Star-Crossed

У них все хорошо. Колор любит повторять эту фразу. Он вообще любит слово «хорошо», и только поэтому «хорошо» автоматически становится словом, которое Ангст ненавидит. У них всё всегда хорошо: встал до восхода солнца — хорошо, приготовил яичницу на завтрак — хорошо, задел локтем пакет молока, стоящий на краю стола, и теперь весь пол залит противной белой жиденькой субстанцией — хорошо, убил собственного отца — хорошо. Хуже слова «хорошо» может быть только слово «нормально». Нормально — это значит правильно. Ангсту не нравится Колор. Колор нормальный. Он поднимается наверх и стучит в незапертую дверь комнаты Ангста три раза всякий раз, когда наступает время обеда, а если Ангст так и не выходит, к вечеру у его двери появляется тарелка с порезанными фруктами, или парой бургеров, или просто плитка шоколада из верхнего ящика кухонного шкафа. Каждую ночь он приходит, чтобы пожелать Ангсту спокойной ночи, и не проходит ни дня, когда Колор не поинтересовался бы, как у него дела. Ангст признателен ему за это, но Колор также держит свою комнату закрытой двадцать четыре часа в сутки, смотрит с нескрываемым снисхождением и искренне считает, что сможет заменить Ангсту родного отца. В тот день, когда Ангст впервые переступил порог небольшого уютного домика с цветами, высаженными ровными рядками по бокам от насыпи, заменяющей дорожку, и с немного покосившейся крышей, Колор приветственно кивнул ему и слегка сжал темную холодную ладонь в своих пальцах, пробормотав что-то о том, как сильно он сожалеет о случившемся, и что Ангст может чувствовать себя как дома, потому что это теперь и есть его новый дом. Позже, сидя в выделенной ему комнате на стареньком продавленном матрасе, который под его весом прогнулся так, что почти достал дном до пола, Ангст понял, что слова Колора — не более, чем грязная ложь. У него теперь нет дома. И вряд ли Колору было действительно жаль. Ангст теперь жил в маленькой комнатушке на верхнем этаже, не сильно отличавшейся от его прежней. Матрас хоть и жалобно скрипел на все лады, но выглядел чистым и пах свежестью и стиральным порошком, как и все постельное белье. Из большого окна на стене открывался чудесный вид на цветущую на заднем дворе сирень, чуть дальше виднелись узкая дорога и тоненькая полоска реки, за которой рос тёмный сосновый лес, а ещё дальше можно было разглядеть несколько невысоких гор, упирающихся своими макушками в пушистые облака. Напротив кровати стояло несколько стеллажей, заполненных книгами в мягких обложках, между которыми был надежно спрятан подарок Старкросса. Старкросс — отдушина. Ангст иногда доставал диадему, чтобы полюбоваться и ощутить болезненный укол в глубине души. Он бы носил её постоянно, но тогда Колор точно начнет задавать вопросы. Вообще, Ангст решил идти по пути наименьшего сопротивления. Он вежливо улыбался, пересекаясь с Колором на лестнице или в коридоре, всячески изображал благодарность и помогал с уборкой, и Колор как будто бы был удовлетворен сложившимися между ними отношениями. Он не стремился заставить Ангста боготворить его за однажды оказанную услугу, как позже выяснилось, «просто не хотел давить на мальчика». Думал, однажды Ангст сам поймет, что Колор лучше его биологического родителя, и в один распрекрасный денек сам станет называть его отцом. Черта с два. Ангст ни за что в жизни не будет воспринимать Колора даже как отчима. Во-первых, Колор никогда не был до конца откровенен. Ангст довольно часто пытался завести с ним вполне светскую беседу, и Колор тут же охотно подхватывал, устроившись поудобнее в своем мягком кресле и вооружившись чашечкой свежезаваренного травяного чая. Алгоритм был довольно прост: Ангст с некоторой опаской рассказывал о каком-либо куске своей прошлой жизни, иногда привирая и постоянно проверяя реакцию собеседника, и Колор всегда внимательно слушал, чуть склонив голову вбок, а потом они менялись ролями, и теперь уже Ангст занимал позицию слушателя. Колор просто обожал рассказывать обо всех монстрах, которым он когда-то помог, и ужасно не любил говорить о своем прошлом. Тогда Ангст начинал задавать вопросы. На первые несколько он, пусть и неохотно, но отвечал, но в какой-то момент Ангст замечал в его взгляде едва уловимое предостережение. Это означало, что Ангст исчерпал свой лимит и больше не должен ничего спрашивать. Вообще ничего. Во-вторых, Колор считал себя благодетелем. В его доме постоянно собиралась небольшая компания из бедолаг, которым нужна была помощь, не важно, материальная или духовная, — Колор помогал всем, не забывая при этом натянуть дежурную улыбку на лицо. Обычно все эти компании собирались в гостиной