивай, — шикнула на него Бриджит, прислонившись к ближайшему столу.
— Можно подумать, ты услышишь что-то новое и удивительное, — парень увлеченно шарил в карманах куртки, вполуха слушая говорившую женщину.
Урсула не заметила их спора, продолжая свой рассказ.
— Помню, как отец всегда ругал её за эти истории, говорил, что она меня пугает своими сказками. И бабушка замолкала. Дожидалась, пока за ним закроется дверь, и продолжала. «Они никогда не обидят тебя, милая, — ворковала она, — барон ЛаКруа и маман Бриджит очень любят малышей». Я запомнила эти истории на всю жизнь. Редкими вечерами бабушка открывала бутылку рома. Шикала на меня, чтобы ничего не говорила родителям, и если я соглашалась, то позволяла мне сидеть с ней. Она курила трубку, смаковала жгучий ром и рассказывала бесконечные предания и байки о своей родине. В этом была магия, понимаете? Именно в такие моменты все её истории казались правдой. Она всегда наливала лишнюю рюмку и оставляла её на столе рядом. Говорила, что для Барона.
— А вот это хорошая традиция, — пробормотал Барон, всё ещё занятый поисками чего-то известного только ему.
Это высказывание Бриджит снова оставила без ответа.
— «Духи и боги не любят забвения! Никто не любит. Даже такая мелочь уже почёт им». Так говорила моя бабка. Когда Томас погиб, я утратила веру во многое. Не могла простить, что его забрали у меня. Но всегда по старой памяти наливала две рюмки. Себе и Барону. Как учила бабка. Правильно говорят, привычка — вторая натура.
Женщина замолчала. Промокнула глаза и уголки рта чистым краем передника.
— Если вы здесь, значит, пришел мой час? — спросила она почти что деловито. — И сегодня я умру?
Бриджит искоса взглянула на своего спутника, но он был слишком увлечен, ощупывая карманы брюк.
— Я не хотела бы вас пугать, — взгляд полуприкрытых глаз в обрамлении тяжелых смоляных ресниц скользнул куда-то за спину Урсулы, — но вы уже умерли…
Для убедительности она указующе ткнула острым подбородком в том же направлении.
— Нашел, — раздался ликующий возглас Самеди. В его вскинутой в победном жесте руке была пачка крепких Lucky Strike и серебряная зажигалка Zippo.
Урсула не слышала его. Она растерянно разглядывала саму себя, распластанную на полу у самого порога ресторана: голова откинута назад, рот открыт, глаза полуприкрыты. Седые волосы выбились из-под покрывающей их косынки, разметались по лицу.
— Нелепая жизнь, нелепая смерть, — Урсула уперла руки в бока, словно рачительная хозяйка, оглядывающая беспорядок, оставленный гостями. Чуть помедлив, отвернулась от страшной картины.
— Раз уж живых среди нас нет, ничего, если я закурю? — голос Самеди звучал так, что ясно давал понять — разрешения он просит лишь для соблюдения приличий.
Урсула безразлично махнула рукой, хотя раньше и не позволяла курить в своем заведении. Барон чиркнул кресалом зажигалки, на мгновение склонился к огню, жадно затянулся, почти ополовинив сигарету за раз, и выдохнул едкий дым из приоткрытых губ. Он проследил за тем, как Бриджит бесшумно прохаживалась по залу. Касалась тонкими пальцами то грубых столешниц, то стен, которые украшали пластиковые цветы и вьюнки искусственного плюща. Она остановилась у выхода, аккуратно сняла со стены рамочку и с интересом начала изучать пожелтевшее от времени фото.
— Вы были здесь так счастливы, — заключила она тихо, — вы с Томасом. И вас разлучили.
Урсула не знала, что на это ответить. Да и нужны ли её ответы всевидящим духам?
— Что меня ждет? Не сильна я в теологии, — спросила Урсула деловито, припомнив мудреное словцо.
— А чего ты ждешь? — ответ барона озадачил.
— Если честно, то ничего. Я всегда была уверена, что после смерти нет ничего. Ни тоннеля, ни света в конце. Однако ж, вы здесь, и я с вами разговариваю. Только если это мне не видится.
— Отрицание… Одна из стадий принятия, через это проходят все. И что же я могу сделать, чтобы доказать, что мы не бурная игра умирающего сознания? О, давайте выпьем напоследок. Ну за то, чтоб грядущий путь стелился гладко — неожиданно протараторил барон и лукаво подмигнул.
— Выпьем? — Урсула недоверчиво сверлила его взглядом. — Серьезно? И это всё?
