Любовь — это ненависть

      Остаток дня Микаса провела, находясь в состоянии какого-то автоматического режима. И преследуя цель раз и навсегда забыть о синдроме под названием «Леви Аккерман» и его лечении, обошла всех своих больных, после чего разобравшись с долгами по историям болезней, накопившихся за последнюю неделю, отправилась с коллективом на корпоратив, который устроил для них Эрвин Смит, заранее арендовав на всю ночь довольно приличный в Орвуде ресторан. Время шло незаметно и, делая вид, будто она намеренно не замечает взглядов, которые бросал на неё захмелевший коллега, Микаса поймала себя на мысли, что к середине торжества и вправду перестала обращать на него внимание, с головой погрузившись в уютную новогоднюю атмосферу заведения. Словом, накануне госпитализации Леви она, вся такая ухоженная сейчас и нарядная, делала все, что угодно, лишь бы вновь не начать думать об этом человеке, воскрешая в своей памяти то, чего нельзя было вернуть.       — О чем думаем, Аккерман? — голос Кирштайна вывел её из непродолжительного забытья.       — Тебя забыла спросить, — огрызнулась Микаса, пытаясь отвлечь его от этой темы.       — Поменьше надо на мужиков заглядываться в больнице, а работать, — сделал ей замечание Жан, вновь потянувшись за своей недопитой рюмкой, — тогда и в голове не будут возникать всякие нелепые мысли.       — Мои мысли — не твоя забота, Кирштайн, — прорычала полуазиатка, воспринимая в штыки попытки окружающих учить её жизни, особенно когда это преподносилось в таком педантичном тоне.       — А мне кажется, твое поведение переходит все границы. Потому что сначала ты невесть с кем обнимаешься в больнице, потом трахаешься с этим человеком прямо в кладовке! А ведь о тебе уже ходят сплетни. Спрингер, кстати, начал подозревать, что ты водишь шуры-муры с одним из своих пациентов, но я сказал ему, что это бред и такого быть не может.       — И правильно сделал, что так сказал, — оборвав его на полуслове, добавила Микаса, почувствовав, что в этот раз догадки коллег как никогда были близки к истинному положению дел, — потому что моя личная жизнь — это моя личная жизнь и с кем я трахаюсь в этой гребаной больнице, тебя волновать не должно.       — Да мне плевать, с кем ты спишь! — теряя контроль над своими эмоциями, прикрикнул на неё Кирштайн. — Меня просто волнует дальнейшая судьба больницы, а ты не справляешься со своими обязанностями, — в одно мгновение он с такой лихостью перегнулся над столом, что Микаса увидела, как в его глазах вспыхнуло некое подобие искр гнева, — и если Эрвина снимут с поста, главврачом этой больницы придется стать мне, а я не позволю тебе погубить то, что буду лично возглавлять через каких-то там пару лет!       Пристально на него уставившись, Микаса первой отвела свой взгляд, хотя раньше так делал только он. Если Кирштайн с такой уверенностью говорит, что в ближайшем будущем станет главврачом престижной клиники, значит в этом была своя доля правды. В противном случае он держал бы свой рот на замке, стараясь поменьше распространяться о собственных планах. Но в чем Кирштайн был несомненно прав, так это в своем утверждении относительно её невозможности столь безукоризненно справляться с обязанностями врача, как раньше. Ведь с той поры, как судьба свела её с Аккерманом, забив на все, она занималась чем попало, проводя свое время в компании Леви, которого в один прекрасный момент ей даже удалось вытащить на прогулку на территорию больничного двора.       Да, она действительно перестала справляться с обязанностями врача, причем никто из её приближенных даже не представлял себе, насколько. И готовая вылить на голову придирчивому коллеге накопившиеся за это время эмоции, Микаса была вынуждена успокоиться и взять себя в руки, потому как побурчав лишь для вида, Кирштайн очень скоро вновь потянулся за спиртным и увидев перед собой уже привычного коллегу — собранного, безукоризненного и всегда закрытого только для неё, она немного успокоилась, попробовав переключиться на что-то другое. Но чем пьянее Микаса становилась, тем больше к ней голову просачивались мысли об Аккермане, оставленном в пустовавшей по причине корпоратива больнице.       