или, если уж дело было совсем серьезным, в комнате Колора на первом этаже. Монстры рассаживались вокруг него кружочком, как на утреннике в детском саду, пока сам Колор, вальяжно развалившись все в том же мягком кресле и потягивая наверняка просто отличнейший виски, выслушивал их просьбы, изредка кивая с важным видом. Ангст понятия не имел, о чем они там говорили, да и Киллер, похоже, тоже, но выглядел при этом Колор так, словно он — Иисус Христос, принимающий исповедь сразу у нескольких грешников, вышедших прямиком из ада. Колор открывал им истину и помогал в неё поверить, вот только истина эта улетучивалась сразу после того, как последний из посетителей переступал порог их дома, оставляя после себя лишь иллюзию своего присутствия. Впрочем, этой иллюзии монстрам вполне хватало. Они упивались ей изо дня в день, смакуя каждую из своих несбыточных мечт и лелея мысли о лучшей жизни, а если розовая пелена перед глазами начинала рассеиваться, они спешили обратно, к Колору, за новой порцией никогда не оправдающихся надежд. Но самым страшным было то, что Колор правда думал, будто способен помочь и Ангсту таким же способом. А когда Ангст ясно дал понять, что устал от приторно сладкой лжи, Колор поднял на него глаза, и Ангсту показалось, тень бешенства промелькнула в его взгляде. Контролируемого бешенства, холодного, как могильная плита, которое тут же исчезло, возвращая на лицо его привычную блуждающую улыбку. «Хорошо», — вот что он тогда сказал, и Ангст почувствовал, как сильно хочется ему придушить монстра, сидящего напротив. Но хуже всего, без сомнения, приходилось Киллеру, неумолимо блекнущему на фоне яркого пламени Колора. Подкошенный внезапной смертью Найтмера, он глушил горе бесконечными пивными банками. Глушил настолько упорно, что Ангсту начало казаться, будто это доставляет ему своеобразное мазохистское удовольствие. Колор не пытался вмешиваться, слишком погружённый в собственные дела и мысли, чтобы заметить, как чахнет его главный питомец, и Киллер продолжал жить пустой жизнью, едва ли находя причину вставать с постели по утрам. Ангсту повезло, у него была причина. Но что делать Киллеру, надежды которого рассыпались сероватым прахом по костям на ладонях Ангста? Он, так и не научившись за долгие годы жить для себя, буквально увядал на глазах, с каждым новым днем теряя частички прежнего себя, как теряет свои лепестки только-только распустившийся цветок, который сорвали посреди широкого, золотящегося в лучах солнца, поля и поместили в вазу под толстым матовым колпаком, раз и навсегда отрезав путь к солнечному свету и свежему воздуху. Цветок, красотой которого планировали наслаждаться долгие годы, гнил изнутри. И Колор стабильно подливал в вазу воды из-под крана, наивно полагая, что она сможет заменить дождевую. В первые дни Ангст как будто не замечал, в каком состоянии находился отец, но однажды, когда он спускался с верхнего этажа, взгляд его случайно упал на диван в гостиной, стоящий у стены. Колор и Киллер смотрели какую-то дешёвую комедию, а на полу рядом с диваном валялись смятые банки из-под пива, но вовсе не это заставило Ангста замереть тогда на середине ступеньки, а то, что Киллер, добавив ещё одну банку к стоящим на полу, попытался вернуться в исходное положение, но не сумел удержать равновесие, и черепушка его плавно опустилась Колору на плечо, скрытое за толстой тканью свитера. На то, чтобы сесть как следует, Киллеру сил уже не хватило. Раздался пьяный смех, заставивший Ангста поморщиться и быстрее спуститься, перепрыгивая через ступени. На обратном пути он как мог старался не смотреть в сторону комнаты, где сидели два скелета, но голова сама собой повернулась как раз вовремя, чтобы взгляд успел зацепиться за ярко-красную обивку дивана и сидящих на нем. Увиденное заставило Ангста вихрем взлететь по ступеням вверх, захлопнуть за собой дверь и повернуть ключ в скважине два раза, а затем упасть на кровать (матрас уже привычно прогнулся) и постараться унять разбушевавшуюся в душе ненависть. Там, на диване, Колор, ни капли не смущаясь, приобнимал его отца за талию одной рукой, поглаживая по бедру, в то время как по лицу его размазалась самодовольная улыбка. Киллер, кажется, не был против. Киллер вот уже который день не был трезв. Ангст почувствовал укол ревности. Киллер был его отцом, его, а не Колора. Если Колору так хочется, пусть найдет себе шлюху и гладит ее по бедрам сколько вздумается, но Киллер никогда ему не принадлежал. Ангст уже потерял одного отца, и не дай небо Колор отберет у него второго. В тот же вечер его посетила еще одна не очень приятная мысль, за которую он потом долго корил себя, но