***
Джек Лабби никогда не был хозяином своей жизни. Сначала ему приходилось, скрипя от ненависти зубами, подчиняться самой главной фразе в доме — «потому что я так сказал» — которую так любил произносить его ныне покойный отец. Затем пришла пора работодателей. Затем — жены. Из красавицы та очень быстро оскотинилась, превратившись в дряхлую клушу, прыгающую между кухней и двумя детьми. Хоть раз бы занялась собой, прихорошилась к приходу мужа — так нет же, некогда ей. Некогда! Дома! Вот почему-то его мать всегда была красавицей, всегда была готова обслужить его отца и приготовить вкусную еду, а не макароны. А эта ишь, неженка — некогда ей с всего лишь двумя детьми! Джек не раз думал о разводе, но… это же придется самому носки стирать, да и еще эти алименты повесят. С женой оно как-то по-человечески — домой пришел, потребовал причитающуюся ему еду; козу детишкам построил, пока эта бездельница улизнула в душ, чтобы вымыть свои поредевшие после родов волосы; написал на пыльной тумбочке «вытри меня», напомнив своей клуше, что со своими обязанностями она справляется из рук вон плохо; пошел поспал. И всё вроде бы как-то привычно и обыденно. О супружеской верности речи не шло. Ну, как… не шло бы, да вот не спешили девушки интересоваться внутренним миром обрюзгшего от офисного безделья мужичка, с залысиной на черепе и одутловатым лицом. Ровесницы-то они что, старые уже, потрёпанные, не то, что молодые нимфы. Но нимфам оно одно — денег подавай, машины там, айфоны. Шлюхи! Никому нет дела до Джека Лабби, за простой внешностью которого скрывается целый мир! Он устал. Смертельно устал. Весь день возился с этими отчетами, бумажками, выслушал нагоняй от шефа и нытьё более молодых коллег. Как же он от этого всего устал! Невысокие разномастные студентки изящными ланями протискивались между людьми, всё время норовя задеть Джека своими сумками, рюкзаками и чемоданами. Оставляя на его помятой одежде мимолётный запах дорогих или не очень духов. Смотрят на него своими пустыми накрашенными глазками, оценивая, будто мясо. Смотрят с отвращением, с надменностью. Шлюхи. Его глаза ловят непримечательную девчонку, стоящую чуть впереди. В её руках — огромные сумки. Слишком огромные для такого миниатюрного создания. Джек оценивающе прошелся по её формам и лицу. Одета скромно, лицо покрывала россыпь мелких, наспех замазанных тональником прыщиков. Вот она — его мечта! Молодая, симпатичная, скромная. Словно его жена в молодости, до того, как по какой-то одной только ей понятной причине решила превратиться в старую ворчливую и вечно всем недовольную клушу без увлечений и интересов. — Девушка, вам нужна помощь? — поинтересовался он, когда та с кряхтением подняла сумки и попыталась выйти из вагона. — Да, пожалуйста, — пропищала та тонким голосом, явно обрадовавшись, что не все джентльмены еще повторили судьбу мамонтов. Джек перехватил сильными ручищами её вещи, которые оказались тяжеловаты даже для него — мужчины в самом расцвете лет. — Что ж ты, красавица, одна такую тяжесть тащишь? — поинтересовался он, — далеко живёшь-то? Давай до дома донесу, что ли. Он почему-то заранее напрягся, думая, что получит жесткий отказ. Такие уж они, современные девушки! Всё сами да сами, а потом жалуются, что настоящих мужчин не осталось. — Спасибо большое! — девушка буквально расцвела от мужского внимания. Джек почувствовал себя настоящим героем. Настоящим мужчиной — сильным и правильным. Сильным и правильным он был на выходе из метро, в автобусе, и на улице до самого дома этой нимфы. Ему было не сложно нести эти сумки, хоть и тяжеловато. Не тяжелее, чем в очередной раз слушать вопли младшего сына; не тяжелее, чем в очередной раз слушать претензии от своей клуши; не тяжелее, чем вспоминать, что его возраст приближается к срока пяти, а чувствует он себя на все шестьдесят. С этой девушкой, которую, как оказалось, зовут Джуди, ему было легко и весело болтать в дороге. С ней ему снова было всего лишь двадцать, хотя он и половины не понимал, что эта пигалица ему там рассказывает. Какие-то картины, Рембранды… поназабивают себе голову всякой чепухой, а потом карьеры строят. Дуры малолетние. Ему совершенно нечего было рассказать этой девчонке. О чём он мог рассказать? Как его не ценит шеф? Как ему