— Всему свое время, душа моя. Поверь моему опыту, непостижимое приятнее всего постигать в паре с крепким ромом.
Барон внезапно перешел на «ты». Забывшись, женщина уж было открыла рот, чтобы привычно возмутиться, но вспомнила, что перед ней смерть, а не нахальный юнец в стоптанных кедах. Хотя он так и выглядел. Да и фамильярное обращение «душа моя» в его устах обретало совсем иной смысл.
Лукавая улыбка чуть тронула пухлые губы барона, будто бы он умел читать мысли.
— Лучший кубинский ром у меня под барной стойкой, уж свою-то кончину могу я отметить хорошей выпивкой, — Урсула к своему удивлению не испытывала даже толики горечи и сожалений, которые казалось бы должны мучать её в такой момент.
— Терзания — это удел живых, — сказал Барон, подтверждая её догадку.
Он уселся за стойку и жестом предложил Урсуле составить ему компанию. За баром уже хозяйничала Бриджит, звеня бутылками и посудой. Наконец-то она извлекла на свет тёмную бутылку и три чашки из разных сервизов, которые нашла там же. С треском свернула крышку и принюхалась. Удовлетворенно хмыкнула, оценив качество напитка, и также сноровисто разлила коричневую жидкость по чашкам.
Они выпили в абсолютной тишине. Урсула не почувствовала во рту привычной горечи спиртного, ощущения были скорее лишь эхом того блаженного жара, полустёртым воспоминанием. Она с сожалением отодвинула чашку.
— Обо мне не будет заметки в газете от скорбящих родственников, — задумчиво проговорила она, вперив взгляд в пустоту. Пальцы машинально прокручивали чашку на стойке. Бриджит подалась вперед, опершись острыми локтями стойку, как сердобольный бармен. Барон тоже развернулся к Урсуле и качался на стуле, едва касаясь половиц длинными ногами.
— Никто не придет на погребение. Жизнь я прожила долгую, да не так как должно. Ни семьи, ни друзей… Не могу сказать, что здесь нет моей вины. Вот что теперь будет с этим?
Неопределенный взмах в сторону тела, словно оно было забытой вещью. Ей не ответили.
— А я вам скажу! Сожгут в печи да сгребут прах в одну казенную урну вместе с пеплом, оставшимся от местных бродяг да неопознанных бедолаг. И поделом… Нету у моего Томаса места в земле, да и мне без него оно не нужно.
Она вновь пододвинула свой стакан к Бриджит. Та в свою очередь его наполнила и вернула, скользнув пальцами по деревянной столешнице. Урсула в два глотка осушила емкость и с грохотом обрушила её на стойку.
— Жизнь мертвых продолжается в памяти живых. Цицерон. — Отвлеченно пробормотал Барон, крутанув миниатюрную фарфоровую чашечку на пальце.
— Забвение — это окончательная смерть? В таком случае мне повторить, мадам. Даже соседи постараются как можно скорее забыть такую сварливую старуху, как я.
— Лишь смерть даёт понимание того, как нужно было прожить жизнь. — Барон притянул к себе бутылку, оценил количество оставшегося рома. Плеснул в чашки Урсулы и Бриджит, а сам приложился к горлышку.
— А если бы на той стороне вас ждал Томас, вы бы, не задумываясь, отправились к нему? — голос Бриджит звучал задумчиво.
Урсула встрепенулась.
— А это возможно? — в её голосе звучала надежда.
— Даже если и нет, то у тебя будет целая вечность, чтобы доказать обратное. Возможно, вы и встретитесь. Никто не может знать наверняка, душа моя. Но даже в посмертии нужна надежда, — утвердительно сказал барон.
— Так почему мы ещё здесь? — Урсула медленно спустилась с высокого стула и, забывшись, схватилась за поясницу. Необходимости в этом привычном жесте не было. После смерти она не стала моложе, но старческих немощей больше не было.
— И правда, нам ведь давно пора идти, — Барон с мальчишеским озорством ещё раз крутанулся на стуле и вскочил на ноги. Он галантно подставил свой локоть Урсуле, и она не преминула воспользоваться предложением.
— Mon ami… — Самеди вопросительно посмотрел на Бриджит.
Та молча выскользнула из-за стойки. Вышла в центр зала, повертела головой по сторонам, словно примерялась, и направилась к кладовой. Приоткрыла дверь и заглянула в полумрак небольшого чулана, заставленного хозяйственной утварью. Урсула с интересом наблюдала за её манипуляциями. Заметила она, что и Самеди жадно следит, только не за самим ритуалом, а любовным взглядом оглаживает силуэт супруги.
