Вспышка

Chen ft. Baekhyun — Wolf

      Каждую ночь Хонбину снится Хакён. Он приходит в его сны как к себе домой. В буквальном смысле. Он негромко хлопает входной дверью, бросает ключи на исцарапанную поверхность лакированной тумбочки и проходит в спальню. Присаживается на кровать, устало потирая виски, скидывает с по-мужски изящных ног лёгкие туфли, и Хонбину всё хочется возмутиться, какого чёрта тот не разувается у входа, марая пол в его доме, но он молчит, потому что уже знает — это не совсем его дом.       — Я лишь видение, назойливый кошмар в твоём подсознании, и это мой дом, — заявляет ему Хакён в первую встречу, и заставляет Хонбина проснуться в поту, испуганным и тяжело хватающим спёртый воздух.       Но с той ночи проходит столько времени, что Хонбин привыкает, как привыкают люди ко всему неприятному, что может случиться с ними. Он смотрит на сгорбленную спину и чуть приподнимается, отползая к спинке кровати. Всё-таки это только сейчас перед ним тоскливый и будто бы беззащитный мужчина. Пройдут мгновения, и он, окрылённый яростью, снова накинется на Хонбина, стараясь его задушить.       Хакён — его ночной кошмар — уверен, что все его беды от того, что Хонбин до сих пор жив.       А пока ещё есть минуты затишья, Ли старается даже дышать максимально тихо, чтобы продлить эти мгновения, когда он может любоваться изящными чертами лица, бархатной смуглой кожей и тонкой фигурой перед собой. Хонбин всё ещё уверен, что Хакён — самое идеальное, что встречалось ему в жизни прежде. Он помнит каждый оттенок эмоций своего нечаянного пленника, его грусть, тоску, злобу, ненависть — он выучил каждую деталь так досконально, что мог бы писать по памяти портреты. Если бы умел. И ему хочется знать иную, тёплую сторону Хакёна, но тот всё ещё зол и не дарит ни единой улыбки. Мужчина кривит губы в оскале, норовя испортить своё красивое лицо гримасой омерзения, но даже так он прекрасен. Удивительный бог Ярости и Отчаяния.       — Когда-нибудь ты отпустишь меня, — шепчет он уверено и за пару секунд добирается до Хонбина, сокращая расстояние до минимума. Тонкие руки ложатся на крепкую вроде бы шею и душат так, что Ли в очередной раз выдыхает не испуганно, а восхищённо.       Он не пытается сопротивляться, доверяясь этим рукам, преданно смотрит в чужие глаза и, как может, старается передать собственным взглядом сожаление и раскаяние. Он правда не хотел, чтобы всё так вышло. Но Хакёну плевать. Он ослеплён злобой и чужим нечеловеческим умением нелепо вершить судьбу за него. Он вглядывается в лицо задыхающегося Хонбина с долей надежды, но тот вновь ускользает от него в реальность.       Каждое такое пробуждение оставляет на губах вкус молочного шоколада, боль от собственных пальцев, сжимающих горло, и смущающее ощущение возбуждения.       Хонбин быстро опускает руки вниз, цепляясь за простыни, и старается отдышаться. «Интересно, — вновь думает он, — задушит ли Хакён меня так однажды или эти попытки абсолютно бессмысленны?» Когда лёгкие так сильно разрывает болью от недостатка воздуха, Хонбин признаёт, что самоудушение не так бредово, как кажется на первый взгляд. Особенно когда всем процессом руководит не он сам, а человек, живущий где-то внутри него.       И Хонбин бы обязательно сдался и обратился за помощью к специалистам, подозревая себя в раздвоении личности или чём-то подобном, но нет. Он всё ещё прекрасно осознаёт, как всё было на самом деле. Странно и пугающе.              Хонбин, сколько себя помнил, только и делал, что искал свой путь, своё признание — дело, в котором был бы хорош. Законченный по требованию родителей юридический колледж был лишь чужой блажью, но никак не той ступенью, которую хотел пройти он сам. Несмотря на весьма практичный настрой родных, его тянуло к прекрасному. Но только не созданию даже, а созерцанию, потому что попытки писать музыку и стихи не привели ни к чему. Кисть же в руках Хонбина скорее становилась смертоносным оружием, нежели инструментом, пригодным для написания красивых изображений. Поэтому методом проб и ошибок он нашел себя в создании фото. Хотя он никогда не называл это громким словом «создание». Он был уверен, что весь его талант заключается лишь в умении увидеть и успеть запечатлеть нечто красивое.       Как ни странно, в век активного развития технологий, когда каждый второй мог обзавестись зеркалкой и назвать себя мастером, он сумел не только обрести некоторую известность, но и начать зарабатывать неплохие деньги. Поэтому вскоре родители сменили гнев на милость, помогли с приобретением отдельной квартиры и перестали настаивать на поиске «нормальной работы». К своим двадцати трём Хонбин был волен делать всё что угодно.       Подвох заключался в том, что те фото, которые действительно нравились ему, не нравились никому более. Поначалу он обижался, переживал, старался самосовершенствоваться, чтобы сделать снимки ещё лучше, но результат оставался прежним. Поэтому после недоумения, гнева и обиды приходило спасительно смирение. Ли всё ещё был достаточно популярным фотографом, он сохранял на снимках знаменательные моменты с чужих праздников, важных встреч и шумных вечеринок. Создавал серии трогательных фото для влюблённых пар и родителей с самыми-лучшими-чадами. Он устраивал фотосессии для начинающих моделей и тех, кто мечтал таковыми стать, но… глядя на полученные снимки, он не чувствовал должного удовлетворения от своего труда.       