Рыцарь Анжелики

Давным-давно, когда Анжелика дю Валлон была ещё совсем юной, она зачитывалась рыцарскими романами, найденными в библиотеке отцовского замка. Портос не осуждал увлечения дочери — недаром сам он назвал шпагу в честь волшебного меча Роджеро, героя «Неистового Роланда». Щуря глаза, Анжелика в тусклом свете свечей всматривалась в старинные миниатюры, с величайшей осторожностью перелистывала страницы, разбирала тонкую вязь букв, и перед ней вставал, как живой, удивительный мир храбрых воинов, прекрасных дам, страшных драконов и других волшебных созданий. А потом, уже в постели, Анжелика долго не могла уснуть — настолько яркими были возникающие в памяти картины прочитанного. «Когда я вырасту, я тоже встречу своего рыцаря», — думала девочка, и на личике её появлялось задумчивое выражение. Она смутно представляла своё будущее, да и образ рыцаря был словно скрыт туманом, но кое-что Анжелика знала точно. У её рыцаря будут светлые волосы — длинные, до плеч, чтобы их было приятно пропускать сквозь пальцы. И ясные голубые глаза — такие же, как у самой Анжелики. И чёрный плащ, который так лихо развевается на ветру... А ещё рыцарь будет любить Анжелику, защитит её от любой опасности и никогда её не покинет. Прошло несколько лет. Мечтательная девочка выросла в весёлую бойкую девушку, которую непонятно каким ветром занесло в монастырь. К моменту смерти отца Анжелика находилась там уже несколько месяцев и готовилась принять постриг, но тут прискакал гонец из Парижа с вестью, хуже которой не придумаешь. И Анжелика плакала, долго и горько, беспрестанно молилась, по ночам отгоняла от себя жуткие образы отца, раздавленного камнями, а потом поспешно собралась и отправилась в путь. Письмо из Парижа стало для неё спасением — ещё несколько дней в монастыре, и Анжелика точно была сошла с ума. А так вместо высоких монастырских стен перед ней раскрылось неизмеримо более высокое небо, а вслед за ним — улицы Парижа, узкие и грязные, но от того не менее прекрасные. «В каждой беде можно найти что-то хорошее, дочка», — бывало, говорил ей Портос. И он оказался прав — хотя было кощунством думать, что его смерть способна принести что-нибудь хорошее, Анжелика не могла не признать, что оказалась на свободе лишь благодаря ей. Будь отец жив, она продолжала бы день-деньской читать молитвы, посылать отцу полные сдержанной грусти письма, а может, не дай Бог, приняла бы постриг. Теперь же она могла делать что угодно в этом огромном, залитом солнцем Париже. И горе, навалившееся после известия о гибели отца, быстро — непозволительно быстро! — сменилось сначала изумлением, а затем и радостью от встречи с новым миром, ярким, свежим и живым, так непохожим на однообразную монастырскую жизнь. Здесь было столько богато украшенных зданий, столько нарядных костюмов, столько голосов, запахов, звуков, песен, событий... И столько красивых мужчин! Всякий раз, когда Анжелике приходила в голову мысль о мужчинах, она поспешно крестилась и поднимала глаза к небу, отводя их от заинтересовавшего её человека, но взгляд сам невольно возвращался к нему. Так, Анжелика не могла не заметить, как молод, строен и хорош собой черноглазый королевский посланник, оказавшийся сыном друга её отца Жаком д’Артаньяном. Она залюбовалась кудрявым молодым мужчиной, с которым столкнулась на лестнице, даже несмотря на нанесённое им оскорбление. А уж при виде Рауля, графа де Ла Фер, высокого и спокойного, её сердце и вовсе начало трепетать. Но ни один мужчина не вызвал в Анжелике таких чувств, как капитан королевских гвардейцев. Впервые она увидела его на празднике, устроенном в честь героев Франции, услышала его хриплый голос, отдающий приказ и вздрогнула — не то от голоса, не от последовавшего пушечного выстрела. Позже, попав во дворец, Анжелика вертела головой во все стороны, восхищаясь убранством, но взгляд так и тянуло в ту сторону, где стоял капитан. Разглядывая его, Анжелика отметила, что он не так молод, как Жак, не так высок, как Рауль, и не так красив, как тот грубиян с лестницы, Анри д ‘Эрбле, но всё же было в нём что-то... Что-то, заставляющее задуматься, вспомнить свои детские мечты о рыцаре в чёрном плаще, покраснеть и поскорее отвернуться. Следующая встреча оказалась ближе, чем ожидала Анжелика, — уже на следующий день они столкнулись на Королевской площади. Хоть её голова к тому времени уже была занята мыслями о спасении королевы-матери и предстоящем путешествии в Англию, она узнала несколько новых вещей. Что капитана зовут Леон, что у него голубые, холодные, как лёд, глаза, что он вспыльчив, как порох, не терпит пререкательств, и что его сложно удивить. Сложно, но можно. А ещё губы у него прохладные, и их очень приятно целовать — даже лёгким мимолётным движением. Казалось бы, на этой шутке всё и должно было закончиться. Анжелика