избавиться от неё так и не смог. В тот вечер Ангст подумал, что Киллеру было гораздо лучше с Найтмером, чем с Колором. По крайней мере, в присутствии Найтмера Киллер не позволял себе надираться до такого состояния и в целом меньше походил на растение. В присутствии Найтмера никто не смел тронуть Киллера даже кончиком мизинца. А еще рядом с Найтмером Киллер был свободен. Теперь же Колор контролировал каждое его действие: «Вымой руки, прежде чем садиться за стол, ты не свинья», «Прекрати шуршать упаковкой от своих дрянных чипсов, я не слышу своих собственных мыслей», «Мы не будем смотреть эту кровавую резню, возьми лучше классический фильм», «Сними эту футболку немедленно, не позорь меня», «Еще одна неприличная шутка, и спать ты будешь на полу!», и самое любимое: «Не смей произносить его имя в моем доме!». И Киллер подчинялся ему. С лицом, не выражающим абсолютно никаких эмоций, он выбрасывал недоеденные чипсы в мусорный бак, менял свои любимые старые футболки, в некоторых местах истёршиеся до дыр, на скучные белые, смотрел классику, в то время как диски с боевиками пылились на дальних полках, спокойно вываливал из своей тарелки жареную картошку, к которой даже не притронулся, обратно на сковородку и, положив себе салат, принимался смиренно хрустеть огурцами вместе с зеленью. В доме Колора больше не звучало имя Найтмера, как когда-то не звучало имя Киллера в доме, где жил Ангст. Ангст спускается на кухню на первом этаже, где уже накрывает на стол Колор. Часы на стене в коридоре отбивают второй час дня — время обеда. Колор слегка кивает ему, подавая тарелку с фасолью, Ангст корчит благодарное выражение в ответ и садится за дальний угол. Колор устраивается ровно посередине стола с точно такой же тарелкой. — Не видел тебя сегодня на завтраке, — издалека начинает он, пока Ангст наполняет свой стакан апельсиновым соком. — Где ты пропадал, Ангст? — Гулял. Ангст отвечает максимально коротко и емко, не оставляя возможности уцепиться за какую-нибудь неточность в ответе и развить из неё полноценный скандал. Но Колор даже здесь находит, к чему придраться. — А мы с Киллером ходили навестить мистера и миссис Мэй, — говорит он. — Ну, знаешь, наших соседей. Они приходили на прошлой неделе вместе с сынишкой. Такой славный мальчик! Ангст кивает, размазывая фасолевый соус по тарелке. Ему откровенно насрать на всяких там мистеров и миссис Мэй. Он подозревает, что Колору тоже. Они сидят молча несколько минут, пока откуда-то из недр своей спальни не выползает Киллер, привлеченный запахом еды. Колор вежливо кивает и ему, отец вяло улыбается и треплет Ангста по голове, а потом садится между ними двумя, притягивая к себе свою порцию. Некоторое время все звуки на кухне ограничиваются лишь звяканьем вилок о тарелки, и Ангсту это спокойствие даже нравится. Ровно до тех пор, пока Колор не рожает очередную гениальную мысль. — Тебе следовало бы проводить больше времени вместе с нами, — мягко сообщает он. — Ты член семьи, Ангст. — Какой еще семьи… — бормочет Ангст себе под нос так, чтобы Колор не услышал. Получается недостаточно тихо. Колор вздыхает. — Ангст, — начинает он, — я знаю, тебе тяжело отпустить прошлое. Но пойми, что того, за что ты так сильно цепляешься, больше не существует. Ты потерял близкого монстра и потому не можешь принять произошедшее, это нормально. Просто удостоверься в том, что ты не упускаешь из виду кого-то более важного, например, реально существующих монстров, окружающих тебя. Теперь это место — твой дом, а мы — твоя семья, поэтому будь так добр, веди себя подобающе. У Ангста сводит челюсть. Он поднимает глаза на спокойное лицо Колора и внезапно ощущает прилив ярости. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, — шипит он сквозь зубы. — Ты ничего обо мне не знаешь. Улыбка Колора меркнет. Он пытается что-то возразить, но Ангст перебивает его. — Считаешь, можешь понять, что я чувствую? — Ангст скалится и продолжает, не дожидаясь ответа. — Да ни черта ты не можешь. И незачем говорить о вещах, о которых ты не имеешь никакого представления. Знаешь ли ты, что такое любовь? Знаешь ли, как тяжело выбирать между теми, кого любишь больше жизни? Знаешь, какого это — не видеть отца так много лет? А второго убить собственными руками? Киллер отрывается от тарелки, чтобы бросить в сторону сына предупреждающий взгляд, но Ангст игнорирует его. Вместо этого он срывается на крик, чувствуя, как долго покоившаяся на дне его души злость поднимается. — Ты так сильно жаждешь заменить мне отца, стать моей семьей. И это после того, что ты сделал? Да ведь это из-за тебя Найтмер стал таким! — Лицо Колора багровеет от ярости на этих