Странные перепады поведенческой линии коллеги удивляли, но на Жана Микаса больше не злилась. Хотя бы потому, что её мысли неожиданно приняли другое направление и вспомнив, что с Аккерманом следовало попрощаться, пока его не отправили в другую клинику, допив спиртное, она поспешила покинуть скромную компанию, принявшись одеваться в прихожей. Ни Кирштайн, ни Арлерт, наблюдая за сборами коллеги, не решились её остановить. В жизни Микасы больше не было места для Леви, а в его жизни не было места для неё. Они слишком разные, чтобы бесконфликтно существовать на общей жилплощади. Тем более она прекрасно знала, что у него вряд ли хватит сил справиться с такой, как она, а у неё не хватит терпения выдержать его закидоны. И продолжая всю дорогу до больницы твердить самой себе все эти охуительно «правильные» вещи, в глубине души она осознала, что это все вранье и ей все равно надо с ним увидеться.       Она не хотела его отпускать, поэтому ей самой пришлось превратиться в потерю. По крайней мере, осознание того, что кто-то другой тоже может испытывать боль, притупляло её собственную, давая надежду на то, что пока Леви будет испытывать чувство вины, тем больше будет о ней помнить. В этом, пожалуй, и состояла главная причина её эгоистического и скотского поведения, объясняющей, почему вместо того, чтобы уехать после корпоратива домой, она снова поперлась в больницу, пытаясь доказать себе и своему любовнику, что он для неё никто и зовут его никак.       Когда Микаса добралась до больницы, часы показывали десять вечера. Беспрепятственно проникнув на территорию лечебного заведения, расстегнув пальто, она ринулась в ординаторскую, с таким спокойствием пройдя мимо палаты Аккермана, как будто там никого не было, а его самого оттуда давно выписали. Она больше не чувствовала по отношению к нему ни грамма злости. Как отрезало. Впрочем, это ещё не означало, что она была готова его простить и почти сразу же обо всем забыть. Возвращаться к незаконченному разговору не хотелось, но другого выбора у неё не оставалось. Поэтому подсознательно чувствуя, что говорить с ним придется долго и на повышенных тонах, стащив с себя пальто, она подошла к служебному шкафу, где хранились различного рода папки и добравшись до отсека, где хранилась выпивка Кирштайна, любившего выпить во время обеденного перерыва, достала оттуда бутылку коньяка, сделав глоток прямо из горлышка.       Крепкий алкоголь — это было все, в чем она испытывала нужду, стремясь выбросить из головы угрожающие слова Кирштайна. И продолжая баловаться спиртным, пила коньяк до тех пор, пока по телу не пошло приятное и расслабляющее тепло, а в голове и вовсе стало пусто. Во всяком случае, хуже, чем было, стать уже не могло. Правда, пару глотков, как выяснилось позже, оказалось мало и, подозревая, что если будет пить такими мелкими порциями, то вряд ли сможет захмелеть, чтобы забыть обо всем на свете, Микаса попробовала повторить предыдущий экспромт, окончательно потеряв чувство меры, пока её взгляд не упал на поверхность прикрепленного к стене широкого зеркала. Употребление коньяка прямо из горла бутылки напоминало какое-то извращение и плеснув немного янтарной жидкости в первый подвернувшийся ей под руку бокал, пошатывающейся походкой направилась к собственному месту за столом, дабы не метаться по всему кабинету подобно подстреленному хомяку в абстиненции…       Опустившись в кресло, Микаса погрузилась в свои дальнейшие размышления, согревая коньяк в своих ладонях. Её мутило от ненависти к самой себе, и чтобы поскорее избавиться от этого противного состояния, её вдруг озарило кому-нибудь позвонить на ночь глядя и поделившись с этим человеком собственными тайнами, излить свою душу первой попавшейся особе, не переживая насчет своей анонимности. Достав телефон, она бросила мимолетный взгляд на его экран. Ей надо было это сделать во что бы то ни стало. В противном случае ей грозила участь сойти с ума от скопившихся в голове противоречивых мыслей. Телефон Кристы Ленц оказался первым, на кого ей удалось наткнуться, стоило открыть телефонный справочник, только ей никто не отвечал.       «И куда эта сука подевалась?!», — промелькнуло в мыслях Микасы, когда повторная попытка дозвониться до коллеги так и не увенчалась успехом. Ещё даже толком ничего не началось, а её уже успело все это заебать. Вспылив, полуазиатка грохнула полупустым бокалом об стол. Несколько капель коньяка пролилось на какие-то бумаги, но ей было на это ровным счетом наплевать. Хотя кому-кому, а ей злиться на Кристу причин не было. Особенно если учесть покладистый характер этой блондинки, включая её верность супругу, Ленц являлась именно той девушкой, на которой Микаса хотела бы жениться, если бы ей посчастливилось родиться мужчиной.       