Тем временем Бриджит плотно закрыла дверь и начертала рукой невидимый символ.
— Милости прошу, — она вновь распахнула дверь и приглашающе повела рукой, словно иллюзионист, довольный свой фокусом.
Там больше не было кладовой и её содержимого. Весь проем заполнял бледный свет, будто за ним стояло раннее осеннее утро. Пахнуло прохладой, озоном и пожухшей листвой. Урсула перевела взгляд вниз и увидела туман. Он стелился над полом, медленно вытекая из-за двери, как молоко из опрокинутой чашки. От него веяло свежестью и обещанием покоя.
— Готова? — склонившись к её уху, шепнул Самеди.
— С таким кавалером, хоть на тот свет, — в тон ему ответила женщина.
Барон ободряюще накрыл её руку своей и шагнул в направлении двери. Урсула в последний раз оглянулась на то место, где прожила последние сорок лет, вздохнула и переступила порог.
Они растворились в этом рассеянном свете. Колдовской туман втянулся следом за ними, скользнув змеиными хвостами. Когда последний его клочок скрылся, Бриджит захлопнула дверь и смахнула невидимый знак с полотна.
Самеди не нужен был вход, чтобы уйти или вернуться. Он всегда принадлежал пограничному перекрестку между миром живых и мертвых, был частью обеих реальностей одновременно.
Бриджит покрутила головой по сторонам и заприметила в дальнем углу старый музыкальный автомат с виниловыми пластинками. Вот и нашлось, чем скрасить ожидание и последний путь покойной.
***
Урсула во все глаза рассматривала барона ЛаКруа. Как только они переступили порог в мир мёртвых, он принял истинный облик или же личина стёрлась сама. Старые кеды сменились щегольскими штиблетами, современную одежду заменил новехонький фиолетовый смокинг. Несменным остался цилиндр да то самое колечко в носу, которое теперь пробивало кость черепа насквозь.
Её руку накрывали выбеленные временем костяные пальцы, а вместо полных губ застыл вечный оскал улыбки. И только тьма в провалах глазниц казалась живой материей.
— Добро пожаловать! — Отсутствие языка совершенно не мешало Самеди вести светские беседы.
— Впечатляет. — Урсула неопределенно повела свободной рукой, указывая на барона.
— Я прекрасен в обеих своих ипостасях, — в голосе Самеди звучал шутливое самолюбование.
Урсула наконец-то сообразила, что следует рассматривать не своего провожатого, а загробный мир и закрутила головой по сторонам. Перед ними змеей извивалась утоптанная грунтовая дорога, а по сторонам клубился всё тот же туман. Он то любопытно тянулся навстречу путникам, то наоборот отступал. Когда Урсула решила коснуться ближайшего к ней белесого язычка, тот ускользнул от протянутой руки, словно был живым.
Где-то в отдалении слышался тихий шум воды, но он не приближался и не отдалялся. Нельзя было даже понять с какой стороны идет звук, он будто был повсюду. А может, так оно и было.
— Так что? — Урсула вновь обернулась к Самеди. — Ты обещал рассказать о загробном мире.
— Ну, как видишь, достопримечательностей здесь не так уж и много, — он взмахнул рукой, и туман льнул к нему, словно ручной зверёк, — точнее они есть, но постичь их величие доступно не каждому. Они покажутся, только когда ты сама будешь готова их принять.
— А где остальные духи?
— О, они здесь. Совсем рядом. Понимаешь, мы не грозим карами или не сулим бесконечное счастье. Мы предлагаем иной выбор…
Барон замолчал, выискивая что-то взглядом в тумане. Хотя может для него здесь открывался совсем другой пейзаж, не скрытый вязкой пеленой.
— И мы пришли. В этот раз быстрее, чем обычно.
Урсула огляделась по сторонам. Разительных перемен в окружающей обстановке не произошло. Она посмотрела вниз, и поняла, что дорога разветвилась перекрёстком.
— Так вот. Тебя ждёт важный выбор, и я не буду откладывать этот момент, раз уж ты захотела как можно быстрее оказаться здесь…
Урсула непонимающе хлопала глазами.
— Перекрёсток всегда находит мой спутник. Если он совершенно не хочет расставаться со своими земными заботами, то мы можем блуждать здесь вечность. Однако, ты словно желаешь быстрее распрощаться с тяготами, что пришлось перенести тебе при жизни. Могу понять. Урсула из безымянного ресторана в Новом Орлеане, что же ты выберешь? За этим поворотом — он указал налево, — течёт река безвременья, там ты обретешь покой, забудешь обо всех своих печалях, но и радостей тоже не вспомнишь. Полная безмятежность и вечная тишина.