словах. Он медленно поднимается из-за стола, откладывая погнутую вилку. Какая-то часть Ангста чувствует, что пора остановиться, и тут же меркнет на фоне бушующего урагана внутри него. Ангст едва не задыхается от жгучей ненависти к Колору. — Это ведь ты отнял у него папу. Ты лишил его единственного монстра, который мог бы помочь. И вот теперь, когда Найтмер мертв по твоей вине, ты предлагаешь мне поиграть с тобой в счастливую семью? А не пойти ли тебе куда подальше, дорогой папочка? — Закрой свой рот. Сейчас же. Ангст удивленно моргает и поворачивает голову в сторону Киллера, также поднявшегося со своего места. Впервые в глазах отца можно заметить искорки ярости, а не овечью покорность, с которой он обычно смотрит на Колора. — Я думал, мы закончили обсуждать это, — говорит он, и по спине Ангста бегут мурашки от того, насколько холоден его голос. — Иди в свою комнату. Живо. Руки Ангста сами собой сжимаются в кулаки. Он был готов высказать Колору все, что он на самом деле о нем думает, если бы тот сейчас ответил, равно как и не был готов спорить с Киллером. Ангст вообще не ожидал, что отец вмешается. И теперь, стоя под мрачным взглядом белого скелета, Ангст мгновенно теряет весь свой запал. На смену ему приходят растерянность и обида. Обида за то, что Киллер не на его стороне. Как будто бы он тоже теперь ненавидит Найтмера. Совсем как Колор. В этот момент Ангст особенно ясно ощущает одиночество, призраком преследующее его последние несколько месяцев. Он вспоминает об ободке, спрятанном между книгами в стеллаже, и в глазницах начинает противно щипать, будто в них насыпали песка. — Не поздновато ли ты занялся моим воспитанием? — желчно цедит он, пытаясь заставить голос перестать дрожать, и чуть ли не бегом покидает кухню. — Ничего страшного, — доносится до него почти ласковый голос Колора. — Он сам не понимает, что несет. Это пройдет… Ангст снова бегом поднимается по ступеням, снова запирает комнату на ключ и судорожно листает книги, стоящие на полке в стеллаже. Ободок радостно подмигивает ему, блеснув золотом на солнце. Ангст смотрит на него какое-то время, после чего прижимает к груди, зажмуриваясь. «Просто помни, что ты тоже часть семьи. Не забывай нас, хорошо?» Часть семьи… Ангст никогда не забудет. Никогда. Он сворачивается на кровати в позе эмбриона, по-прежнему прижимая к себе диадему Старкросса, и не видит, как на кухне Киллер сбрасывает руку Колора со своего плеча. — Не прикасайся ко мне, — выплёвывает тот, одарив Колора полным злобы взглядом, прежде чем выйти из комнаты. Колор остается один в кухне, пораженный. Щёки его постепенно покрываются неравномерным румянцем. — Паршивец, — вкрадчиво произносит он, непонятно к кому обращаясь. На глаза ему попадается изуродованная им же вилка, и он с особым наслаждением выкручивает ее окончательно, вслушиваясь в тихий скрежет сминаемого металла. В эту ночь все перестает быть хорошо. В эту ночь Ангст стоит, окружённый толпой монстров, каждый из которых показывает на него пальцем, громко скандируя: «Такой же как он! Такой же как он!». Среди них есть и Колор, обнимающий Киллера одной рукой, и Дрим с Кроссом, в глазах которых читается отвращение. Взглянув на свои руки, Ангст обнаруживает, что они утонули в мягкой сиреневой ткани рубашки, немного липкой от еще не до конца высохшей крови, темными пятнами покрывающей всю его одежду. Из толпы выходит хмурый Старкросс. Подойдя вплотную к Ангсту, он поднимает руки, и золотой ободок с изображением месяца сверкает в лучах закатного солнца, прежде чем опуститься на череп Ангста, который в ту же секунду пронзает ужасной болью — внутренняя сторона ободка словно покрыта терновыми шипами. «Предатель,» — с каким-то непонятным ликованием шипит Старкросс ему прямо в лицо, притягивая за ворот рубашки, а потом отталкивая от себя с такой силой, что Ангст падает в бездну, неожиданно распахнувшую свое чрево позади него. Последнее, что он видит, прежде чем погрузиться в бесконечную тьму, это спина Старкросса, отвернувшегося от него под громкие одобрительные крики толпы. Обливаясь холодным потом и цепляясь пальцами за тонкий золотой ободок, по-прежнему лежащий рядом, Ангст просыпается, все еще не в силах поверить, что это был обычный кошмар. Ночные кошмары стали большой редкостью после смерти Найтмера. Этот был первым за все время. Воздух в комнате кажется до невозможности спёртым, так что Ангст машинально поднимается с кровати и распахивает одну из половинок большого окна. Свежий воздух мгновенно заполняет помещение, резкими порывами ветра сдувая с оголённых темных костей оставшиеся бисеринки пота, и Ангст с наслаждением прикрывает глаза, позволяя