И только во время выходных, случающихся в его графике, он мог получить всё то, чего ему не хватало прежде. В такие дни он вставал рано утром, быстро завтракал, брал с собой фотоаппарат и сбегал из дома, не особо-то выбирая направление. Скорее он полагался на интуицию и ещё какое-то слабо выраженное чувство, которое заставляло его спускаться в метро, выходить на неизвестных станциях и искать особенные места. Именно места, потому что найти особенных людей казалось чем-то нереальным. Они все выглядели как-то схоже: милые или раздраженные, обычные или яркие, красивые или уродливые, все они не вызывали в Хонбине искомого чувства, которое порой настигало его в пустынных улочках или же на лесных неисхоженных тропах.       Это чувство было подобно вспышке, и Хонбин выучил все его стадии наизусть. Вот он замирал, вглядываясь в одну точку, вот сердце пропускало удар, а по телу проходил едва ощутимый разряд тока — скорее приятный, нежели болезненный. Уровень волнения возрастал до максимума, как бывает в моменты, когда встречаешь человека, в которого влюблён, а после глаза застилало белёсой дымкой, и Хонбин вздрагивал от оглушающего щелчка. Снимок был сделан.       В такие моменты его переполняла необъяснимая радость и нетерпение. Он спешил вернуться домой, чтобы самостоятельно проявить полученный кадр и, наконец, узнать, что же там будет на этот раз. И не то что бы сделанные фотографии отличались от оригинального места, но… было в них что-то такое глубокое, что мужчина мог разглядывать их часами. Крохотный мост над тонкой нитью ручья, заброшенное кафе, улица, мощённая чёрно-белыми камнями, одинокая лавочка под стареющим клёном — вроде бы ничего примечательного, но Хонбин снова и снова отправлялся на поиски, желая разместить на стене ещё одну рамку с добытым уникальным снимком.       И ему было абсолютно не жаль, что вряд ли кто-то однажды разделит с ним эту страсть и поймёт его чувства, которые зарождались при взгляде на эту хаотичную мозаику из совершенно разных деталей.       А потом у него случился заказ на очередной корпоративный вечер в элитном клубе. Ничего необычного — день рождения у дочери какого-то влиятельного бизнесмена — хороший способ получить солидную сумму и только. Всё, что оставалось Хонбину, так это быть по возможности незаметным, сливаться со стенами и колоннами, драпированными бархатом, чтобы получить самые удачные и естественные фотографии, которые так нравились его клиентам. Конечно, находились те, кто позировали, видя объектив, и Хонбин не мог обделить их вниманием, опасаясь серьёзных обид, но… как правило эти кривляния не давали хороших результатов. В особенности к моменту, когда первую культурную часть торжества можно было считать завершенной. Реки алкоголя и пьяный смех не особо раздражали Хонбина — он этого уже насмотрелся на вечеринках, на которые его едва ли не силком затаскивали в колледже. Но всё-таки после начала откровенного хаоса поймать удачные кадры становилось всё сложней.       Поэтому к моменту, когда на сцене появился Хакён, Хонбин уже был увлечён подсчётом сделанных удачных снимков. И на тот момент, конечно, он не знал, как зовут приглашенного певца. Но толпа пищащих подпивших девиц любезно донесла до него эту информацию. Они кричали его имя, просили спеть, но сами же мешали начать своими воплями. Хонбин лишь усмехнулся этой нелепости и подкрался поближе к сцене, чтобы запечатлеть восторженных девушек, среди которых была именинница, и она же кричала громче всех.       И тогда Хонбин в очередной раз подумал, что его способ заработка не так уж плох. По крайней мере, ему не приходилось, как этому молодому вокалисту, изображать радушие перед толпой, неконтролирующей свои эмоции. Щелчок. Второй. Третий. Ли сделал несколько снимков и оставил в голове пометку о том, что за фото именинницы со знаменитостью ему, возможно, доплатят отдельно, поэтому следовало как-то поймать их вместе после выступления, а пока…       …заиграла негромкая мелодия, и Хакён запел, невольно заставляя Хонбина обернуться и впервые нормально, а не вскользь, посмотреть на приглашенную знаменитость. И тут-то Хонбин понял, что попал. Потому что помимо бархатного нежного голоса, у мужчины была невероятная внешность. И дело было даже не в том, что он выглядел безумно красиво во всей этой возмутительно дорогой одежде, с профессиональным макияжем и идеальной причёской. Дело было в ощущениях, какие он оставлял после себя. Вспышка. Опять. Неизвестно в какой раз случившаяся, но абсолютно точно впервые вызванная человеком. Он замер и не ощутил ударов сердца, потому что то попросту забывало стучать, а по телу разливались знакомые разряды тока. И вот он — момент, когда перед глазами будто бы всё плывёт. Хонбин выдохнул и сделал ещё одно фото, чувствуя себя безмерно влюблённым и счастливым.       