отказали в повышении? Как опостылели ему назойливые дети, которых эта лентяйка не в состоянии угомонить? Нет, о детях и жене вообще лучше не заикаться… хорошо, что Джек всегда снимает своё обручальное кольцо, приходя на работу. Солнце уже наполовину скрылось за высокими домами, отбрасывающими огромные тощие тени на длинную, пустую улицу. — Вкусный у тебя чай, — протянул Джек. — Да, подружки из Китая привезли, — улыбнулась девушка. Мужчина внимательно следил за ней. Ну, когда же, когда? Это чаепитие уже продолжалось десять минут, а искусительница так и не предложила перевести беседу в горизонтальную плоскость. Джек сам не понял, в какой именно момент его ухаживания пересекли черту, но отступать он был не намерен. Девчонка в ступоре что-то пыталась кумекать против, даже попыталась швырнуть в него тарелку, но куда этой мелочи — да против взрослого мужика? Сама, дура, виновата! А затем раздался треск стекла. Осколки окна полетели на пол, усыпав им маленькую тесную кухню. Огромная черная тварь, отдаленно напоминающая человека, возвышалась над Джеком. Джек Лабби не мог поверить своим глазам. Его рот двигался в каких-то жалких попытках выдавить из себя хоть какие-то звуки. Возможно — крик о помощи, возможно — мольбу о пощаде, возможно — проклятья. Это не столь важно, ведь даже если бы ему удалось что-то сказать, слова не повлияли бы на голод симбиота. Огромная зубастая пасть разверзлась, словно врата ада, и нависла над обезумевшим от ужаса человеком. Последнее, что услышал Джек Лабби в своей жизни — хруст огромных зубов о кости его собственной шеи. Веном любил есть людей, а не просто поглощать, впитывая в себя. «Приятного аппетита», — вздохнул Эдди, когда плохо пережеванные части человека потекли по их глотке. Его уже перестало тошнить от этого ощущения, от запаха крови. Самым отвратительным, казалось, был кишечник — его никак нельзя было затолкать в пасть весь целиком, поэтому какая-то его часть обязательно свисала, размазывая кровь по мускулистой черной груди и ужасно, отвратительно воняя. Ко всему в своей жизни Брок привык, и к этому — привыкнет. — Шпашыбо, — прочвакал Веном, и на паркет из его пасти посыпались куски человеческой плоти. «Не болтай с набитым ртом, и вообще жри быстрее, мы девушку пугаем». Девушка, пялившаяся на них во все глаза, залитая чужой кровью, в ступоре вжалась в стенку и, казалось, забыла, как дышать. — Да всё, ухожу-ухожу, — Веном подхватил остатки человека своими когтистыми лапищами, и исчез в окне на фоне сумеречного неба, предоставив девушку самой себе. В конце концов, они уже опаздывали на встречу. «Ты бы ногами так активно по крышам не размахивал, смотри сколько кровищи от тебя осталось!» — сокрушался Эдди. За ними тянулся внушительный кровавый след, а Веном беспечно дожевывал чужую ногу, похрустывая её костями. — Ну подумаешь, — отмахнулся симбиот, — сегодня, вроде бы, дождь обещали. Смоет. Дождь смоет всё. А у них на сегодня еще целая куча важных дел. Изначально Эдди не планировал впрягаться в эту телегу. Он желал лишь наблюдать — чтобы очередной квест по выживанию не свалился на него как Веном на голову. «Эй!» — немедленно раздался в голове обиженный голос. — Но согласись, соломку-то лучше подстелить заранее. А не как мы, это… — Брок поморщился от неприятных воспоминаний. Он прекрасно помнил эти ощущения — когда тебя сбивает машина. Когда трещат кости. Когда твоё тело — уже не твоё, и ты ни хрена не понимаешь, что происходит вокруг. Успеваешь только дышать и орать. Лучше быть в курсе происходящих в городе событий, а не оказаться сбитым этим бурным потоком, словно лавиной. Такой был план действий. А заодно и постараться обезопасить себя от вышедшего из комы Дрейка. Если эти твари собрались сотрудничать с ним и хотят, чтобы Веном, так уж и быть, не вмешивался — Эдди желает гарантию безопасности своего социального статуса и себя самого. Пусть считают, что они такие великодушные — так уж и быть, оставили эту мразь в живых, в качестве подарка иноземцам. Пусть считают, что это жест их доброй воли, а не случайное стечение обстоятельств и банальное нежелание взять на себя ответственность за еще одну смерть. Если эти твари желают сотрудничать с ним — пусть держат эту су… собаку бешеную в наморднике. Множество голосов