ночной прохладе обволакивать лицо. Несмотря на позднее время, снаружи довольно шумно: по дороге изредка проносятся машины, на секунду разрезая темноту ярко-желтым светом фар и тут же скрываясь в ней снова, вдалеке раздаются чьи-то веселые голоса, где-то лает собака. Ангст делает глубокий вдох и уже собирается вернуться в постель, как вдруг замечает тонкую полоску электрического света под дверью. Ничего необычного, наверное, просто Колор засиделся допоздна, или Киллера внезапно одолел голод. Вот только на часах четыре часа утра, и на улице скоро забрезжит рассвет; и Колор никогда не работает за пределами своей запертой комнаты, а Киллер никогда не ест по ночам. Словно загипнотизированный, он подходит к двери, тратит несколько мгновений, прислушиваясь к тишине, и, объятый каким-то непонятным волнением, распахивает её. В коридоре на первом этаже горит свет. Он спускается вниз по лестнице, прислушиваясь к скрипу ступенек под босыми ногами, и обнаруживает источник света, бьющего по глазам до звенящей боли в висках — маленькую лампу, стоящую на круглом столике в углу. Каждые две с половиной минуты она стабильно мигает, Ангст успел это выучить и давно привык, но сейчас, когда лампа приветственно подмигивает ему, а после продолжает освещать окружающее пространство как ни в чем не бывало, это выглядит особенно зловеще. В какой-то момент Ангст думает плюнуть на всё, вернуться в комнату, рухнуть на кровать и доспать свои законные два часа, но почему-то остаётся стоять на месте. Он подмечает движение на кухне и, беззвучно выругавшись, все же делает шаг вперед. Темнота охотно обвивает его за плечи, как только мигающая лампа остаётся за спиной. Тень Ангста, вытянутая и тощая, медленно плывет впереди. Он слышит приглушённое бормотание телевизора, доносящееся из-за двери справа от него. Прислушавшись, он различает голоса Колора и отвечающего ему незнакомого монстра, пробивающиеся сквозь пелену очередного выпуска новостей. Несмотря на то, что говорят они явно не шепотом, Ангст не может разобрать ни слова, лишь сплошной монотонный поток звуков, поэтому продолжает движение. Открытая кухонная дверь зияет разинутой пастью. Внутри — лишь густая темнота, с которой смешивается, наливаясь черным, тень Ангста. Ему не хочется заходить внутрь. В конце концов, почудившееся ему движение вероятнее всего являлось лишь плодом разыгравшегося после кошмара воображения. Ангст решает было повернуть назад, но тут в глубине комнаты раздается тихое копошение, и он все же заставляет себя поднять глаза. Кто-то стоит в дальнем углу кухни. Ангст глухо вскрикивает, хватаясь за дверной косяк, и как назло именно в этот момент лампа в коридоре в последний раз решает повторить свой коварный трюк и тухнет теперь уже окончательно, погружая все вокруг в непроглядную тьму. Страх окутывает Ангста мгновенно, сковывая движения и заставляя задыхаться от собственного крика, запертого внутри. Зверь смотрит на него из угла загнанным волком, и в то же время в чужих ядовито-зеленых глазах читается неподдельный интерес. Раньше эта тварь стелилась полупрозрачной дымкой под ногами Ангста, а теперь она здесь, в его доме, в его кухне, глядит на Ангста своими страшными глазами. Сейчас. Сейчас это кошмарное существо набросится на него, заполнит его до краев, тисками сжимая сознание и вытесняя всю его сущность. И все начнется сначала. Его ночной кошмар обернется реальностью. Он повторит судьбу отца. Напряженная до предела магия срывается с кончиков пальцев раскалённым бесформенным сгустком, потрескивающим от напряжения, и маленькую узкую кухню заливает неестественно яркий свет, ослепивший на мгновенье черного скелета. Однако уже в следующую секунду магия тухнет, превращаясь в тлеющую искру, и Ангст распахивает глазницы. В углу кухни, у окна, стоит, чуть сгорбившись, маленькая фигурка, растирающая воспалённые глазницы. Фигуркой оказывается Киллер. И больше в помещении никого нет. Желание Ангста отвесить самому себе хорошую затрещину пугающе резко возрастает. Принять своего отца за потустороннюю тварь — о да, это было лучшим решением, которое принимал его мозг! Молодец, Ангст, так держать! Ещё немного, и ты сойдешь с ума от паранойи и мании преследования! Это точно реальность, а не продолжение его ночного кошмара? — Пап? Киллер часто моргает, пытаясь избавиться от вспыхивающих кругов перед глазами. Наконец зрение возвращается к нему, и он, заметив до сих пор обнимающегося с косяком Ангста, хмыкает, жестом подзывая к себе. — Ну и что это было за световое шоу? — спрашивает он, когда черный скелет оказывается рядом. — Извини, — Ангст смущённо трет покрасневшие щеки. — Кажется, я