— А за другим?
— Ты станешь призраком и пополнишь собой великий сонм духов. Ты обретешь познания и могущество, но самой сутью этого бытия станет самое сильное чувство, которое ты испытывала в жизни. Скорбь, гнев, боль или счастье… Какое-то из чувств, что доступны пониманию людей, станет твоей сутью. Такова плата.
Урсула погрузилась в краткие раздумья. При жизни она перенесла множество лишений и печалей, но были в ней и радости. Не желала она терять и память о Томасе, тем более если на встречу с ним был хоть мизерный шанс.
— Я знаю, что выберу. Тебе без сомнений уже известно об этом.
— Конечно. Я не берусь оценить твой выбор. Смерть — не судья.
Урсула отпустила руку барона и сделала пару шагов вперёд.
— Почему вы пришли ко мне? — она наконец-то решилась задать тревожащий её вопрос.
— Каждому по вере его. Ты ждала, хотя сама того и не осознавала — коротко ответил барон.
Урсула больше не задавала вопросов. Она лишь взмахнула рукой на прощанье и повернула направо. Самеди стоял на перекрестье до тех пор, пока силуэт его спутницы окончательно не растворился в тумане.
Он уже собрался вернуть в мир живых, как услышал из тумана скорее мысленный посыл, чем голос своей отныне свободной спутницы:
— Кстати, вы очень милая пара!
***
— I Put A Spell On You, 'cause you're mine, — донеслось до ушей барона по возвращении в мир живых. Зал ресторана освещали многочисленные свечи. За время его отсутствия на землю спустилась ночь. Он огляделся и заметил, что тело Урсулы было накрыто клетчатым пледом.
Бриджит танцевала на веранде под раскаты гортанного голоса и медленно струящейся из автомата мелодии. С веранды открывался вид на тихую речную заводь, которая незаметно переходила в болота, темнеющие очагами омутов. Круглая луна созерцала сонную землю провалами кратеров, которые сегодня особенно напоминали глазницы черепа. Её свет резкими мазками серебрился на черной воде. В густых зарослях мерцали огоньки светлячков. Из окружающей тьмы раздавались едва слышные крики ночных птиц. Слышал Самеди и извечные шепоты лоа, которые всегда были рядом с ним.
Бриджит кружилась и вскидывала тонкие руки, заводила их за голову и медленно раскачивалась, повернувшись спиной к залу, будто и не ждала. Хотя он знал, что она всегда ждёт. Вечность и дольше, если потребуется.
Самеди вытащил сигарету из пачки, закурил и медленно направился к жене, словно собирался подкрасться, хотя и знал, что это невозможно. Они всегда чувствуют друг друга, где бы и с кем не были.
Он обнял её со спины, положил руки на тонкую талию и прижался щекой к мягким волосам, не выпуская сигарету изо рта.
— Да, ты околдовала меня, потому я твой — вторил он хриплым шепотом музыкальному автомату.
Бриджит продолжила размеренно двигаться, вовлекая его в свой танец. Подняла руку и забрала у Самеди сигарету, скользнув пальцами по его губам. Жадно затянулась, ощущая не только табачный дым, но и вкус своего возлюбленного. Он развернул её к себе и закружил на месте. Склонился к самому лицу, скользнул кончиком языка по губам. Бриджит выдохнула в его приоткрытый рот тугую струйку дыма. Барон втянул его в себя, и чуть задержав в легких выпустил в потолок.
— Что может быть прекраснее? — игриво спросила Бриджит, выскальзывая из его объятий. Она развела руки в стороны, будто бы пыталась обнять весь мир.
— Ты, — ответил Самеди, наблюдая за тем, как супруга крутит сигарету в тонких нервных пальцах, затягивается и подходит к перилам веранды.
— Не будь банальным, — по-кошачьи фыркнула она, выпуская дым.
— Любая непогрешимая истина настолько проста, что кажется банальной.
Бриджит в задумчивости покусывала нижнюю губу. Самеди с порога уловил её настроение — в хорошенькой головке жены завелась назойливая мысль, которую она теперь усиленно обдумывает. Барон не торопит её.
— А она ведь правда любила Томаса, все эти годы. Верная жена мертвого мужа, — наконец-то шелестит её голос.
— Что-то мне это напоминает, — Самеди в пару шагов преодолевает расстояние, разделяющее их с Бриджит, и жарко вжимает её в перила.
— Я не шучу! — она тонко взвизгивает словно от боли и легким перышком снова выпархивает из кольца мужских рук.
