Романтика русских дворов

— Косарь отдолжишь? — я подбежала к моей единственной и, видимо, уже бывшей подруге. Высокая, стройная и длинноногая, она была мечтой любых парней. Что греха таить, не только парней. Когда-то эта девушка-татаринка была объектом моего жуткого вожделения. Но я искренне рада, что избавилась от этой хуевой симпатии, которая не приносила в мою жизнь ничего хорошего. — Эль, — Амина тяжело выдохнула, видимо, я отвлекла её от важной беседы, — ты же понимаешь, что не продадут, да? Ты выглядишь на тринадцать лет максимум, тебе точно не продадут. — Так сходи и купи мне! Мои предпочтения ты знаешь, побухать я и одна могу, — я села в шкафчик для переодевания. Кажется, физ-ра после этого урока? Хорошо, что милая биологичка Нина Владивна разрешила нам уйти с урока, сейчас я ей безумно благодарна, — Авось и самой нажраться захочется?       Кошу на неё глазами в линзах, а она лишь вздыхает и поворачивается к Анютке, к дочке бизнесмена. История нашей дружбы, жаль, очень печальна. Года три не разлей вода, душа в душу дружили, а потом она свалила к этой самой «Анютке» и её поганой компашке. А мне что прикажешь делать? Два года, блять, убиваю себя алкоголем и режу вены от потери подруги. Отсюда и запускание внешности, и вечный похуизм на уроках, благо, не тупая и оценки вроде норм, и вечное одиночество и накручивание проблем, которых у меня по сути нет. Таких в нашей школе называют «ванильная пизда». Не знаю, насколько распространен данный термин, но и я сама им пользуюсь. Ладно, но дело не только в том, что от меня отвернулась подруга, надо мной ещё и издевается весь класс. Девчонки тихо хихикают и обсуждают за спиной, а парни, хоть и не макают башкой в раковины, называют убогим страшилищем и ещё хуже.       Ну ничего, я-то привыкла. У меня, так сказать, иммунитет выработался к этому. Ах да, забыла упомянуть кое-что: дразнят меня ещё с третьего класса, а резать себя и бухать я начала в седьмом. А хуле, так и живем!       Нет, я реально ванильная пизда. Накручиваю себе и накручиваю. Вот людям и хуже живется, чем мне. Хотя, мне кажется, такого куска дерьма с ужасной самооценкой вам стоит поискать, отвечаю!       Внешность у меня на любителя, если так можно выразиться. Припухлые щеки, узкие, но при этом не менее большие глаза, натуральный цвет которых — серо-зелёный. Под правым большой убогий шрам, от операции. Большой, неаккуратный, скошённый вправо нос с небольшой горбинкой и вздернутым, округлым кончиком.Брови словно нитки, до невозможности тонкие. Тоненькие губы и почти незаметная россыпь веснушек на лице. Сама я вся бледная, как вампир или дух какой-нибудь. Я, так сказать, храню аристократичную бледность. Не загораю на пляже, так как, во-первых, не хожу туда из-за скопления людей и во-вторых, из-за того, что стесняюсь своего тела.       Низкий рост, длинные, насколько это позволяет рост ноги и дистрофичные запястья, за которые любят цепляться новые знакомые с криком «Ты анорексичка шоле?!» Не анорексичка я, тупицы хреновы!       Дальше об неприятном. Мои волосы, темно-каштановые, отливающие золотым и рыжим на солнце, неимоверной длины. Переросли уже коленки, волочатся за мной ужасно стрёмно. Мама говорит, что это придает женственности. А вот нихуя, скажу я вам. НИ-ХУ-Я!!! Эта сраная выдресня выглядит как убогий шлейф из собачьей шкуры, а расчесывать утром это нечто — ад! Отстригу нахер. И сама мучатся не буду, и маму-надзирателя позлю, сегодня!       За своими мыслями о себе любимой даже не замечаю Амину, которая уже тянет мне бутылку темного. — Ахуеть! Шо за скорость, Ива? — я принимаю бутылку и чопорно чпокаю крышкой, чокаясь горлом о бутылку Амины и хлестаю черное, как воду в пустыне. Сейчас бухло как никак нужно мне, ей богу! — Это просто ты со своей ахуительно-медленной скоростью мыслей не заметила, как я пятнадцать минут назад сиганула в окно. Эля, чё происходит, я же вижу, что что-то не так? — Амина блять, хуле тебя это так ебёт? Мои проблемы — моя забота, у тебя, думаю, своих полно, — вздыхаю и вновь вливаю в себя порцию алкогольного, что так приятно жжёт изнутри. — На физ-ру идешь, ёпты? — Угу, — лишь кивнула она, заливая немного пива в рот и морщась, а потом и вовсе отдавая всю бутылку мне. Я глазами, аки блюдцами гляжу то на неё, то на бутылку моего любимого тёмного, а Ива лишь кивает и кидает бутылку в свободную руку. — Так, ладно, я бухать на крышу, — я щелкаю пальцами и подмигиваю, а она, сегодня особенно немногословная опять кивает и вздыхает.       