испугался. — Меня? Святые звезды, иногда ты меня просто поражаешь. На подоконнике рядом с Киллером стоит вереница из пивных банок, при одном взгляде на которые Ангста скручивает от отвращения. Киллер делает большой глоток и кивает головой на неоткрытую банку. — Будешь? — деликатно интересуется он. — Нет, спасибо. Еще не достиг состояния, в котором люди намеренно травят себя. Киллер пожимает плечами, ни капли не обидевшись. Люди странные существа: они могут чётко видеть свою проблему, осознавать, что увязли в дерьме по самые уши, и ничего не предпринимать для её решения. Просто плыть по течению. Иногда этого для них достаточно. Монстры такие же. Киллер такой же. Да и что он вообще может сделать? На его месте Ангст, наверное, вёл бы себя так же, пусть сейчас ему и отвратителен даже запах алкоголя. Они стоят вдвоем в уютной тишине. В кухне нет часов, чтобы нарушать ее своим тиканьем. Постепенно глаза Ангста привыкают к темноте. Он уже может разглядеть длинный стол, стоящий у стены и заваленный стандартным барахлом, которое прилагается к любой кухне по умолчанию, вроде пластиковых контейнеров или упаковок с салфетками; плиту с пятнами пригоревшего жира, которые уже сегодня ему предстоит оттирать на пару с Колором, если тот, конечно, не будет против его общества; жалюзи, спущенные примерно до середины окна. Снаружи горит один-единственный фонарь, отбрасывающий бледные желтые отсветы на лицо Киллера. На языке у Ангста крутится вопрос настолько же неприличный, насколько и желанный для него. Едва ли ему выпадет шанс еще раз поговорить с Киллером вот так, один на один. Ангст прочищает горло. — Пап, скажи, — начинает он, дожидаясь, пока Киллер на него не посмотрит, — ты… Ты любил Найтмера? Киллер давится воздухом. Хватает с подоконника начатую банку, делает судорожный глоток и заходится в приступе кашля. Ангст терпеливо ждет, не спуская глаз с вмиг потерявшего былую отстраненность лица. Киллер смотрит на него почти умоляюще, утирая рот рукавом курки, но, поняв, что избежать неудобного разговора не получится, обречённо наваливается спиной на подоконник, подняв голову и устремив взгляд пустых глазниц куда-то в потолок. — Я всегда любил его, — сипло произносит он, и Ангст поражается тому, как изменился его голос. — Я не переставал любить его ни на секунду и люблю до сих пор. Думаю, я в некотором смысле вожделел его, мешая жгучее обожание со стылой ненавистью. А потом… Не знаю. Просто в какой-то момент ненависти стало больше, чем любви. Как будто внутри меня что-то сломалось. Всё изменилось. Ни один из нас не был готов к этому. Киллер замолкает и некоторое время хмурится, будто вспоминая что-то. Ангст не решается его перебивать и только слушает, затаив дыхание. — Ты знаешь, он изучил меня всего. Вывернул наизнанку, вскрыл, будто диковинную зверюшку на операционном столе. Все мои страхи, все мои переживания, всю мою боль… Он выучил все это наизусть, мог даже разбуженный посреди ночи с ленивой насмешкой рассказать тебе о каждом моем уязвимом месте. Но он так никогда и не узнал, что каждый раз, ложась с ним в одну постель, я ждал от него поцелуя в лоб. Любить Найтмера очень тяжело, почти невозможно. И все же я старался, я, черт возьми, старался изо всех сил, слышишь? Даже не получая ничего взамен, я был готов отдать ему всего себя. Но вдруг появился ты, и он начал ломать уже тебя. Вот тогда я не выдержал. Ты можешь посчитать это проявлением слабости, и будешь прав. Но что мне оставалось делать? Я был уничтожен изнутри своей же любовью, полностью. Что же касается Найта… Не мне судить, насколько сильно это его подкосило. Возможно, тогда ему было плевать. — Вовсе нет, — Ангст качает головой, сглатывая подступивший к горлу ком. — Он всегда пытался казаться сильным, сильнее, чем он есть на самом деле. Но ему не было плевать, я уверен в этом. Мне кажется, Найтмер относится к такому типу людей, которым необходимо потерять, чтобы осознать ценность. Болезненный вздох вырывается из груди Киллера на этих словах. Ангст понимает, что разбередил старую рану, едва успевшую затянуться тонкой корочкой, и теперь оттуда хлещет кровь. Останавливаться уже поздно. Сегодня они скажут друг другу все до конца. — Я бы сказал, любовь похожа на зеркало. Если оно сломано, ты подбираешь с пола осколки и постепенно собираешь его заново. — Но тебе никогда не удастся собрать каждый крошечный кусочек, и всякий раз, подходя к нему, ты будешь видеть ёбаные дыры в своем отражении. Зеркало никогда не станет целым, и это будет отражаться на тебе, пока ты не найдешь другое. Вот как это работает, — неожиданно зло чеканит Киллер, повернувшись к сыну, и Ангст отмечает