Последующие попытки повторных перезвонов не увенчались успехом и злая от того, что связаться с кем-то из своего ближайшего окружения ей так и не удалось, швырнув телефон на стол, Микаса поднялась с собственного места и чувствуя необходимость пройтись по больным, хотя сейчас было не её рабочее время, пошатывающейся походкой подошла к двери и рванув створку на себя, с трудом подавила желание закрыть ее обратно, едва увидела, кто именно ждал её снаружи.       Прислонившись к стене и сложив на груди свои руки, напротив стоял Аккерман.       — Микаса… — хрипло прошептал он, стараясь привлечь к себе её внимание и решив, что ей все показалось по пьяне, полуазиатка приложила свои ладони к вискам, стараясь, таким образом, прогнать из головы настигнувшее её видение. Но Аккерман выглядел более чем реально. Но если все дело было в очередной импровизированной психологической атаке, то это было чересчур. Продолжая оставаться на месте, Леви посмотрел вдруг на неё с такой яростью, что Микасу снова замутило.       «Похоже, мы заводим друг друга с пол-оборота не только в постели, но какого ему нужно от меня на этот раз?!..» — подумала она, хватаясь за дверную ручку.       — Исчезни, — выпалила Микаса, захлопывая двери ординаторской перед носом этого невозможного придурка, от которого любое помещение наполнялось жизнью и теплом, стоило ему переступить его порог.       — Сволочь ты, — раздалось изнутри.       — Ты ещё плохо меня знаешь, — парировала полуазиатка, наваливаясь на дверь так, чтобы он не смог проникнуть в кабинет, вот только справиться с подобной задачей в одиночку, когда ноги разъезжаются по пьяне, а руки отказываются слушаться приказы головного мозга, было не так уже и просто. Интересно, перестанут ли они когда-нибудь трепать друг другу нервы, или других вариантов сосуществования для этих двоих не было предусмотрено, в принципе?..       Борьба не продлилась слишком долго и довольно скоро выломав двери ординаторской, Леви настолько резко дернулся к своей пассии, что ещё немного и он бы растянулся на полу. Невольно выставив вперед свою руку, Микаса уже хотела было подхватить его за шиворот, но успев самостоятельно позаботиться о собственном равновесии, слегка поскользнувшись, он вцепился в ворот её халата, вплотную подтягивая к себе захмелевшую полуазиатку.       — Где ты была и почему такая пьяная? — осведомился он, изображая из себя ревнивого «мужа», и соизволив поднять на него свой взгляд, Микаса успела прочитать в его глазах самую настоящую ненависть.       — Не твое собачье дело, — огрызнулась полуазиатка, отталкивая его.       — Где ты была, Микаса? — вторил он, убрав, наконец, от неё свои руки, дабы не задушить свою упрямую пассию от переизбытка эмоций. — Почему не приходила все это время ко мне?       Услышав подобные слова, она слегка растерялась, пытаясь собраться с мыслями, и вновь оказавшись во власти охватившего её приступа злобы, пришла к мнению, что не хочет ничего ему объяснять.       — Тебя это не касается. — Лед в голосе полуазиатки можно было измельчать и добавлять в различного рода алкогольные коктейли.       — Я тебя ненавижу, — процедил Аккерман, чувствуя себя неспособным справиться с порывом её гнева.       — Я тебя не держу, — цинично бросила Микаса, отворачиваясь. Леви посмотрел на неё таким ненавидящим взглядом, что ей показалось, будто он сейчас её ударит. Но даже если бы это и произошло, она ответила бы ему точно также. Это девушки наподобие Кристы Ленц, любительницы «женских секретов», привыкли разрешать конфликты, пуская в ход слезы и истерики, Микаса же привыкла пускать в ход кулаки, руководствуясь принципом «око за око, зуб за зуб», прощая своих врагов, лишь сполна им отомстив.       — Да пошла ты, — беспомощно выдохнул Аккерман, подаваясь обратно к двери, однако стоило ему окинуть взглядом её стол, как его поведение резко изменилось. Микаса забыла убрать оттуда снимок Эрена, за что впоследствии и понесла расплату.       — Я не могу разговаривать с тобой в такой обстановке. У меня складывается впечатление, что на нас смотрят, — подскочив к камину, Леви схватил настольную фотографию Эрена и, внимательнее присмотревшись к изображению её бывшего, заключенного в позолоченную раму, с трудом сдержался, чтобы не разбить его о колено, а саму фотографию — порвать на мелкие кусочки.       — Почему ты хранишь этот снимок? — Аккерман резко повернулся к ошарашенной полуазиатке. — Он до сих пор тебе дорог?       Продолжая смотреть куда-то в окно, она по-прежнему хранила молчание. Но даже если бы Микаса и соизволила нарушить тишину, пустившись в пространные объяснения, Леви все равно не поверил бы ни единому сказанному ею слову, принимая все за пустые отговорки. На самом деле Микаса уже давно хотела избавиться от фотографии Эрена, напоминавшей ей об безвозвратно утраченном прошлом, но будучи загружена больничной деятельностью, откладывала с реализацией своей затеи, пока снимок не попался на глаза Аккермана.       