Путь на излюбленную мною крышу лежит не так уж и далеко. Для того, чтобы вздохнуть ещё летний воздух на крыше, нужно выпрыгнуть в поломанное окно женской раздевалки и оббежать школу вокруг. Подле выхода из столовой, где курят повара, лежат строительные мешки с вековым песком. Ума не приложу, чем они сдались нашей школе, но в пути на мою прелестную свободную крышу они охотно пригождаются. В общем, залазаем на эти мешки и ухватываемся за пожарную лестницу. Не знаю, может высоким парням из баскетбольной команды в нашей убогой школе они и не нужны, но мне, с моими 162 и бесполезными попытками ухватиться за ржавый металл, очень и очень пригождаются.       Воздух на крыше свежий и бодрящий, особенно хорошо моему жаркому и красному от алкоголя лицу. Бухать — моё любимое дело. Почти любимое. Самое любимое — это шутит о том, что Суслов гей. Суслов, словом, это крепкий, высокий под метр девяносто, шкаф-каратист. Эх, помню когда мы с ним бегали на спаррингах по залу и орали друг на друга матом. А потом мой батя его обидел чем-то и он стал вожаком всего быдла, которое обзывает меня.       Вновь выдыхаю и смотрю на небо, на беспечные облака. Как хочется сейчас раствориться в воздухе. Чтобы раз! И нет меня. Чтобы плыть так же тихо и мирно, не знать людей, гниль, которая пожирает меня изнутри… — Как хочется стать облачком, — я резко дергаюсь. Ну бляха-муха, кого там ветром занесло. Хотя, голос девичий, нежный и высокий, слегка надрывистый и зареванный.       Я медленно поворачиваю голову, дабы увидеть обладательницу милого голоса. Девушка, сидит и смотрит на облачное, по-летнему лазурное небо. На пухлых щеках красные дорожки от слез, а глаза черные, как смола. Смотрят пронзительно и грустно, цепляются жадно за облака, а потом и за меня. Нос тонкий и прямой, с широкими крыльями, а острый кончик вздернут, придавая ей обаяния и кокетливости. Сама девушка бледная, но со мной не сравнится. Губы её, пухлые и бледно-розовые, искусаны, и по ним течет тонкая струйка крови. Прокусила верно. Каре, черное, как и глаза, спускается и прядями обрамляет лицо, визуально немного сужая его. Фигура статная и красивая. Как у Венеры, зуб даю! Пышные бедра, красивая, не слишком большая грудь, которую подчеркивает черная майка с белой надписью на японском. Ноги обуты в безбрендовые кеды. Чувиха, не понтуешься, ты мне уже нравишься. И все же, внешне она мне напоминает мою подругу детства. И, что уж тут таить, раз я общаюсь с самой собой в мыслях, она мне нравится, бесподобна. — Хэй? Ты слышала? — она придвигается ближе и касается нежной рукой моего плеча, которое вздрагивает. — Ээ, да? — чёрт меня выебал, что за бред! Возьми себя в руки, Куляка. Просто, ээ, о! Просто предложи ей выпить! — Будешь? Тебе вроде хреново.       Я чешу затылок, как персонаж из аниме и взлохмачиваю волосы, растрепывая неаккуратную косу. Она грустно улыбается, заглядывая в мои глаза. Как странно, мне кажется, что это не её глаза. Как будто она прячет душу. — Я и вправду грущу. — Парень? — я протягиваю ей пива и обращаю внимание на средней толщины запястье. То, что я успеваю заметить, повергает меня в полнейший шок. Она режется? — Девушка, — грустно вздыхает она и прикладывает пухлые губки к горлу. Я, немного засмотревшись, как некоторые темные, янтарные на свету капли текут по подбородку, стремительно краснею и отворачиваюсь. — И все же, — тихо начинаю я, поворачиваясь и думая свалить пунцовость лица на тёмное, мое любимое, — откуда о крыше знаешь? — Тебя даже не смутил тот факт, что я лесбиянка? — она горько усмехается и, запрокидывая голову, грустно смеется и плачет. — Йоу, в этом нет ничего смущающего. Я сама