***
Едва она вошла в палату, у неё слегка отлегло от сердца — вопреки всем негативным прогнозам, Леви не бился головой о стену и не пытался покончить с собой, а развалившись на кровати, спокойно листал какую-то книгу, глядя куда-то сквозь страницы. — Что случилось в этот раз? — прикрикнула на него Микаса, нервно захлопывая за собою двери. Подняв на неё глаза, Леви отложил в сторону заинтересовавшую его книгу. Сейчас у него был такой вид, будто он задумал ещё одну хитрую штуковину. И едва Микаса, устав ждать от него ответа, повторила свой вопрос, бросив ей что-то вроде: «Ничего», — тот, покинув свою кровать, внезапно взял её за руку. — Пойдём, — ни разу не изменившись в лице, Леви повёл полуазиатку за собой, и, слегка оторопев от решительности спутника, Микаса молча последовала за ним в ванную комнату, не совсем понимая, почему он держится по отношению к ней с таким демонстративным спокойствием. И только стоило им остаться друг с другом наедине, включив свет, Аккерман соизволил наконец к ней повернуться, посмотрев на неё так, что ей даже стало немного не по себе от его пронзительного взгляда. Наблюдая за его загадочными действиями, Микаса продолжала тупить, пока он не приподнял ей юбку, запуская свою руку в её трусики. — Твою мать, — нечаянно вырвалось у неё, едва его пальцы оказались между её ног. — Если ты сейчас же не прекратишь, я тебя лично прикончу. Порой она поражалась необузданности этого озабоченного «животного»; порой — откровенно завидовала степени его темперамента. — Не прикончишь, — спокойно выдал тот, продолжая свои действия. — Рука не поднимется. Леви был готов искупить свою вину прямо здесь и сейчас, причем любыми подручными способами, и, возбудившись от его предпринятой инициативы в рекордно короткий срок, Микаса непроизвольно укусила себя за руку, стараясь не закричать, как только её накрыл экстаз. Поддавшись его пальцам, она в очередной раз потеряла над собой контроль и, перестав думать о том, что её может кто-то услышать за пределами этой комнаты, продолжала стонать до полного расслабления. — Ну, как тебе? — поинтересовался Аккерман, отмечая, как потемнели её глаза. — Это было… — задыхаясь, проронила она, стараясь прийти в себя. — Афигеть, короче… И ты за этим меня позвал? — Иначе ты бы не пришла, — простодушно отозвался он, прикусывая её за мочку уха. — Ты всегда привык получать то, что хочешь? — Почти, — признался он, не став скрывать от неё свой несговорчивый нрав, — а ты, кажется, по-прежнему недовольна? — Нет-нет, ещё как довольна, — поспешно солгав, кивнула Микаса, стараясь убедить его в обратном. И только сейчас осознавая, насколько беден человеческий язык, чтобы выразить во всём объёме собственные эмоции, предпочла смириться с обстоятельствами, ожидая развязки напряжённой ситуации. — Я схожу с ума от одной мысли, что ты сейчас уйдешь и оставишь меня здесь одного, в этой блядской палате, — глухо выдохнул Леви, обжигая её своим взглядом. — А потом снова меня забудешь или предпочтёшь вновь спутать с кем-то другим. Отвернувшись, Микаса уткнулась лицом в его шею. — Тебя невозможно забыть, — прошептала она, почти касаясь губами его уха. — Это правда? — на всякий случай уточнил Аккерман, показавшись ей ещё более прекрасным в своём амплуа помрачневшего пациента со сжатыми в одну тонкую линию побледневшими губами. — Я говорю то, что есть, — добавила Микаса, чувствуя, что в этот раз ей будет действительно тяжело покидать эту палату. И по-своему расшифровав её неоднозначный посыл, Леви в конце концов отпустил её, как и в прошлый раз, пристально наблюдая за тем, как она приводит в порядок свою одежду. Он словно расплачивался за то, что когда-то она пережила сама по вине деспотичного кавалера, и соизволив проводить её в свою палату, едва помещение ванной комнаты осталось позади, остановившись на полпути, Аккерман неожиданно выдал, не став лезть к ней с прощальными поцелуями: — Я хочу, чтобы ты была только моей. Микаса обернулась. — Чтобы у тебя не было никого, кроме меня, — с вызовом молвил он, дерзко перехватывая её недоумевающий взгляд. — Посмотрим, — отозвалась Микаса, поворачиваясь к зеркалу, чтобы поправить свой халат. Сейчас она не горела особым желанием врать, равно как и говорить сущую правду. И не припоминая, чтобы кто-нибудь ещё смотрел на неё так, как делал