надеялась, что встреча на Королевской площади будет последней — и ошиблась. Упрямый капитан преследовал их до самой пристани, а там схватился с Анри д‘Эрбле и Жаком д’Артаньяном. Анжелика понимала, что должна желать ему поражения, ведь он их враг, но когда Леон отлетел назад от удара дверью, нанесённого Анри, она вздрогнула всем телом от обиды и негодования. Когда же Леон и Жак бились на берегу, Анжелика стискивала руки и молилась всем святым, чтобы стычка закончилась бескровно. И её молитвы были услышаны. Всю дальнейшую дорогу Анжелика чувствовала себя гадким, непорядочным, порочным созданием. Она, почти монахиня, полюбила мужчину, и какого мужчину! Их преследователя, их врага, который хотел арестовать их всех, который чуть не убил Жака… «Он не убил бы его, а разоружил бы и арестовал, чтобы вынудить нас всех вернуться на берег», — возражала Анжелика самой себе, снова и снова вспоминая детские мечты о светловолосом рыцаре. Только теперь рыцарь превратился в героя ещё более давних детских сказок — принца, превращённого злым колдовством в зверя и расколдованного прекрасного девой. «Что за чушь!» — злилась на себя Анжелика. «Колдовство бывает только в сказках, а ты не красавица и не тебе превращать зверей в людей». При этих мыслях у неё на глазах выступали слёзы — красавицей её называл только погибший в пещере отец. Потом Анжелика не думала вообще ни о чём. Тяжело думать, когда тебя бьют пистолетом по голове и ты проваливаешься в зыбкую тягучую черноту. Ещё труднее думать, когда тебя собираются сжечь живьём, и всё, что ты можешь — биться в верёвках и проклинать своих мучителей. И уж совсем невозможно думать, когда твой умерший отец воскресает, чтобы освободить тебя, — а вместе с ним и отцы твоих спутников, и все вместе вы с новыми силами кидаетесь в бой. Мысли о рыцаре-звере оставили Анжелику — до тех пор, пока он не появился сам — встал поперёк дороги и велел противнику, в семь раз превосходящему его числом, сдаться и сложить оружие. Это было почти смешно, и д’Артаньян расхохотался, но Анжелике было совсем не до смеха. Она видела глаза капитана Леона — глаза зверя, готового драться насмерть. И ей стало страшно — пожалуй, страшнее, чем в подвале. Страшно было не за себя — за него. И когда Жак-Жаклин выхватила шпагу, Анжелика не выдержала — слетела с седла и бросилась к капитану, чудом не запутавшись в своих длинных юбках. Она была готова просить, умолять, плакать, вставать на колени, но ничего из этого не понадобилось. Леон спешился и уступил дорогу так спокойно, как будто это не он только что отдавал приказ самому маршалу Франции и его друзьям. Когда они уносились прочь, Анжелика не выдержала — обернулась и помахала неподвижно стоящему капитану рукой. Тот кивнул в ответ. Анжелика надеялась, что эта их встреча не станет последней. Пока они плыли обратно во Францию, она всё думала, как признаться отцу, что его дочь не может стать монахиней, потому что она влюбилась в капитана королевских гвардейцев. Она думала, как сказать Леону, что он похож на рыцаря из её снов. Она думала, как убедить друзей, что Леон всё-таки не зверь, а человек. Она думала, каково это — целоваться с мужчиной, не так, как тогда на площади, а по-настоящему. Дальше поцелуев мечты Анжелики не заходили — и позже она была этому рада. Признаваться, говорить, убеждать не пришлось. Портос сказал всё сам, назвав Леона полным титулом. Сначала Анжелика даже приняла слова отца за шутку или хитрый тактический ход, предназначенный для обмана противника, но две шпаги были достаточно убедительным доказательством. Даже недоверчивый Леон поверил, когда Портос при всех признал его своим сыном, бароном дю Валлон де Брасье де Пьерфон. Странно, но Анжелике даже не хотелось плакать. Ей снова вспомнились слова отца о хорошем в беде и ещё одна фраза, сказанная, кажется, Анри: «Судьба — весьма насмешливая дама». Что ж, баронесса дю Валлон, казалось, говорила судьба, вы хотели светловолосого голубоглазого рыцаря в чёрном плаще? Получайте. Он будет любить вас и заботиться о вас, он никогда вас не покинет, ведь он ваш брат. Все ваши желания исполнены в лучшем виде, чем же вы недовольны? Леон смотрел на сестру, как на деву Марию, сошедшую с небес, а она улыбалась. «Что ж, теперь мне не придётся ни в чём признаваться отцу», — думала Анжелика, стискивая руку брата в своей. «Мне вообще никому ни в чём не придётся признаваться. Если подумать, то мне даже повезло. Никто не узнает, что я, монахиня, полюбила мужчину, причём своего преследователя и своего единокровного брата. Скольких грехов я избежала!» И, тем не менее, когда она уже разворачивала коня, чтобы пуститься в путь, на глазах выступили слёзы. Анжелика быстро, пока никто не заметил, смахнула их рукой. — Эй, братец! Наперегонки до Парижа! — крикнула она и, подхлестнув коня, понеслась прочь.