перемешивались в один нескончаемый гул, эхом разносившийся по огромному залитому искусственным светом зданию аэропорта. Эдди нервничал. Ему совершенно не хотелось находиться здесь. «Да брось, это же всё равно интереснее, чем шпану по магазинам жрать», — подбодрил его Веном. Симбиот на удивление быстро адаптировался к новым ситуациям, и если для Эдди происходящее казалось какой-то нежелательной и неприятной частью жизни, с которой хотелось покончить, то вот Веном едва ли не приплясывал в предвкушении нового калейдоскопа событий. Перекусив по дороге тем мужичком, он и вовсе раздобрел. Броку было сложно понять, отчего симбиот так заинтересован. Из природного ли любопытства, жажды приключений или желания помериться силой с другой расой — относительно враждебно настроенной? Из того, что удалось вытянуть от Венома, журналист узнал не так уж и много. Во-первых — эти твари управляют одновременно несколькими телами, таким образом, один из них может стоять перед тобой и втирать какую-то дичь про климат и Дрейка, а второй — спать в самолёте, или попивать чай где-нибудь на другом конце вселенной. От размышлений об этом, и о том, как у них с таким раскладом в голове… головах… разуме не двоится, начинала кружится собственная макушка. Во-вторых, оригинальное тело — то, которое Брок и видел той ночью — не органическая форма жизни. Именно поэтому она так блестела и переливалась, словно стекло, облитое разводами бензина. Это силикон, разбавленный ртутью. Кислородом они не дышат, зато выдыхают ядовитый для человека газ, так что находясь в закрытом помещении с этой тварью, лучше убедиться, что на их рылах есть герметичные респираторы. В-третьих, чего именно они хотят — понять сложно. Веном отмахивался всего лишь парой фраз о том, что с симбиотами они далеко не в дружественных отношениях, и делить с ними Землю Веном изначально не желал от слова «совсем». Тем не менее, стадии отрицания, гнева и принятия реальности симбиот прошел довольно быстро, и теперь лишь жаждал узнать, что же будет дальше — будто всё происходящее было для него своего рода спектаклем, за которым он наблюдал. Происходящее раззадоривало его, словно бойцового пса перед матчем. Эдди же уже сомневался в том, что «держать ухо востро» и быть в курсе событий ему вообще нужно. Может, ну их всех, а? Уехать на другой конец страны. Или вообще… в Канаду, например. Ему ведь абсолютно всё равно, что там за игры престолов у этих тварей. Ему абсолютно всё равно, что будет с Дрейком — лишь бы по паскудству своему опять до Эдди не докопался. Эта тварь что-то говорила об экологии. Так вот — и на это Броку тоже было с высокой, мать его, колокольни, положить. Ему было всё равно, что станется с миром после его смерти. Эдди, впрочем, был не совсем уверен в продолжительности своей жизни — может, Веном ему потихоньку на протяжении десятилетий будет то там, то тут что-нибудь подшаманивать? Вдруг Брок станет первым человеком, дожившим до ста пятидесяти? Или не первым… Этот вопрос они еще не обсуждали. «Я подумаю», — издевательски-наигранно протянул симбиот. — Эй, Брок! — окликнул его звонкий голос. Почему он еще здесь? Возможность сбежать отсюда и жить как жилось улетучивались с каждым шагом стройных ножек в грубых кожаных берцах. — Ты? — за невозможностью адекватно сформулировать свои эмоции, мужчина замялся. Он ожидал… да черт его даже знает, что он ожидал. В его голове никак не могло увязаться, что та огроменная тварь, под весом которой чуть ли крыша не продавливалась, это — вот такое вот… миловидное (?) создание? Взгляд Эдди быстро прошёлся по ней с макушки до пят и обратно, останавливаясь на самых интересных местах. «А ничо такая», — съехидничал симбиот. «Да иди ты». Ростом она была почти с него, совсем незначительно ниже. Короткие темно-русые волосы ярко сверкали зелеными кончиками. Висок выбрит, а через широкую бровку перекинулось колечко пирсинга. Футболка с неприлично закрытым горлом не оставляла Эдди никаких зацепок для глаз, а вот на открытых достаточно изящных руках он заметил в меру рельефную мускулатуру. И вот казалось бы! Но этот образ был так гармоничен, что Брок и съехидничать на тему мужеподобных баб не смог. Не терялась в ней миловидность лица, не было в ней мужской угловатости. — Нет, не я, — девушка