это Леви, стараясь запомнить черты её лица, Микаса нервно сглотнула, намереваясь не провоцировать его на очередной всплеск страсти. Точнее делала это скорее ради сохранения собственного рассудка, потому как в присутствии этого человека у неё постоянно «слетала крыша». И стоило переступить порог палаты, чтобы покинуть его до следующего визита, как за её спиной вдруг раздалось: — Я люблю тебя. Проигнорировав фразу, Микаса молча шагнула к двери. Как говаривал в подобных ситуациях её шеф — Эрвин Смит: «В последнее время я часто слышу то, чего нет», — она поспешила сделать вид, будто ничего не услышала и почти наспех покидая палату, умудрилась украдкой бросить свой взгляд на ближайшее зеркало. Похоже, Леви и вправду стал по-другому на неё смотреть, либо ей попросту привиделось. Во всяком случае, эта брошенная им на прощание фраза оказалась для неё чем-то новеньким, и благополучно добравшись до опустевшей ординаторской, Микаса попробовала выбросить из головы произошедшее в ванной комнате. Сейчас для неё было главным успеть подремать пару часов на рабочем месте, если её сон, конечно же, не потревожит очередной визит Кирштайна, и как только её душевное состояние вновь придёт в норму, предложить коллегам сходить в какое-то заведение и здорово там оторваться. Ей нужно было убедиться, что она всё та же, прежняя Микаса Аккерман, привыкшая ловить на себе горящие взоры мужчин. И, надеясь неплохо скоротать вечер следующих выходных, занялась составлением нового ежемесячного больничного отчёта, до которого у неё не доходили руки на протяжении нескольких дней последней недели.я — твои тихие сны
11 декабря 2018 г. в 00:09
Забрав из ординаторской свои вещи, Микаса направилась в дежурку, не покидая надежды нормально выспаться, пока ей позволяли это проделать обстоятельства. Однако, сколько бы она ни ворочалась, сколько не вздыхала, считая воображаемых баранов, слонов и прочую живность, сон, как назло, не спешил к ней идти, вследствие чего на следующий день она рисковала проснуться снова злой и неудовлетворённой жизнью. Её мысли вертелись вокруг одного, и это мешало ей расслабиться.
Она была почти готова убить Аккермана, раздумывая о том, что он может захотеть интимной близости с кем-то ещё и, не переставая изводить себя ревностью несколько часов подряд, сделала новое открытие, узнав, что является ещё той непримиримой собственницей. Это была одна из причин, по которой Микаса сознательно избегала строить с кем бы то ни было близкие отношения, и, чувствуя, что если не угомониться и не приведёт свои мысли в порядок, то точно убьёт пациента, предприняла слабую попытку переключиться на что-то другое. Ревность превращала её в очень опасную девушку, и, тщетно пытаясь скрыть от окружающих эту тёмную часть собственной сущности, то и дело её демонстрировала, едва кто-нибудь из соперниц предпринимал очередную попытку увести от неё Эрена. А потом Микаса научилась держать себя в руках, и ей даже начало казаться, будто она оседлала искусство обуздывать собственную ревность, пока в её жизни не появился Аккерман. И прокручивая в голове кадры совместных страстных сцен, боялась всё испортить, понятия не имея, что могло стать поводом для очередного всплеска её в следующий раз и во что это могло вылиться. Конечно, ей, как практикующему врачу, следовало по-хорошему оставить Леви в покое и вернуться в своё привычное существование, но осознав, как много всего изменилось в её жизни за столь короткий срок, привыкнув к эмоциям, на которые он её провоцировал, расставаться с ним в мыслях Микаса не хотела. Леви стал для неё чем-то вроде вредной привычки, избавиться от которой было не так уж и просто. И прекрасно осознавая, что общение с Аккерманом помогло ей обрести себя после разрыва с вероломным Йегером, Микаса заснула лишь на рассвете, опасаясь повтора суицидальных наклонностей у своего пациента.
Утро принесло ей дикую головную боль. Злая и невыспавшаяся, она с трудом выпила кофе, стараясь даже не думать о завтраке, и, стоило ей, приведя себя в относительный порядок, очутиться в ординаторской, чтобы передавать дежурство Кирштайну, как в следующий момент дверь помещения слегка приоткрылась и на пороге появился её коллега собственной персоной. Выглядел Жан тоже невыспавшимся и, судя по запаху мятной жвачки, был с хорошего бодуна.