про себя, что ещё никогда не видел столько жизни и борьбы в его чертах. — Выходит, Колор — другое зеркало? — Не совсем. Колор мог дать мне то, в чём я, как мне казалось, нуждался на тот момент. Теплый дом, вкусная еда и физические проявления любви — после жизни с Найтмером подобные вещи становятся пределом твоих мечтаний. Колор заставлял меня чувствовать себя любимым и нужным, и это поражало меня. Первое время. Пока радужная пленка, которую он натянул мне на глазницы, окончательно не растворилась в однообразии и серости его жизни. К хорошему быстро привыкаешь, и как бы не пытался Колор отстроить для всех нас рай на Земле, он смог создать лишь ад. — Так значит..? — Нет, я не люблю Колора. Ему бы этого хотелось, может быть, мне хотелось бы самому, но реальность зачастую идет вразрез с нашими желаниями. Ангсту неприятно признаваться в этом даже самому себе, но он чувствует несказанное облегчение. Всего несколько нужных слов из уст нужного монстра, и камень, тяжким грузом покоившийся на его душе с тех самых пор, как он ступил за порог этого дома, рассыпается в пыль. Киллер как будто прочитал его мысли, а может, они думали об одном и том же все это время. Белый скелет задумчиво смотрит куда-то поверх его плеча, неосознанно мнет опустевшую банку в пальцах. — Некоторые любят говорить, что время лечит. Ахинея. Время не лечит, оно либо добивает, либо помогает смириться. Возможно, тебе интересно, простил ли я его после всего, что было между нами. Да. Я простил его за все, но сомневаюсь, что он когда-либо нуждался в моем прощении. Держу пари, его гордость душила его до самой смерти. «Только не в тот момент, когда лазурь в его глазах сменилась чистым лиловым цветом без каких-либо примесей. Тогда он чувствовал раскаянье,» — эти слова звучат в голове Ангста с необычайной твердостью. Воспоминание о том ужасном дне навсегда выжжено в его памяти. Кажется, его восприятие тогда обострилось до предела, и он запомнил все до мельчайших деталей. — И все же иногда мертвым лучше оставаться таковыми, – неожиданно говорит Киллер так, что Ангст чуть не подпрыгивает на месте. — Что, прости? Сложно определить, но, кажется, взгляд Киллера фокусируется на его лице. Странное выражение равнодушной скуки, с которым белый скелет смотрит на него, заставляет лоб Ангста покрыться испариной, а душу учащённо забиться. — Да ладно тебе, неужели ты ни разу не думал об этом? Типа, ты правда смог уничтожить существо, состоящее из негатива, вектором, состоящим из этого же негатива? Звучит слишком абсурдно даже для нашего мира. Ангсту вдруг приходится срочно перенести вес тела на что-то более надежное, чем ноги. Потому что они моментально подкашиваются, и скелет с грохотом оседает на край стола. Киллер, сам того не подозревая, говорит о нем, о том существе, которое сегодня смотрело на Ангста из угла кухни. Ему хочется взвыть, схватиться за голову, потому что это безумие. Он сам станет безумцем, если продолжит думать о нем, вспоминать его ужасные глаза. Киллер тем временем продолжает как ни в чём не бывало, словно не замечает состояния сына. — Я думаю, он жив. И что он вернется. В другой форме, в другое время, под другим именем — какая разница? Он не мог исчезнуть так просто, я в это не верю. — Лазарь, иди вон, — упавшим голосом шепчет Ангст, обхватывая голову руками, в то время как его сознание умоляет его прекратить. Все внутри него холодеет от ужаса. Он надавливает пальцами на височные кости и зажмуривается до разноцветных кругов перед глазами. — Иди вон. Киллер кивает с таким видом, будто они обсуждают распродажу в супермаркете напротив, а не самый настоящий кошмар, прячущийся в темных углах комнат, наблюдающий за ними со спины, выжидающий подходящего момента для того, чтобы… чтобы… Звук голоса Киллера напоминает глухое эхо, запертое в черепной коробке Ангста. — Если он вернется, то это, скорее всего, будет реинкарнация. Я почти уверен в этом. В таком случае нам остается лишь молиться, что реинкарнация подразумевает частичную или полную амнезию. Лучше полную. Для перестраховки. «Хватит! Хватит, потому что нет никакой амнезии! Нет никакой реинкарнации! Он уже здесь, прямо за нашими спинами, и это не галлюцинация и не кошмарный сон! Я видел его, видел своими глазами! Боже мой, меня сейчас стошнит от ужаса, боже мой, замолчи, хватит, пожалуйста, хватит!» — Круг замыкается, — говорит Киллер, и Ангст едва не кричит от пульсирующей головной боли, проникающей в подкорку сознания вместе с этими словами. Он снова вспоминает умирающего на его руках отца, лиловые слёзы в уголках глазниц. Он вспоминает молодого скелета, рёбра которого раскрошились, чтобы тело