отрицательно качнула головой. — Да ты смотрю шутница, — Эдди был не в том настроении и не в том положении, чтобы позволять незнакомой девушке общаться с ним, как-то… по-приятельски? Будь, конечно, это настоящая девушка, Брок был бы только раз женскому вниманию и приветливости. Но знать, что под этой человеческой кожей, под этими глазами сидит нечто совершенно чуждое, с другой культурой, другими ценностями и мыслями… «На себя посмотри», — гоготнул Веном. …в общем, пусть оставит эти шуточки для кого-то другого. Эдди не хотел становиться с ней «приятелями». Ему одного «приятеля» и его бешеного дружка уже по самые печенки хватило. И если Веном хотя бы не пытался косить под человека, то эти существа бесили Брока одной своей попыткой жить на планете как самые настоящие люди. Пока Брок кривил лицо, сам не заметил, как в его руках оказалось целых три чемодана и большой походный рюкзак. — Я тебе швейцаром не нанимался, — он демонстративно стряхнул с себя поклажу. Рюкзак бухнулся на светлый мраморный пол. — Да не больно-то и хотелось, — пожала она плечами. Казалось, девушка совершенно не была расстроена, растеряна или раздражена таким поведением. Впрочем, самые гадкие личности всегда прикрываются маской терпения и добродетели. — Меня зовут Седна, — девушка смотрела на него так, будто бы выбирала, с какой стороны его удобнее было бы сожрать, — вот и познакомились. Собаку Эдди заметил только тогда, когда та непосредственно прильнула боком к его ноге. Мужчина удивлённо глянул вниз, и встретился взглядом с тучным, мускулистым бультерьером. Животное смотрело на него маленькими черными глазками, смешно растопырив большие розовые уши. — Убери от меня это… животное, — прошипел Брок, осторожно отодвигая ногой собаку. Пёс, всё так же заглядывая человеку в глаза, остался стоять там, куда его отодвинули, совершенно не понимая, почему его стали избегать. «Может, его съедим? Смотри какой жирненький, на свинюшку похож». — Нельзя есть чужих собак! — возмутился Эдди. Вслух. — Логично, — кивнула девушка, — собачники, как правило, будут пострашнее своих питомцев, так что не советую. «А она мне нравится», — Эдди не мог это увидеть, но он хорошо себе представлял, как широко сейчас ухмыляется в своих мыслях симбиот. — Что ж, Седна, — Брок нехотя начал диалог, — мне абсолютно всё равно, что за шабаши вы там устраиваете и для чего. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. И Дрейк… Он сделал глубокий вдох. Воспоминания об этом гаде взвинтили бывшего журналиста, и он был готов на чистом матерном пояснить этой… этому существу, на каких условиях они будут друг другу не мешать. — Остынь, — одёрнула его девушка до того, как мужчина подобрал нужные слова, — если Дрейк будет представлять угрозу для людей, жить он не будет. Эдди опешил. То есть, он примерно представлял, что Дрейк нужен им в своих целях, но вот чего не ожидал, так это такого… понимания со стороны вроде бы не дружественного существа. Или дружественных? Или не дружественных, но скрывающих это? Или же нейтральных? Или, может быть, всё вместе? Он совсем запутался, а симбиот не спешил вносить ясность в ум своего носителя. — Эдди, — голос Седны вывел его из раздумий. — Да? — Выдохни. Мы не строим планы по захвату мира. Мужчина заступорился. Она сейчас шутила, или всё-таки не очень? — Следи за своей собакой, — на самом деле, Эдди было всё равно, но отчаянно хотелось о чём-либо поворчать, — будет тапки грызть — выселю. А то поназаводят монстров… — Чья бы корова… кхм, — девушка поперхнулась, — у этой собаки два диплома — канис-терапевта и поисково-спасательной службы, и трудовой стаж в семь лет. А чего добился ты, Эдди? Среднюю школу закончил? — Будешь хамить — останешься ночевать на улице.***