Окинув коллегу насмешливым взглядом, он по-своему оценил её растрепанные волосы и порванный халат, но, будучи не в курсе настоящей причины, послужившей катализатором столь радикальных метаморфоз внешнего облика суровой полуазиатки, лишь громко фыркнул в ответ вместо приветствия:
— Дозрела до госпитализации, Аккерман?
— Пошел на хуй, — огрызнулась Микаса, размазывая макияж по лицу, и поставив перед собой задачу обзавестись на всякий случай хомячком, чтобы выплеснуть на кого-то своё желание заботы о живом существе, лишь бы не зацикливаться на Леви, стремительно поднялась с дивана, посчитав свой разговор со сплетником-коллегой оконченным. С Кирштайном они были хорошими приятелями, поэтому привыкнув перебрасываться между собой словечками пошлого подтекста, не особо заморачивались вопросами этикета. В ускоренном темпе составив отчёт, Микаса передала его Жану, и мельком пробежавшись глазами по написанному, тот понимающе хмыкнул, ненадолго задержавшись на ремарке, объяснявшей причины появления различного рода травм у Аккермана. Микаса как раз собиралась уходить, когда в дверь ординаторской вдруг робко постучались.
— Кого ещё там принесло? — рявкнул Кирштайн, касаясь ладонью собственного лба. — Сколько можно стучаться? У меня и так башка раскалывается!
Ворвавшись в ординаторскую, Криста посмотрела сначала на него, потом перевела свой испуганный взгляд на Микасу. Полуазиатка мысленно выругалась, уже заранее догадываясь, о чём та скажет.
— Доктор Аккерман, пациент Аккерман хочет, чтобы вы к нему зашли.
Сердце Микасы забилось быстрее, хотя сама фраза, где её фамилия прозвучала аж целых два раза, ей пришлась вполне по душе.
— Снова что-нибудь серьёзное? — откашлявшись, обеспокоенным голосом осведомилась она.
— Не знаю, — Криста пожала в ответ плечами, не желая становиться мишенью для очередных её нападок. — Он мне ничего не сказал.
Микаса раздражённо вздохнула. Вчерашнее её поведение оставляло желать лучшего. И позволив Аккерману почти насухо себя поиметь, даже толком не поблагодарив его за оказанную «услугу», благополучно свалила рефлексировать в свою конуру. Да за такое ей уже давным-давно надо было присвоить звание самой бесчувственной твари больницы!
В какой-то момент Микаса перестала следить за выражением своего лица, и, заметив, как она побледнела, Кирштайн как-то странно на неё покосился, окончательно протрезвев после ухода Ленц.
— Ты его действительно побила? Насколько все серьёзно, Аккерман, признайся?
— Ну, так, — отмахнулась она, уходя от прямого ответа, — приложила его пару раз головой о стену, добавив мысленно: «И позволила себя жестко оттрахать в отместку за нанесенные увечья».
— Послушай, ты ему хотя бы ничего там не повредила? — Кирштайн выглядел предельно серьёзным. — А то зная твоё умение обходиться с самыми буйными пациентами, у меня начинает невольно закрадываться сомнение… Аккерман, ты когда-нибудь научишься себя контролировать, чтобы мне не пришлось потом разгребать твои косяки?!
Микаса лишь безнадёжно развела руками в ответ.
— Ну, хочешь, я схожу к нему вместо тебя? — уточнил Кирштайн, стремясь в этот раз вполне искренне ей помочь. — И скажу ему, что ты уже ушла и к нему не придёшь.
Теперь наступил черёд хмуриться Микасе.
— Нет, я схожу к нему сама, — отрезала полуазиатка, вставая из-за стола, за которым недавно составляла отчёт о вчерашнем дежурстве, — а тебя попрошу мне не мешать и вообще держаться от меня подальше, усёк?
— Как скажешь, — равнодушно бросил Кирштайн, не понимая причины её отказа от помощи, — только имей в виду, Аккерман, — саркастическим тоном добавил он, утыкаясь в какой-то медицинский журнал, — если ты посмеешь снова перегнуть палку в своей воспитательной методике, от трупа этого пациента будешь избавляться самостоятельно.
В ответ Микаса лишь пожала плечами. Шутка показалась ей совсем несмешной, но из всех её коллег одному лишь Кирштайну позволялось шутить в подобном тоне.