Вновь уставившись на фотографию, Леви принялся комментировать её совместное с Эреном прошлое, изощряясь в описаниях так, будто он выступал на публике:       — До встречи с ним ты жила, как обычные люди, — совершенно обыденной и скучной жизнью, а тут судьба подкидывает тебе встречу с Эреном Йегером. С этим человеком тебе удобно, надежно, вы вместе ходите в кино, рестораны, вам комфортно вдвоем, да и жених, он, наверное, был подходящий; подруги советуют: «Смотри, не упусти»…       — Хватит зубоскалить, и отдай мне фотографию, — протянув вперед руку, Микаса потребовала вернуть снимок её бывшего обратно, но вместо того, чтобы выполнить её просьбу, Аккерман вдруг разбил стекло на раме и выдрав оттуда фотографию, прочитал вслух нацарапанную на ней сзади кривым почерком надпись:       —«Любимой Микасе в честь годовщины нашей встречи?» Тебе это дорого как память?       — Не твое дело, — уклончиво бросила полуазиатка, не желая обсуждать с ним подробности своих отношений с Эреном.       — Ну, знаешь ли, это уж слишком! — порвав фотографию на мелкие кусочки, Леви ринулся к окну, и в два счета открыв запертую на зиму форточку, без сожаления вышвырнул все бумажки во двор. — Пусть Эрен подышит немного свежим воздухом.       — Иди и подыми Эрена обратно, — пораженная его наглостью, Микаса снизошла до повышенного тона, едва Аккерман, проделав нехитрую работу по уничтожению незримого соперника, вернулся обратно, предварительно закрыв больничное окно.       — И не подумаю, — бросил тот, с довольным видом отмечая пустовавшее теперь на её столе место, где раньше стояла рамочка с фотографией Йегера.       — Леви! — в коротком сердитом возгласе Микасы было так много заключено: и «прекрати, пожалуйста», и «откуда ты взялся на мою голову», и «как ты меня раздражаешь». В какой-то момент ей показалось, что если он попробует уйти, то уйдет навсегда, и не выдержав над собою подобных издевательств, она броситься следом за ним, пытаясь его остановить. Поэтому не желая, чтобы все заканчивалось настолько глупо и бессмысленно, Микаса с такой силой сжала дверную ручку, что у неё заболели пальцы. Её ноги как будто приросли к полу, а сердце и вовсе было готово выскочить из груди. Все, что она должна была сейчас сделать: это предоставив ему возможность уйти, закрыть эту чертову дверь, чтобы навсегда остаться с ним по разные стороны. Но решиться на совершение подобного поступка у неё так и не получилось.       — Микаса, — повторил Аккерман, протягивая к ней руку. Полуазиатка не хотела его обижать, но другого выхода у неё не оставалось. Казалось, она на мгновение выпала из реальности.       — Мне жаль, что все так случилось, — проронила полуазиатка, чувствуя себя неспособной относиться к нему объективно, как к человеку, способному причинить ей вред, — но я действительно ничего не могу тебе объяснить. Просто поверь — так будет лучше для нас обоих. И не надо меня о чем-то расспрашивать, потому что скоро все закончится.       — Для нас? — глухо выпалил он, подходя к ней поближе.       — Для всех, кроме нас, — добавила Микаса. — Со мной нелегко, потому что я слишком долго прожила одна и ты не сможешь слишком долго вытерпеть меня с собою рядом.       — Сука ты, — сообщил ей Аккерман, теряя последние остатки своего терпения. — Я тебе уже говорил об этом?       — Много раз, — кивнула Микаса, чувствуя, как ей постепенно становиться легче на душе. — И вообще, это было самое ласковое слово, которое я когда-либо слышала от тебя в свой адрес.       Слабо улыбнувшись, Леви обхватил её ладонью за шею. Микаса не совсем понимала, что он собирался сделать. У неё напрочь отсутствовал дар понимать чужие эмоции. Она привыкла видеть лишь очевидное, то, что лежало на поверхности. И словно желая убедиться, что с ней все в порядке и её не собираются отшивать, она вопросительно уставилась на Аккермана, от которого сейчас зависело, в какое русло войдет их дальнейшее взаимодействие.       — Пойдем ко мне, — предложил ей вдруг Леви, отрекаясь от всего, о чем думал раньше, намереваясь ей отомстить. И почувствовав, как внутри неё словно прорывает плотину, сметавшую потоком чувств и эмоций все её защитные укрепления, которые она старательно выстраивала всю свою жизнь, избегая привязанностей, Микаса утвердительно кивнула, готовая пуститься с ним в очередную авантюру.