Ему было больно. Использование наркотических анальгетиков после отключения ИВЛ было противопоказано — эти препараты угнетали дыхательные центры. Иногда в голове проскакивала шальная мысль — а может, было бы и к лучшему? Ну же, юная медсестра, ошибись, посмотри не на ту строчку, поставь не ту капельницу. Умереть тихо, без боли, зато навеселе. То, что могли предложить вместо наркотиков, лишь облегчало его состояние. За прошедшие дни Карлтон изучил каждый блик на этом чертовом белом потолке. Окружение перестало его интересовать после нескольких неутешительных визитов врачей. Иногда Дрейку хотелось ударить их чем-нибудь тяжелым. Он — доктор наук, бизнесмен, далеко не последний в современной медицине учёный — должен был выслушивать эти… завуалированные речи. Слова вытекали из них медленно, этот подбор, желание максимально смягчить факты — всё это виделось Дрейком не иначе как издевательством над его острым умом. Черт подери, произошедшее не сделало его умственно отсталым! Не выбило из него многолетним трудом добытых знаний! Он знает! Знает что его ждет, и за эти чертовы попытки смягчить острые углы Дрейк готов был убить их всех! Он прекрасно понимал, какая жизнь ждет его впереди. Как же это унизительно. Разрез от трахеостомы уже зашили, рана потихоньку затягивалась под аккуратными швами, и грозила оставить на память лишь тонкую полоску более светлой кожи. Чего нельзя было сказать о лице. Хирурги, всё же, не боги. Височную и скуловую кости собирали, словно паззлы. Часть разможженной от удара ткани пришлось иссекать. Раны заживают долго. Впрочем, это всего лишь лицо. Чуть позже над ним поработают пластические хирурги, и возможно, им удастся сделать его более симметричным. Правый глаз удалось спасти, но окулист был тверд в своём решении — зрение не вернётся. Левый видел гораздо хуже, чем раньше. Дрейк никогда не носил очки или линзы. Ему повезло, и бессонные ночи за учебниками в университете, бессонные ночи за учебниками в ординатуре, и бессонные ночи за работой в лаборатории никак не сказались на остроте его зрения. Теперь же… разница ощущалась. Голос к нему не возвращался. После первой попытки что-либо произнести разве что искры из глаз не посыпались. Дрейк никак не думал, что речь окажется сравнима с заглатыванием раскаленной кочерги. Когда боль ушла, лучше не стало — эти хрипы ему было настолько противно слушать, что мужчина предпочёл не разговаривать вообще. Но это всё — лишь вершина айсберга проблем. Любое действие персонала превращалось в настоящее издевательство над его личностью. — Мистер Дрейк, если отказываться от пищи, вам будет только хуже, — от этой назойливой кудрявой барышни хотелось провалиться сквозь кровать этажа эдак на три вниз. Сразу в морг. Будь он сейчас в состоянии ей ответить, то эта… как её там? Эмили? Не сверкала бы так лучезарно своим полным сочувствия лицом. В своё время Дрейк умел намеренно отпугивать от себя неугодных ему людей, при этом ничего не делая — достаточно было лишь создать определённую атмосферу и произнести парочку двойственных фраз. Люди испарялись с его пути, как по мановению волшебной палочки. Сейчас же… пожалуй, в этой больнице только ленивый не довёл его до состояния беспомощной ярости и желания как… как Райот, вгрызаться людям в глотки — лишь бы его оставили в покое. Что же эта тварь с ним сделала? — Ну вы же любите яблочное пюре, я узнавала, — настаивала девушка. Естественно, миксера в больнице по случаю не оказалось, и кто-то из местных доброжелателей просто закупил детское питание. Дрейка тошнило от одного вида этой баночки с пухлощеким младенцем на этикетке, и лишь где-то в уголке была приписка, которую никто не заметил — «яблоко и груша». Груша! Отвратительно. От отчаяния и переполнявшей его ненависти хотелось выть. Его жизнь принадлежала кому угодно — матери, которая решила, что если она поживёт пару месяцев в больнице у его койки безвылазно, это поможет чем-либо, кроме постоянного ощущения чужого присутствия; Эмили, которая так старалась ему угодить, что от голоса этой смазливой афроамериканки уже хотелось на стенку лезть; врачам, с их мерзким сочувствием и до жути медленной речью. Девушка сокрушенно вздохнула. Будь у неё хоть капля наглости, или хотя бы уверенности в самой себе, это противостояние выглядело бы интересным. Сейчас же Дрейк чувствовал себя так, будто систематически пинает облезлого беспомощного котёнка на улице. — Вы и так уже довели себя до гастрита, — она старалась. Честно старалась сделать как лучше, но этим только сильнее раздражала мужчину. Как бы он ни ненавидел этого предателя, эту эгоцентричную инопланетную скотину, именно её мощи сейчас и не хватало. Райот был ему нужен. Как же Дрейк его ненавидел. Омерзительная, гадкая тварь. Произошедшее опустило его на самое дно, отобрав у именитого учёного его жизнь. Оставив лишь жалкие объедки. Но Дрейк настолько боялся смерти, которая прошла так близко, что даже в такой ситуации не мог себе её пожелать. Приходилось есть эти чёртовы каши и пюре, вкус которых совершенно не ощущался, несмотря на все старания Эмили и её дружной компании. Приходилось терпеть прикосновения десятка людей к своему телу, которое Дрейк мог чувствовать лишь частично. И в этот раз пришлось покорно давиться этим пюре, затолкав своё эго и гордость так низко, как это только вообще возможно, чтобы позволить накормить себя, как ребенка, с ложечки.***