И провести остаток вечера за работой было ужасно тяжело. Руки чесались от желания взяться за проявку одного единственного изображения, но приходилось скользить меж переполненных эйфорией тел и делать другие, обычные кадры. И уже не важно было, что объект внезапного восхищения был всё ещё где-то рядом. Хонбин потерял к нему интерес, как только очнулся, оглушенный заветным щелчком фотоаппарата. Так случалось и с местами, которые он снимал. Страсть к ним пропадала, какими красивыми бы они не были. Поэтому всё было нормально.       Ровно до того момента, когда Хонбин не увидел в новостях репортаж об исчезновении некого айдола по имени Ча Хакён.       Он был обескуражен этим, и хотя краем уха он ещё слушал слова журналистки, скорбно улыбавшейся на камеру и выдвигавшей наиболее актуальные идеи о краже знаменитости, но в душе он уже понимал, что более чем причастен к этому. Он был виновником исчезновения человека.       Конечно, предполагать такое в здравом уме вслух никто бы не стал, но и не было речи о здравии, когда в жизнь Хонбина вторглись кошмары. Ночь за ночью он видел во снах Ча Хакёна. И не всегда тот пытался его убить — порой Хонбин всё видел будто бы глазами пленника, порой следить приходилось с высоты птичьего полёта. Он смотрел за певцом, блуждающим по улочкам и скверам неведомого ему города. Странного. Составленного будто бы из…       Первый раз, когда Хонбина озарило пониманием, он подскочил на постели и уставился на стену, завешанную его особенными снимками. В рассветных лучах, едва начавших прорезаться сквозь кромку ночи, изображения на ней выглядели совсем не привлекательными. Они скорее пугали своей мёртвой изящностью. И страшнее них было только осознание, что где-то в путанных обрывках локаций есть настоящий живой человек.       Хонбин был так напуган этим, что отменил все заказы, набранные на неделю вперёд. Он не знал что делать, а потому взялся за то, что умел. Он потратил несколько дней на то, чтобы исследовать город и его окрестности, отыскивая те места, которые бы не выглядели так неожиданно мрачно, как его предыдущие снимки. Хонбин искал прекрасное в уютных кафе, в крохотных домиках у рек, в милейших беседках, увитых лозой многолетних цветов. И что-то даже получалось сфотографировать по-особенному. Но чаще всего он уходил прочь с пустыми руками.       В большинство из дней, истраченных на поиски, он выматывался так сильно, что ему удавалось лишь добраться до кровати. В такие ночи он не видел снов, и это было его спасением. Это было его надеждой на то, что он задобрил своего гостя, слишком уж похожего на первые симптомы маразма. Но стоило ему только расслабиться хоть немного, как Хакён приходил в его сны снова, казалось, ещё более злой и раздражённый. Так случилось и в то время, когда Хонбин физически не мог бегать по городу в поисках новых даров — на одной из неудачно выросших перед ним лестниц, Хонбин упал. Ничего особо страшного, но растянутые связки на подвернувшейся ноге ныли и отчаянно не хотели приходить в норму.       В итоге невнимательность подарила ему незапланированный больничный и возможность осмыслить всё без спешки.       Верить в чудеса и мистику категорически не хотелось, но иного выбора Хонбину не давали. В его голове, или где-то ещё, но определённо с доступом в его голову, по его вине оказался заточен реальный человек. Можно было всячески оспаривать подобное, но данные об исчезновении айдола совпадали со временем закрытой вечеринки. Более того, по информации, полученной из СМИ, становилось ясно, что и время исчезновения совпадало едва ли не до пяти минут. Хонбин, будучи пунктуальным человеком, в тот вечер, как и всегда, часто поглядывал на часы. Он посмотрел на них и в момент, когда Хакён ушел за кулисы после своего выступления, или… попытался уйти. Воспалённому, измученному бессонницей мозгу Хонбина начинало казаться, что он действительно застал момент, когда Хакён растворился в воздухе.       Последней каплей становилось посещение Хонбином ранее сфотографированных мест. Он хотел убедиться, что вся чертовщина вокруг — лишь совпадение, но ему не удалось вновь отыскать ни одного из тех завораживающих уголков, которые он видел и фотографировал прежде. Те, особенные, будто бы… оказались подчистую стёрты из этого мира. Исчезли.       Или же перенеслись в мир иной.       Хонбину требовалось больше информации, чтобы понять это. Но он не знал, с кем подобное обсудить. Интернет не выдавал ничего дельного, а Хакён всё ещё был молчалив и желал, кажется, только одного — убить создателя своей тюрьмы.       «Что же, — подумал Хонбин, в очередной раз проснувшись от поистине удушающего, неимоверно возбуждающего сна. — Наверное, в этом есть какая-то логика. Но если вместе со мной может умереть и этот мир? Мой мир». Именно эти мысли позволили Хонбину сделать правильный выбор. Он откинул прочь опасную бритву, даже если та холодно, но так маняще шептала об избавлении, и взял с полки фотоаппарат. Тот лежал без дела уже какое-то время, потому что Хонбин начал попросту бояться этой неведомой силы, что была дарована ему без его же на то согласия. Но в это утро всё было иначе.       