Автомат щелкает, пластинка с одной песней начинает играть заново. Бриджит кружится по дощатому настилу веранды, привстает на носочки словно желает подражать балерине. Кружевной вихрь, источающий пламя страсти и холод открытой могилы.
Самеди давно выучил правила этой игры. Благоверной вздумалось взять мертвеца измором.
— Ты считаешь это справедливо? Нашей любви отведена вечность, а людям жалкие её крохи.
— Не я придумал правила, милая, ты же знаешь. Я проводник и тот, кто дает приют душе, чтобы она не осталась неприкаянной.
— Бла-бла-бла, это я и без того знаю, — дует губки, словно озорная школьница, которую ругают за очередную проказу. Да вот только черти в глазах не просто скачут, а устроили Вудсток.
— Что ты задумала? — Изловчившись барон ухватил жену и грубо притянул к себе. От неожиданности она потеряла равновесие и упала в объятья мужа. Пискнула будто бы от испуга, но Самеди знаком и этот прием. Целует горячо, сминая податливые губы жадным напором.
— Ты уже и сам знаешь, — пытаясь отдышаться от жестких ласк, ответила Бриджит несколько мгновений спустя.
Конечно знает. Хочет поиграть в живых, побыть с теми, кто всегда был дороже. Хоть и не первый век помогает управляться с загробным миром, древняя память, что составляет само её существо, даёт о себе знать. Самеди кончиками пальцев оглаживает острые скулы родного лица, касается губ по очереди — верхней, а затем нижней. Любит её до смерти и дальше. Пропал с самой первой встречи, с того самого мгновения, когда увидел.
— Ну же, Ди, вспомни, когда мы последний раз развлекались? — Теребит его за ворот куртки, пищит деланно манерным голосочком.
— Кажется, в 80-х, — Барон делает задумчивое лицо, возводя глаза к потолку, словно воспоминания даются ему с трудом. Хотя смерть ничего и никогда не забывает.
— Вот именно. Оттуда у тебя и этот стиль, — Она снова дергает за клепаную кожу.
— Это чертово ретро, детка. Оно снова в моде, и я на пике, впрочем как и всегда. Ты же помнишь…
— Смерть никогда не выходит из моды! — Бриджит заканчивает за него. Смотрит умоляюще своими щенячьими глазками и жмется всё ближе. Самеди нарочито медленно тянет из пачки новую сигарету, степенно закуривает, пытает жену молчанием.
— Ну же, не куксись. Когда я был против хорошего развлечения? — Самеди треплет её за щечку, как милого карапуза.
— Так просто? — Бриджит сверлит его недоверчивым взглядом, пытается отстраниться, будто предвкушает подвох. Это тоже часть игры. Она прекрасно знает, что он ей никогда не лгал и не сможет.
— Но… А что скажет Папа? — она делает вид, словно этот вопрос не крутился у неё на языке изначально. Самеди знает, что она уже даже продумала все возможные нюансы предстоящей авантюры.
— Он давненько сетовал на то, что поток душ резко снизился за последние пару веков, — барон протянул это с интонацией опытного биржевого маклера, за его спиной не хватало только графиков, — если он снизойдет до разбора полетов, представим это просветительской деятельностью.
Бриджит со счастливым визгом повисла на шее супруга, болтая ногами.
— Задушишь!
— Если бы. Порой хочется… Не часто, разок на пару веков. Знаешь, я ведь совсем забыла спросить у Урсулы, не будет ли она против если мы обоснуемся здесь. Всегда мечтала иметь бар, — резко и деловито переключилась Бриджит, оглядывая помещение хозяйским взглядом. Самеди не сомневался, что за время его отсутствия жена уже успела набросать сразу несколько вариантов перепланировки.
— Появления скорбящих наследников вряд ли ожидается. И, кстати, она отметила, что мы очень мило смотримся вместе. Так что, думаю, добрая хозяйка была бы только за. Главное позаботиться о её любимом пристанище, тебе-то уж известно на что способны разгневанные привидения. Хуже яростных духов, только скорбные зануды, которые будут своими стенаниями нарушать наши интимные моменты. А теперь, — Самеди снова притянул Бриджит к себе, — выкинь из головы материальное, отдадимся чувственному. Не сомневайся, я выжму максимум из пребывания в мире людей.
Требовательные губы скользнули по шее Бриджит к открытым плечам. Она озорно хихикнула и запустила пальцы в густые волосы мужа. Оторвавшись буквально на секунду, Барон щелкнул пальцами. Все свечи до единой погасли, и комнату поглотил густой чернильный сумрак.