Эта чудовищная, карликовая планета казалась настоящим адом, посещать который не очень-то и хотелось, на самом деле. Синее небо, сотканное из ядовитых газов, синяя жидкость, в которой тонешь — будто бы падаешь в бездну. Огонь — еще одно по-настоящему страшное явление этого мира. Он вспыхивал желто-красными языками, пожирая всё, к чему прикасался. Он мог расползаться в огромные пожарища, уничтожая всё на своём пути. Всё это казалось настолько чужим, что становилось страшно от одной мысли ступить на поверхность этого космического гиганта. Случись что с аппаратурой, и агрессивный мир убьёт тебя за считанные минуты. Но страшнее всего была практически полная тишина. Здесь не гудит могучая земля, не свистят порывы ветра, не вибрируют горы. Страшная планета была пуста, словно вакуум. Этот мир был родиной относительно молодому разумному виду. Виду, который даже не понимал, что убивает свою среду обитания. Нет, вовсе не планету — каменному шару ничего не сделается, жизнь выход всегда найдет — и через тысячи тысяч лет зацветут пышным букетом новые организмы. Но люди убивали тот мир, в котором они живут, в котором они могут жить. Это было настолько глупо, что даже иногда смешно. Но больше всего — печально. Дарен полюбил этот страшный и опасный мир. Полюбил живущих в нём животных и даже людей — они были прекрасны. Как любой звездочей, он видел потенциал этих созданий, и видел, какой прекрасной цивилизацией их можно сделать. Но не сейчас. Не в этом столетии. Первостепенной задачей было сохранение экосистемы в том виде, в котором люди могут выжить и не вернуться обратно в каменный век. И лишь после этого можно что-то говорить об их потенциале. Пока же… всё медленно, но верно приближалось к точке невозврата. Когда вымрет очередная лягушка, о существовании которой не знает никто кроме пары десятков зоологов; когда в воду рухнет еще один огромный ледник; когда опустеет до дна еще одно месторождение нефти и газа — может, тогда люди и задумаются. Скоро будет поздно. А человечество даже не заметит и не поймет, в какой же именно момент петля на их шее начала затягиваться. Дарен любил эту планету. Она была ему нужна. Мощные челюсти закусывали металл, перекатывая его в пасти, словно игрушку, а взбитая в пену слюна спадала на мускулистую грудь россыпью белых звёзд. Длинные ноги с гулким стуком вгрызались в землю, неся огромную тварь вперёд и вперёд, оставляя в мягком девственном грунте глубокие впадины. Из ноздрей вырывались клубы пара, по округе проносился рокот могучего монстра. Казалось, дайте зверю избавиться от сдерживающих его цепей, и он разгорится, словно огромный лесной пожар — такой же оглушительно ревущий, мощный и разрушительный. Лишь тонкие ремешки тянулись к человеческим рукам и сдерживали порывы разбушевавшейся стихии, но кожа, казалось, вот-вот лопнет от напряжения, предоставив монстру полную свободу действий. — Еще, еще! — гудящий топотом воздух разрезал строгий женский голос, — держи темп, не сбавляй! Зверь всхрапнул, едва не подавившись очередным энергичным импульсом. Человеку, в чьих руках находилось животное, пришлось сдержать этот порыв. Пальцы онемели от напряжения, и, казалось, уже не могли перехватывать поводья для продолжения этого противостояния. — Зад ему подбери! — вновь послышался строгий окрик, — это не рысак, чего ты его так растянул?! Когда дело касалось мисс Темпер, Дарен ощущал себя ребенком, впервые оказавшимся в седле. В обычной жизни эта женщина была прелестнейшим человеком, но стоило ей только ступить на манежный грунт, как она превращалась в страшного диктатора, который или заставит тебя выполнить всё правильно, или еще раз правильно. — Спину