Сжимая дорогую игрушку во вспотевших ладонях, он крадучись подошел к зеркалу в ванной. Будто бы то могло на него напасть или сделать что-то похуже. Но отражение было покорным, хотя и весьма растерянным. После своего продолжительного заточения в доме, сопровождающегося постоянными нервирующими снами и неведением, Хонбин перестал походить на себя прежнего. Он усмехнулся, не узнавая этого растрёпанного дикаря в зеркале с первого раза. Ему подумалось, что взглянуть на себя через объектив будет привычней, хотя он и не делал подобного прежде. Но оказалось, что и одной попытки достаточно.       Казалось бы, Хонбин не должен был увидеть в отражении слишком много — большую часть лица скрывал фотоаппарат, а размеры отражающей поверхности не позволяли видеть что-то ещё, кроме части груди и подкачанных рук, но это только со стороны. Через призму увеличительных стёкол Хонбин увидел себя иного. Без камеры. Там, в зазеркалье, он стоял и улыбался себе же, добродушно махал и подзывал жестами.       Хонбину хотелось отпрянуть прочь, разбить фотоаппарат об край раковины, лишь бы только не иметь возможности видеть эту чертовщину вновь, но его пальцы и кожа лица будто бы вросли в тёмный пластик. Он старался изменить свою позу и не мог, каменея то ли от страха, то ли от чего-то иного, более необъяснимого. И в довершение, будто бы творящегося с ним было мало, в живущем отдельно от него отражении возник Хакён. Он встал позади Хонбина и тот вздрогнул, готовясь к боли, но мужчина лишь нежно объял его. И в этот миг Хонбин реальный, нелепо замерший в своей ванной комнате, почувствовал то, чего и жаждал по сути. Вспышка. Она озарила его так, как делала это десятки раз. Тело пронзила приятная дрожь и Ли нажал на кнопку, увековечивая на новом снимке себя самого.              От ослепительной белизны вокруг ломило виски. Хонбин тщетно вглядывался в эту однотонную яркость и ждал, когда же картинка проясниться, наверняка обернувшись стенами светлой больничной палаты. Почему-то исход с нервным срывом или чем-то его отдалённо напоминающим казался самым… щадящим вариантом из всех возможных.       Но его, очнувшегося, не спешили окружать врачи. Поэтому приходилось справляться самостоятельно. Вставать, обнаруживая себя в собственной же ванной. Оглядываться, искать куда-то запропастившийся фотоаппарат и ничего не находить. Хонбин был настолько растерян этим фактом, что проходя обратно в спальню, даже не заметил исчезновения со стен всех снимков, сделанных для своей особенной коллекции. Тем более его внимание быстро переключалось на кое-что иное — пейзаж за окном изменился настолько, что уже сложно было зациклиться на каких-то там картинках.       Распахивая окно настежь, Хонбин задыхался изумлением и пьянящим ароматом сотен цветов. Эта бескрайняя площадка с цветами — он узнавал её едва ли не мгновенно, хотя фото очаровавших его растений сделал несколько месяцев назад, посетив один из парков, специально украшенных к праздникам. Но это место было так далеко от его дома, что видеть его здесь было немыслимо, но… этот цветущий оазис оказался лишь малой частью произошедших изменений. Дома вокруг, парки, горы вдали — всё это было знакомым и чужим одновременно, всё это принадлежало Хонбину когда-то, но только через призму фотоаппарата. Теперь же он спешно обувался, чтобы выбежать на улицу, в странный мир, где мешались не только природные и архитектурные чудеса, но даже сезоны. Чтобы попасть на увиденную из окна площадку, ему пришлось пробежать по мосту, на котором бушевала самая настоящая метель.       И этого всего оказалось более чем достаточно, чтобы понять — реальный мир остался где-то далеко позади. Здесь же было то, что некогда захотел сохранить сам Хонбин. В том числе и Хакён. Но последнего ещё следовало найти, и Хонбин понятия не имел, откуда ему начинать поиски. Почему-то вначале, только собираясь осуществить свой безумный план, он был уверен, что встретит Хакёна сразу же. Но на деле всё оказалось гораздо сложней.       Хонбин нырял в осенние скверы, обходил один за другим пустые дома, заглядывал в редкие бары и кафе. Все места, посещённые им, выглядели так, будто люди их покинули минуту назад, но ощущение пустоты давило, утверждая об обратном. Какими бы красивыми не были все эти домики и квартиры, они были мёртвыми. И от этой мысли становилось особенно тревожно. Хонбину не хотелось думать о детских страшилках, но те сами забирались в голову. Тихие голоса нашептывали о том, что, возможно, всё это время к нему приходил разгневанный призрак убитого, а не сам…       Хакён смотрел на него с укором, когда Хонбин, желая завернуть за угол очередного дома столкнулся с мужчиной, едва не сбивая того с ног. Ча вовремя увернулся, сводя прикосновение к минимуму. Одно лишь касание плеча к плечу, и он отшатнулся прочь. Хонбин сделал то же самое, но запоздало. Слишком уж его обескуражило это столкновение. Как оно и бывает, если неожиданно находишь то, что искал с таким рвением.       — Смотри куда идёшь, — огрызнулся Хакён, поправляя шерстяной пиджак, неуместный для зноя, зависшего над этим перекрёстком. Но за спиной мужчины шел снег, а значит, он только вынырнул из другого снимка, где такая одежда казалась скорее недостаточно тёплой.       — Прости, — Хонбин смотрел, как снежинки тают в тёмных волосах мужчины, превращаясь в крохотные шарики жемчуга, и всё никак не мог отвести взгляда. Его извинения, выданные скорее на автомате, не несли за собой и грамма искренности, отчего Хакён поморщился, но и не подумал броситься вперёд, чтобы придушить пленителя, ставшего более осязаемым. Вместо этого он прокашлялся и сложил руки на груди. — Если ты пришел вернуть меня обратно, то сейчас самое время.       — Так ты знаешь, что именно произошло? — Хонбин чувствовал себя непроходимо тупым героем какой-то странноватой игры, в которой ему пытаются вручить задание, до которого он ещё попросту не дорос. — Я не…       — Если ты думал, что я каждый день оказываюсь на безлюдных улицах в малознакомых местах, то нет. Ты ошибся. Поэтому логично, что у меня было время и возможность осмыслить… странность моего положения. Ну и плюс ко всему, я вижу сны о тебе.       — Обо мне?       — Обо всём, что ты делаешь, — кивнул Хакён, очевидно наслаждаясь чужой растерянностью. — Стоит мне закрыть свои глаза, как я вижу реальный мир твоими, и это несколько… прояснило ситуацию. Хотя поначалу такая смена обзора казалась чудовищно неудобной. Интересно, что я могу увидеть во сне сейчас, когда ты здесь.       — Я не знаю, — пожал плечами Хонбин, не успевающий за ходом чужих мыслей, ему требовалось время, чтобы перейти от одного пункта к другому, но Ча и не думал давать передышку. Даже на то, чтобы Хонбин собрался с духом и сказал, что понятия не имеет, что делать дальше. Он пытался, но вместо этого у него вырвалось неожиданное: — Ты очень красивый, хён.       — Ага, — ничуть не смутился Хакён, — я так и понял, когда увидел, как ты дрочишь на моё фото.       — Я не… — вскинулся было Хонбин, но прикусил губу, встречая укоряющий взгляд. Кажется, Хакён и правда многое видел его глазами. Ли не был уверен, нужно ли ему объяснять, что желание вызывала отнюдь не красота Хакёна, а те сны, в которых тот его душил. — Ладно. Забудь.       — Такое сложно забыть, знаешь ли, — хохотнул Хакён, наконец, не выдерживая и снимая пиджак, под которым оказалась лёгкая растянутая майка, не скрывающая смуглых рук и выпирающих ключиц. — Вообще член у тебя что надо, кстати, но я был бы им более заинтересован, если бы ты просто подошел ко мне и сказал что-то в духе: «Хэй! Привет, красавчик, не хочешь поразвлечься?» Это было бы более гуманно, чем забирать меня сюда. Кстати, сразу вопрос: где другие люди? Они тут умерли со скуки или ты их в разных тюрьмах держишь?       — Я просто не фотографировал никого до тебя так… по-особенному, — и вот опять. У Хонбина не было времени, чтобы нормально осмыслить чужие намёки на взаимность и флирт, потому что его озадачивали более насущными вопросами. — Я не хотел, чтобы так вышло, не знал, что забираю что-то или кого-то себе. Это же даже звучит как-то странно!       — Странно, — согласился Хакён, — но ровно до тех пор, пока ты не остаёшься здесь на какое-то время. Знаешь ли, когда нет реальности, приходится верить в то, что имеется. Хочешь кофе?              Общаться с Хакёном оказалось необычно. Конечно, повышенную говорливость мужчины можно было списать на его долгое время заключения в одиночестве, но, кажется, дело было не только в этом. Хакёну просто нравилось говорить. Рассказывать, расспрашивать, просить пояснений к ответам. Он будто бы… чувствовал себя особенно комфортно, когда слышал собственный голос. Хонбин так решил для себя, а потому ничего не имел против чужого рассказа о том, что раньше приготовление кофе Хакёну казалось пыткой. Теперь же, получив в распоряжение целую кофейню, он смог освоить множество интересных рецептов и надеялся, что не забудет их, вернувшись обратно.       — Кстати, о возвращении, — вернулся к насущному Хакён, поставив перед Хонбином кружку с ароматным напитком, а вторую зажав в ладонях. — У меня есть несколько идей, как это можно осуществить. Так что, если у тебя пока не возникло годных предложений, можем опробовать мои.       Хонбин согласился. Впрочем, что ему ещё оставалось делать в этой ситуации.              Идеи Хакёна были довольно банальными. Они начинались попытками заставить Хонбина мысленно перенести их обратно в реальность, а заканчивались небольшой фотосессией. В последней была доля логики. Если они попали в этот мир через снимок, то и обратный путь должны были искать там же. Но на деле каждая новая вспышка оказывалась лишь кратким всполохом яркого света и не более. Не желающий отчаиваться Хакён предполагал, что дело лишь в фотоаппаратах, найденных и подготовленных им. Они не принадлежали Хонбину, а тот, которым пользовался он, в этом мире попросту не появился.       — Мы должны поискать его в твоей квартире, — наконец заключил Хакён. Ему надоело казаться невозмутимым и позировать для камеры, теперь он выглядел усталым и порядком измотанным, что заставляло Хонбина ненавидеть себя. — Ты знаешь где она?       — Будто ты не знаешь этого, — фыркнул Хонбин. Он был порядком раздражен, но не своим пленником, а собственной бесполезностью. Кроме того, в подсознание стали закрадываться тревожные мысли, что он не только Хакёна, он и себя-то не знает как вернуть назад. — Столько раз бывал там, а теперь…       — В смысле? — Хакён нахмурился, очевидно не желая принимать обвинения, выдвинутые ему. И Хонбин выпалил всё, что с ним случалось. И звон ключей, и то, как его душил Хакён после, всё до мельчайших подробностей. Упуская лишь тот факт, что подобные сновидения его безумно возбуждали.       Хакён слушал внимательно, но на его лице не появилось и доли понимания. Под конец своего рассказа Хонбин даже засомневался в уместности своих обвинений.       — Боюсь, твои сны… это всего лишь сны, — наконец вынес свой вердикт Хакён. — Не знаю, может, это твоя совесть в моём обличии или что-то ещё. Но если бы я знал, как с тобой связаться, то начал бы с чего-то менее... летального.       И Хонбину оставалось лишь поверить в это. Покинув кофейню они молча шагали в сторону его дома, минуя сезон за сезоном — одну фотографию за другой. Хонбин не мог перестать поражаться тому, как много снимков он создал за это время. Особенных снимков.       — Ты был у края? — спросил он раньше, чем понял, что задаёт этот вопрос вслух. Но Хакён, продолжая шагать, уже внимательно смотрел на него, ожидая продолжения. — Эти места… они ведь не бесконечны, и где-то должно быть что-то вроде края или конца этого мира.       — Нет, здесь всё скорее закручено в одну ленту. Поэтому идя в одну сторону бесконечно долго, возвращаешься в неё же. Я проверял.       Хонбин вновь уткнулся взглядом в дорогу, ощущая укол вины за чужие мучения, продлившиеся слишком долго для свободного человека.       — Прости, — только и смог прошептать он. Но Хакён, кажется, не услышал этого или сделал вид, что не слышит. Мужчина внимательно изучал представшую перед ним многоэтажку, расположившуюся у площади с цветами. Очевидно, этого здания здесь не было прежде.       Хонбин нерешительно распахнул перед гостем — или всё-таки пленником? — дверь подъезда и едва ли смог сохранить невозмутимое выражение на лице. Сразу же за дверью начиналась его квартира. Коридор, из которого были видны его комнаты.       — Вот так сразу? — Хакён возмутился, но только для приличия. И так понятно было, что здесь он видел и куда более странные вещи, чем какая-то квартира, начинающаяся сразу с подъезда. — Ну так что, пригласишь или мне делать вид, что ты уже это сделал?       — Да. Конечно, проходи, — Хонбин сделал неловкий жест и прошел вслед за своим гостем. Даже если эта квартира в точности копировала его собственную, здесь он чувствовал себя чужаком.       И ощущение чуждости усиливалось, когда он не обнаруживал на привычных местах фотоаппараты. И даже тот, который перенёс его сюда, исчез из ванной. И эта пропажа была не единственной.       — Снимки, они исчезли! — воскликнул Хонбин, чем привлёк внимание Хакёна, исследовавшего в этот момент кухню. Тот вернулся с початой баночкой пива и тоже уставился на голую стену, на которой виднелись чуть более светлые прямоугольники, оставленные рамками или чем-то на них определённо похожим. — Здесь были снимки тех мест, в которых ты… в которых я…       — Не думаю, что они исчезли, — кратко заметил Хакён. — Скорее, просто нас перенесло в них и только.       И только. Хонбин усмехнулся чужой невозмутимости и, немного поразмыслив, принял переданную ему прохладную баночку. Действительно, подумалось ему, был ли смысл горевать об утере каких-то там фотографий, если их содержимое нелепым пазлом замерло вокруг, прямо на улице. Исчезновение фотоаппаратов должно было расстроить куда больше.       — Кстати, я тут подумал, раз уж ты не можешь снять с меня это странное заклятье, то может испробуем ещё один вариант,— тихо предложил Хакён, будто бы читая чужие безрадостные мысли.       — И какой же?       Хонбин, отставляя абсолютно безвкусное пиво прочь и постепенно впадая в состояние апатии, не заметил, как в тоне и движениях его гостя появились замашки хищника. И только когда он ощутил сильный толчок сзади, заставивший его потерять равновесие, до него начало доходить, что именно задумал Хакён. Упав на кровать, так удачно оказавшуюся рядом, мужчина попытался отползти прочь, чтобы встать и объяснить, что этот способ вряд ли будет удачным, но его проворства хватило только на то, чтобы перевернуться на спину. Хакён был куда более успешен в своих стремлениях. Быстро скинув с ног лёгкие лакированные ботинки, он забрался на матрас и оседлал бёдра Хонбина.       — Будет не больно, наверное, — сомнительное предупреждение было недостаточной прелюдией для того, чтобы Ли сумел вставить хоть слово. На его шею легли крепкие ладони, принимаясь душить его.       Совсем как во сне, только куда страшнее, потому что там Хонбин мог при желании проснуться, а здесь хрупкого мира сновидений не наблюдалось. Аккуратные ноготки Хакёна царапали кожу мужчины в те моменты, когда тот пытался брыкаться особенно рьяно. Ли пытался перевернуться, скинуть с себя нападающего, но тот был на удивление силён и проворен. Хакён не обращал внимания на чужие попытки отбиться и прикладывал всё больше сил, перекрывая кислород.       — Потерпи совсем чуть-чуть, — прошептал он, и Хонбин зажмурился, продолжая подобно рыбе открывать рот в неудачных попытках сделать хоть один крошечный вдох. С закрытыми глазами этот голос казался ещё более нежным, почти ласковым и совсем не соответствующим тем действиям, которые сопутствовали ему.       Но что больше всего ужасало Хонбина, так это то, что даже в этой смертельно опасной ситуации он продолжал возбуждаться. И, судя по всему, Хакён почувствовал это. Потому что его руки дрогнули, а напряженное дыхание сбил удивлённый вздох. Он поёрзал на бёдрах Хонбина и тот заскулил настолько громко, насколько вообще мог в момент, когда его шею едва ли не ломали. Он должен был заставить себя оттолкнуть Хакёна, устранить опасность, но вместо этого безвольно откинулся на сбившемся покрывали и поднял веки.       В чуть затуманенном взгляде читалась мольба, но совсем не о спасении.       — Знаешь, пожалуй, я воспользуюсь таким шансом, а то, кто знает, сколько мне здесь ещё быть одному, если ты умрёшь, — задумчиво изрёк Хакён, убирая руки.       Хонбин закашлялся. Он содрогался всем телом, жадно хватая воздух, но его хаотичные движения не заставили Хакёна сменить положение. Тот только сильнее сжал бёдра, продолжая тереться ягодицами о затвердевший член Хонбина.       — Ну хватит уже, — прошептал он, блаженно прикрывая глаза. — Мне тут, знаешь ли, одиноко было всё это время, а так ты меня одной стимуляцией через одежду до предела доведёшь. Я хочу большего. Раздевайся.       От такого приказного тона у Хонбина даже всякое желание кашлять пропало. Он замер и уставился на Хакёна, спустившегося на пол и принявшегося по-хозяйски зашторивать окна. Не чувствуя движения позади себя, он обернулся. Яркие солнечные лучи окутали его голову поистине ангельским ореолом.       — Ну что ты так смотришь? Ты мне должен вообще-то за такое незаконное пленение. Плюс у тебя стоит. Разве это не повод для того, чтобы продолжить знакомство в более приватной обстановке, а потом уже подумать обо всём более здраво?       — Я не…       — Думаю, у тебя нет права голоса, — Хакён метнулся обратно быстрее, чем Хонбин смог отреагировать — у того вообще в последние минуты были серьёзные проблемы с реакцией. Но не с эрекцией. Хакён усмехнулся, оглаживая член мужчины, чётко проступающий под тканью штанов. — А вот его мнение меня очень даже интересует.       И Хонбин вынуждено сдался. Потому что возбуждение уже близилось к грани болезненного и отказываться даже от такой навязчивой помощи было попросту глупо. А уж когда Хакён взял его сочащийся смазкой член в рот, думать об каком-либо сопротивлении стало и вовсе невозможно.       И если это и можно было назвать продолжением знакомства, то Хонбин готов был поклясться, что ему удалось открыть очень много нового в его госте. Нескольких минут мучительной ласки оказалось достаточно, чтобы узнать, что Хакён любит и умеет делать минет. Он заглатывал член с таким умением и мастерством, что Хонбину оставалось лишь беспомощно выстанывать имя своего гостя в моменты, когда становилось невыносимо хорошо.       А ещё через пару минут Хонбина ждало ещё одно новое открытие. Хакёну нравилось быть сверху, при этом не особо-то интересуясь на этот счёт мнением партнёра. Но мог ли Хонбин, разморенный лаской до состояния тряпичной куклы сопротивляться? Мог. Но совершенно точно не хотел. Потому что Хакён действовал спокойно и без спешки, но при этом так властно, что перечить ему хотелось только для того, чтобы выпросить очередную порцию небольшого, но безмерно сладкого наказания.       — Не смей менять позу, — звонкий шлепок коснулся ягодицы Хонбина и тот застонал, вгрызаясь в подушку ещё сильней, лишь бы только заглушить собственные стенания.       Третье открытие не было напрямую связано с Хакёном. Хонбин узнавал самого себя. Пристыжено признавал, что через подчинение и боль ему открывается дверь к совершенно иному уровню удовольствия. Он как мог пытался выкинуть эту мысль из головы, но разве можно было это сделать в момент, когда небрежно растягивающие его пальцы покидали тело, обещая нечто большее взамен.       И будто бы этого было мало, Хакён хватал его за волосы у самых корней и заставлял запрокинуть голову, чтобы стоны звучали чище и гораздо громче.       — Не сдерживайся, — прошептал он, постепенно заполняя податливое тело мужчины.       Тот замотал головой, хоть от этого стало только больнее, потому что Хакён и не подумал ослабить хватку. Хонбин протестующее замычал, сквозь плотно сомкнутые губы, но его возражения мало кого волновали.       — Давай же, кого ты стесняешься? Мы здесь абсолютно одни, — чуть замедляя темп, заметил Хакён и наконец выпустил чужие пряди из пальцев, не забывая шлёпнуть освободившейся рукой по приятной округлости отставленной ягодицы.       Хонбин растеряно всхлипнул, понимая, что ему не объяснить сейчас, что оглашать такое вслух не так-то просто. Стыдно. Мучительно страшно. Даже если открыться требовалось перед тем, кто всё уже и так прекрасно понимал.       — Давай же, — Хакён скользнул рукой ниже, и его невероятно гладкие пальцы коснулись пульсирующего члена Хонбина. — Не молчи.       