могло вместить в себя весь негатив. Он вспоминает черную дымку, Кошмар, в котором он чуть не утонул, и который не напоминал о себе вплоть до сегодняшней ночи. Он действительно кричит, когда понимает, что настоящая битва только началась. И главный приз в ней никто иной как он сам. Единственный работающий фонарь на улице разлетается вдребезги с глухим хлопком. Стекло в окне покрывается сетью мелких трещин, после чего разбивается, как от сильного удара, и холодный колючий ветер врывается внутрь. Открытая банка с металлическим лязгом падает на пол, недопитое пиво расползается омерзительной зловонной лужицей под их ногами. Осколки стекла летят прямо на Киллера, но он не двигается с места. — Уже здесь, — с придыханием произносит он. По белоснежным костям от глубоких провалов глазниц до самой челюсти стекает чёрная как смоль вязкая жидкость. Киллер улыбается, запрокинув голову, и его улыбка приобретает острые очертания, делая своего хозяина похожим на сумасшедшего. — Он уже идет. От медальона отца, болтающегося на шее Ангста, веет смертельным холодом, но даже он не в состоянии заглушить тот невыносимый жар, заполнивший его грудную клетку изнутри и разливающийся дальше по всем костям, делая их горячее, чем солнечный ожог. Ему кажется, что он слышит шарканье стёртых сапог по дороге, ведущей на запад, видит горящие бирюзовым искры вместо глаз, видит эту маниакальную кровавую улыбку, и последний болезненный крик вырывается из него, утонув в ночном воздухе.

***

Он проснулся с наступлением сумерек. Его тело лежало на голой влажной после дождя земле и билось в агонии. Он открыл рот, и холодный ночной воздух со свистом прошел через раздробленную грудную клетку. Он попытался закричать, чтобы хоть немного облегчить боль, но лишь хриплые стоны смогли вырваться наружу. Кровавая луна висела над ним, и ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на неё, ожидая, пока не стихнет боль. Когда же он смог наконец поднять руку и ощупать огромную дыру в груди, он засмеялся, и его смех был первым звуком, раздавшимся в Дримтейле после ухода Ангста. Удивительно, но он помнил всё. Ему потребовалось всего несколько минут, чтобы восстановить хронологию. Сначала он вспомнил кровь: кровь, стекающую по белоснежным бедренным и берцовым костям, стекающую по чёрным, как сама ночь векторам, мёртвых людей и монстров, много людей, заляпанных кровью. Потом был большой, нет, гигантский каменный дворец, отверженные монстры, идущие за ним, бесконечные битвы за миры, предательства, падение, Киллер, Ангст, вновь кровь, его брат, всепоглощающая тьма... Кто, черт возми, такой этот Киллер? (...скелет с ненавистью в глазах, скелет в чёрном свитере...) Он улыбнулся. В голове его звенело. Когда во вселенной, в которую он направлялся, пробило два часа ночи, он уже сидел на дряхлом старом пне, довольно осматриваясь вокруг. Ослабевшие ноги не могли выдержать вес его тела, пусть он и потерял не меньше двух килограммов за счет обратившихся в пыль костей. Тем не менее, он смог подняться и забраться на этот пень, а значит, скоро он сделает первый шаг, затем второй, и так пойдет, вслушиваясь в шарканье потрескавшихся от старости сапог. Ему нужно совсем немного подождать. Он ждал тысячелетиями. Время, которое он проведёт, сидя на этом пне — лишь секунда. Как же ему повезло, что сын этого трахнутого нытика оказался достаточно тупым, чтобы развеять прах прямо над остатками Древа! Переверни он урну вселенной раньше, и все пришлось бы делать сначала, а это так утомительно. Но все обошлось, и теперь он снова здесь, в этом мире, да еще и в оболочке, к которой привык. Он ощущал, как остатки чужого сознания копошатся где-то на периферии, но это его не беспокоило. Пройдут годы, прежде чем законный владелец тела будет способен начать борьбу за контроль. Глубоко внутри него росла уверенность, что в этот раз этого не произойдет вовсе. Через два с половиной часа на горизонте забрезжил рассвет, и он поднялся на ноги. Магия хлынула из его тела, просочилась сквозь ребра, формируя четыре чёрных отростка за спиной. Он схватился за один из них, прижимая к лицу и поглаживая. — Я скучал, — проворковал он, чувствуя, как фаланги пальцев утопают в жидкой магии. Его шатало, как после похмелья. Он сделал шаг, и смертоносная волна ненависти, исходящей от самой его сущности, обогнула Дримтейл, оставляя после себя безжизненную обожжённую землю в тех местах, где раньше росла трава и шелестели листвой молодые деревья. Векторы стелились за ним по земле, замыкая круг. Они шли на запад, туда, где заходит кровавая луна, и её свет отражался жаркими красными искрами в его невозможных бирюзовых глазах.