ровнее! — Какого черта в угол не заехал?! Переделывай! — Еще раз! — Шенкелем работай! — Повод не отпускай! Мисс Темпер была довольна лишь тогда, когда судороги начинали ходить по ногам, а пальцы теряли всякую чувствительность. Тогда, когда пот размачивал шерсть животного и сбивался в пятна белого мыла. — На сегодня всё! — очередным приказом звучал строгий голос. Лишь тогда можно было перевести дыхание. Конь прижимал уши и недовольно мотал головой, вырывая повод из онемевших рук. Всхрапнув, он расслаблялся, превращаясь из смертоносного пожара в затихший огонёк, и следовал к краю манежа, дабы следующие пятнадцать минут расслабленно шагать вдоль бортика, крайне лениво передвигая копытами. Пока Седна отсутствовала, Дарену приходилось поддерживать в форме этого мерина. Не то, чтобы это было крайне затруднительно, но юноша привык к своей милой, покладистой кобылке, которая с удовольствием отзывалась на малейшее его движение. И после такого плюшевого создания пересесть на это… Конь по кличке Apologise, по-домашнему Аполло (и нет, не столько от его клички, сколько от апокалипсиса), был куплен специально для Седны. Это был её конь. Он подходил всаднику-любителю. Опытный, но при этом своенравный — под руководством хорошего тренера Аполло мог научить многому, и при этом не прощал ошибок. «Что лошадь, что хозяйка», — примерно так думал об этом Дарен. Эти двое определённо стоили друг друга: были одинаково упрямы, своевольны, злопамятны и агрессивны. На манеже все эти их черты сталкивались, и начиналась самая настоящая битва. Они хорошо сработались. Дарен не привык соперничать с лошадью, он привык с ней договариваться. Чтобы заставить Аполло качественно работать, всадник должен быть крайне внимателен к себе, дисциплинирован и физически силен. Конь требовал всё сразу. Чуть расслабишься, забудешься — и он тут же найдет, какую подлянку тебе подложить. И даже Дарен, будучи крайне опытным специалистом, уставал бодаться с этим созданием. Седна частенько припоминала ему этот… прокол. Мол, с людьми он был готов работать с какими угодно — даже в откровенно поганых личностях высматривая что-то светлое. Среди лошадей же выбирал лишь тех, что были ему по душе. Многие считали Дарена слишком мягкотелым. Они и действия Седны во многом не одобряли, но наблюдали за этим молча. В конце концов, кто-то должен брать на себя роль палача. С молчаливого согласия остальных. Конь под юношей всхрапнул, мотнув головой. — Что, ты не согласен со мной? — улыбнулся Дарен. Животное проигнорировало его, продолжая дальше смиренно шагать вдоль бортика, и оставляя всадника рассуждать над своими проблемами самому. Юноша, конечно, не мог осуждать Седну, предпочитая положиться на своих товарищей. Если она решила, что кому-то лучше не жить, то Дарен не встанет на её пути. В конце концов, иногда лучше действительно избавиться лишь от одной овцы, чем лишиться всей отары. Или, может, Дарен просто трус, не желающий взять на себя последствия своего решения? Ведь не только отобрать жизнь — это решение, но и сохранить её — тоже. Чья-то помилованная жизнь, порою, может обернуться трагедией не для одного десятка людей. Где же грань между добром и злом? Как не потерять её? — Надеюсь, твоя хозяйка не натворит чудес, — юноша действительно опасался, что что-то пойдет не так. Он не знал, что еще может быть не так, кроме того, что уже в принципе всё что только могло, шло «не так», но какое-то беспокойство никак не желало оставить его в покое. Ощутив его мысли, Седна бы лишь посмеялась, назвав Дарена через чур мнительным и пугливым. Возможно, так и было. А может, оставшегося в живых симбиота действительно следовало опасаться — в прошлом они уже причинили звездочеям достаточно неприятностей. Конь резко мотнул головой, попытавшись укусить человека за ногу. Дарен рефлекторно дёрнулся. Крепкие желтые зубы скользнули по его сапогу. Аполло не даст человеку зазеваться. — Да ты вообще что ли?! — беспомощно возмутился юноша. Седна за такие выкрутасы врезала бы по наглому лошадиному носу. Но Дарен не мог так поступить. Конь уже привык, что хозяйку кусать нельзя — чревато — а вот других вроде бы можно, мало кто осмелится дать животному отпор. Его это, казалось, забавляло, и кусался Аполло исключительно от скверности своего