И Хонбин сдался, теряясь где-то на грани сильных толчков и нежных поцелуев оседающих на позвонки. И в своих собственных стонах он слышал тихие постанывания Хакёна. Те вторили ему подобно эху, сливались с его голосом, позволяя не только открыто насладиться этой близостью, но ещё и достичь оргазма одновременно с любовником. Горячая сперма обожгла нутро приятным жаром и вместе с тем наполнила спокойствием. Хонбин чувствовал себя грязным как никогда, но всё равно искренне рассмеялся, откинувшись на простыни.       — Буду думать, что это нервное,— промурлыкал Хакён, устраиваясь на груди Хонбина, покрытой тонкой паутиной испарины. Очевидно, его более чем устраивал такой поворот событий.       — Наверное, так и есть, — согласился Хонбин, с трудом ворочая языком. — Слишком много событий на один промежуток времени. Кажется, у меня не осталось и капли энергии.       — В таком случае отдохни, — легкий поцелуй щекотно задел ключицу Хонбина, и тот улыбнулся через силу.       — А ты?       — А что я?       — Убьёшь меня?       — Даже если и так, не всё ли равно тебе сейчас?       Хонбин хотел что-то возразить. Сказать, что за расплывчатым «сейчас» у него имеется масса планов и стремлений. Но… это всё было так далеко, что он не произнёс и слова, погружаясь в спасительную дрёму без сновидений и доверяясь своему бодрствующему гостю.              А из пучин сна Хонбина вырывал громкий звук падения. Что-то тяжелое касалось пола и разбивалось если не вдребезги, то весьма основательно. Ещё будучи до конца не проснувшимся, Хонбин вспомнил про ненадёжные крепления зеркала в ванной. Должно быть те не выдержали большой нагрузки и наконец сдались. Откидывая прочь покрывало он бросился на этот звук, и только стоя в дверном проёме начал вспоминать события частично минувшего дня.       Он помнил о Хакёне. Об их встрече. Об их близости. Помнил всё до мельчайших подробностей и ещё ощущал, как саднят на шее царапины, оставшиеся от когтей мужчины, как неприятно тянет мышцы в районе поясницы. Зная всё это, глядеть на разбившийся фотоаппарат у раковины было особенно странно. Стёклышки от объектива ещё не успели толком замереть на полу, будто бы время в этом месте замерло и продолжило свой ход только теперь, когда… когда что?       Хонбин обернулся. С кровати на него смотрел Хакён. Заспанный и немного помятый, но уже очевидно соображающий, что к чему, куда получше самого Хонбина. Он выглядел весьма довольным и указывал кивком в сторону стены. На той умещалось несколько десятков фотографий, сделанных Хонбином. Особенных фотографий.       — Внутри они казались гораздо лучше, — заметил Хакён, поспешно добавляя:— Не то чтобы я буду скучать, совсем даже нет. Но это просто так, тебе к сведению. На будущее.       — Не думаю, что в будущем я захочу продолжать это, — Хонбин запоздало вспомнил, что всё ещё стоит нагим посреди комнаты, и, к большому неудовольствию Хакёна, принялся разыскивать одежду. — Это слишком… опасно. Для всеобщего блага придётся работать по специальности.       Хонбину хотелось говорить совсем не это, но он не смел спрашивать Хакёна о будущем, а уж тем более просить его о чём-то. Возможно, Хонбин, ослеплённый неимеющим названия порывом, всё ещё был влюблён в Хакёна. Да, возможно, этот человек подарил ему самый яркий оргазм в жизни. Возможно, даже продолжил начатое и задушил его в той реальности, но ведь это не было поводом, чтобы думать о продолжении. В конце концов случайные связи всегда и оставались случайными и краткими как… вспышка. И ни одной подобной вспышке не суждено было перерасти в яркое сияющее пламя.       — Чем займёшься теперь? — вопреки всем убеждениям здравого смысла как бы невзначай поинтересовался Хонбин, запоздало прикусывая губу.       — Ну, для начала посплю ещё немного, — сразу же отозвался Хакён, будто бы только и ждал этого вопроса. — Понятия не имею, что там тебе удалось разбить, но мне нужно уметь довольствоваться этим временным затишьем. Не представляю, какой шум поднимется, когда я вернусь к менеджеру, как ни в чём не бывало!       — А что потом? — понимая, что выглядеть более жалко, чем сейчас, уже попросту невозможно, Хонбин обернулся к гостю, ловя его озорной взгляд и даже робко улыбаясь в ответ на него.       — Тебя интересуют пункты, идущие до момента, когда я поцелую тебя, или после?              Как бы Хонбин ни старался, но бросить занятие фотографией оказалось не так-то просто. Ему не было места в душных заваленных бумажками офисах. Ему хотелось свободы и творческого разнообразия. И пусть его руки каждый раз дрожали от предвкушения, когда он ощущал присутствие особенных мест поблизости, он сдерживался, не давая странному и пугающему взять над ним верх. Потому что забирать удивительные места на бумагу оказалось не так правильно, как казалось поначалу. Потому что у него появился особенный человек, который был ценнее всех этих тихих улочек, кофеен и скверов. И для того, чтобы его увидеть, было совсем не обязательно брать в руки фотоаппарат. Достаточно было лишь позвонить Хакёну и в очередной раз пригласить его на свидание.       Здесь или в их личной реальности.