би, — пожимаю я плечами и смотрю на её удивленный, метающийся по мне взгляд, — и вполне несчастна от этого. — Окей, давай, я побуду анонимным психологом, — девушка саркастично складывает пальцы и прокашливается, чуть понижая голос, — ну–с, приступим–с. — Что же, — я криво улыбаюсь и выдыхаю, ложась на в меру горячую крышу. Зефиры разгулялись по небу и приятно щекочут мне нос, треплют её короткие пряди. — Начну с того, что с третьего класса я подвергаюсь насмешкам всей мужской половины класса, а с недавних пор лишилась единственной подруги и обзавилась ещё одними неприятными личностями, насмехающимися надо мной. Также, мои родители постоянно ссорятся. Только не подумай, что я не хочу развода. Нет, этого я и хочу Хочу, чтобы прекратились их ссоры, избиения мамы, постоянный ор и мат и эти её наставления «Выбирай не жадного мужа…» Ты думаешь, что это неправильно, испытывать отвращение к родителям, а я скажу тебе, что не иметь личной жизни и быть под постоянным надзором и изгоем в классе, которому тайно проносят бухло — отстой, — я выдохнула. Ебать меня в рот, а стало реально легче! — Ебать ты пизда ванильная! — усмехается она, а потом, вмиг, становится слишком серьезной, — в принципе, ты только что пересказала мою жизнь. Режешься, да?       Я резко дергаюсь. Пересказала жизнь? Не-не-не, бред, эта принцесса, должно быть, живет прекрасно и припеваючи. — Меня ещё только девушка бросила. — она заправляет прядь за ухо, и это выглядит реально сексуально. Но мне сейчас не до этого. Я удивленно глазею на неё и мотаю головой, на что она лишь кивает, и по щеке её вновь бегут слёзы. — Хээй, я думала, что с таким дерьмом в жизни слезы были выплаканы давно. Ты лучше скажи, ты ведь тоже не любишь понты и «Поясни за шмот»? — я приподнимаюсь и приобнимаю её за плечи. Она, в ответ, обхватывает мою талию, спрятанную под безмерной толстовкой. — Угу. А ты, наверное, в третьем классе убедилась в гнили этого мира и начала притворятся мразью, чтобы стать такой как все. Потому-что не таких как все, общество не принимает. — Потому-что не таких как все, общество не принимает. — лишь шепчу ей на ухо я. Теперь слёзы текут у меня и я тихо всхлипываю. Чёрт, мы так похожи. Можем ли мы быть вместе, возможно ли это?       Я начинаю реветь, а она, в недоумение, приобнимает меня за спину, сдавливая и произнося тихое " Тшш…», которое успокаивает лучше, чем руки матери. — З-знаешь. Это линзы, — тихо шепчет на ухо она, и улыбается, сжимая меня сильнее. — Этого стоило ожидать, — хмыкаю и кривлюсь, вытирая последние слезы с щек и отодвигаясь, заглядывая в глаза. Все ещё черные, как смоль. — Покажешь? — Несомненно, — она улыбается искренне, на что я так же оголяю передние зубы. Девушка залезает в карман и достает футляр для линз, прикладывая палец к левому глазу и оттягивая нижнее веко.       Через пару мгновений на меня глядели два прекрасных серо-голубых глаза. Они горели печалью и нежностью, любовью и грустью. Я ещё больше влюбляюсь в неё и ещё больше понимаю, что мы только что нарушили это "противоположности притягиваются".       В ответ я лишь снимаю свои темно-карие, цвета темного молочного шоколада линзы и бросаю их с крыши, наблюдая за их стремительным полетом вниз уже своими глазами. — Зачем ты их выбросила? — она мечется к краю, на что я пожимаю плечами и хватаю за руку. — Во-первых, они мне больше не нужны. Во-вторых, твои глаза прекрасны, а в-третьих, прости. — За что? — За это..       Я приближаюсь к ней, она лишь на полголовы выше и соприкасаюсь губами. Они такие нежные и мягкие, так приятно сминаются моими. Я обхватываю её шею одной рукой, а другую кладу на скулу, поглаживая. Она оплетает свои руки вокруг моей талии и несмело отвечает, а потом отстраняется. — Прощаю. А имя то как твоё? — она приподнимает брови и тепло улыбается. — Эля. Позвольте узнать ваше, миледи? — Я кланяюсь вперед, пытаясь сделать реверанс, который, как и предполагалось, запорола до усрачки. — Лера. — Приятно познакомиться, Лера, — я улыбаюсь и целую её в щеку. — Надеюсь, что наше дальнейшее общение состоится более, чем успешно.