характера, а не потому, что человек был в чём-то виноват. Дарен вздохнул. Он больше не удивлялся тому, что столь перспективного мерина продали за сущие копейки. — Ну и дури в тебе, конина. Огромная страшная голубая планета медленно поворачивалась вокруг своей оси, подставляя другой бок под порывы солнечного ветра. Завтра, когда ближняя к Земле звезда вновь взойдёт на горизонте, возможно, у Дарена появится надежда на то, что в следующей своей жизни он сможет сказать эту фразу еще раз, еще одной лошади, а не с горечью вспоминать, каким были Equus ferus caballus — домашние лошади — прекрасные, гордые и могучие животное, которым однажды не осталось места в новом мире.***
Огонь выжег не только кожу на его теле. Страшнее всего было слышать его дыхание. Хриплое, тяжелое. Под эти звуки, казалось, начинаешь сходить с ума. Аббревиатуру этого теперь пожизненного заболевания миссис Дрейк запомнила хорошо. ХОБЛ — хроническая обструктивная болезнь лёгких. Это означало, что дышать ему теперь будет очень тяжело. Теперь это норма. Она сжала его здоровую левую руку. Кожа была чуть сухая, и тёплая. И за всё это время ни разу не сжал её руку в ответ. Миссис Дрейк утешала себя тем, что он просто еще не может этого сделать, хотя на самом деле знала — он сознательно не делал этого. Карлтон оставался абсолютно безучастным к окружению, хотя прекрасно осознавал происходящее. Пытался приходить психолог, но эти беседы не дали никакого результата. По крайней мере, пока. А миссис Дрейк… она просто устала. Устала переживать. Не было в ней больше радости от маленьких, но значительных для его здоровья побед. Она улыбалась, но за этой улыбкой не было больше эмоций. Казалось, они просто закончились, иссушились, как озеро без приточных речушек. Её душа превратилась в сухой, безжизненный пустырь. С того момента, как Карлтон пришел в сознание, он уже пережил несколько операций. Уже заменили головку правого бедра на искусственный имплант. Возможно, когда-нибудь он сможет ходить без трости. Возможно. Если будет ходить. Провели тимпанопластику — плохо, но что-то слышать правым ухом он всё-таки будет. Сломанный позвоночник грозит отзываться болью и двигательными нарушениями на протяжении всей жизни, но врач сказал, что, возможно, вернется чувствительность нижней части тела. Рано сейчас о чём-либо говорить, но они хотя бы дали эту вероятность. Травма головы привела к эпилепсии. Невролог сказал, что таблетки полностью купируют болезнь. Но картина первого и на данный момент единственного приступа будет долго сниться миссис Дрейк. Она еще долгие годы будет преследовать её в кошмарах. Впрочем, куда страшнее было то, что женщина смотрела на этого искалеченного человека, и не узнавала в нем своего сына, которого так любила. Того самого, который совсем недавно улыбался и убегал, прячась от щекотки; того самого, чей усталый и замученный, но довольный голос она так рада была услышать по телефону; того самого, который вымахал в сильного и самостоятельного мужчину, как две капли воды на неё похожего; того самого, который не смотря на расстояние между ними, всё еще оставался её маленьким мальчиком, и недовольно закатывал глаза, стоило напомнить, что кеды — это не обувь для столь представительного и важного человека. Говорят, что он изменился задолго до трагедии. Что его слова и действия стали крайне… агрессивными, жестокими и даже бесчеловечными. Сколько слухов проносилось по сети и телевидению — не сосчитать. Что из этого было правдой? А что вымыслом? Миссис Дрейк не желала верить ни единому слову. Она знала своего сына лучше, чем любой другой человек, и жизнью могла поклясться, что он — врач, учёный и исследователь, человек науки, но никак не жестокий и бесчеловечный подонок. Он всё в своей жизни делал для спасения людей, он учился ради этого, он зарабатывал для этого. Если кто-то скажет миссис Дрейк обратное — она плюнет ему в лицо. Только вот сейчас это уже не важно. Сейчас на неё смотрел совершенно другой человек. Произошедшие просто стёрло Карлтона Дрейка, оставив взамен какого-то совершенно чужого, незнакомого человека. Мать не узнавала этот взгляд холодных, тёмных глаз. Не узнавала эту отстранённость, замкнутость и пустоту. Огонь выжег не только кожу. От души осталось одно пепелище.