***
Горячая. Податливая. Растерянная. Теплые умелые губы с осадком помады и горьким кофейным послевкусием. Тонкая напряженная спина под его ладонями. И запах, этот треклятый напоминающий запах, от которого, стоило лишь вдохнуть, стремительно ехала крыша и слетали к херам тормоза — запах далекого ветреного февраля и острой волнующей пряности. Может быть, ему это все мерещится? Болезненно пробившаяся сквозь подступающее безумие мысль ввинтилась в мозг раскаленным прутом. Мерещится? Что ж, пусть так. Но тогда он должен, просто обязан получить все сполна — все, невозможность чего ломала до основания, хотя казалось, ломать уже давно нечего. Он привык всегда получать то, что хотелось, и неважно, какими путями и какой ценой — сейчас он хотел ее. А потом... да какое имеет значение, что потом? Наэлектризованный до предела воздух, нестерпимая духота, плавящий жар. Она так неожиданно-остро чувствовала все. Откуда что взялось? Ведь еще совсем недавно ощущала себя обледеневшей, совсем не живой рядом с теплым заботливым Андреем; еще совсем недавно поражалась абсолютному выстужающему равнодушию при воспоминании о том, что связывало их с Глухаревым — внутри не отозвалось ничего. Но сейчас, господи, почему сейчас она так чувствует все? — Ира... твою мать... Ира... Раскаленный сбивчивый шепот у самого уха — новая горячая волна прокатилась по спине, затапливая остатки осмысленности. Бесцеремонные, нахальные руки уже рванулись к пуговицам ее блузки, и только тогда на миг пришло отрезвление. Сейчас, вот сейчас самое время — отшатнуться, отпрянуть, прийти в себя, пробормотать что-то вроде "сама не знаю, что на меня нашло" и сделать вид, будто ничего вовсе не было — уж это искусство полковник Зимина освоила превосходно. Но. Но сейчас в квартире Зотова по ее указу орудует Фомин, пытаясь найти хоть что-нибудь, что поможет зацепить нового начальничка и выиграть эту борьбу, приз в которой — ее кресло. И если сейчас она решит отступить, это окажется провалом, полным и окончательным — хитрый сукин сын Зотов поймет все и сразу, и после этого она вылетит из отдела в лучшем случае без возможности когда-нибудь вернуться, а в худшем... Просто сделай то, что нужно. Просто доиграй до конца этот сценарий, исполни свою роль так, чтобы благодарный зритель еще очень долго приходил в себя — это ведь не так уж и сложно, не правда ли? Зажмурилась на миг, словно перед прыжком в ледяную воду, и поспешно рванулась навстречу — не давая себе времени думать, анализировать, осознавать. Чувствовать. Сейчас — только чувствовать.***
Гореть Ее прохладные пальцы невесомым скольжением. Его настойчивые жадные поцелуи, оставляющие собственнические отметки на светлой коже. Ее судорожно-тихие выдохи в заискрившую напряжением тишину. Смятая блузка комом куда-то на пол. Юбка рывком — бесстыдно-выше; требовательно-нетерпеливые оглаживающие прикосновения, вызывающие неконтролируемую дрожь; и настойчивые, почти-злые движения пальцев уже внутри — ритмично, яростно, горячо. И его изучающе-неотрывный взгляд, вжигающийся в лицо — так, словно хотел считать каждую эмоцию, мелькнувшую отблеском, и от этого пристально-жгучего взгляда щеки залило предательским жаром. И отступать уже некуда — только дальше, безумней, бесстыднее, и кажется вдруг, что этого мало, критически мало — хочется душно-всезаполняюще, на самое дно, чтобы темные горячие волны бились о ребра, не позволяя вдохнуть. — Зотов... блять... хватит... — сдавленным полустоном, нетерпеливым, почти-умоляющим. И его руки снова на бедрах, стискивая, сжимая, притягивая — чувствуй, чувствуй, что ты со мной вытворяешь, и новый судорожный выдох тает под натиском терзающих губ. Накрывает. Гребаное цунами — не выплыть. Горячие темные волны затягивают на самое дно. Приятного погружения.***
Шитов долго мялся, отводил глаза, пытался уйти от вопросов, но Глухарев с проснувшейся снова ментовской цепкостью пристал как репей — расследование убийства Красина и судьба Зотова не давали покоя. — Да хрен с тобой, — разозлился в конце концов Сергей, не добившись ответа. — Не хочешь лезть во все это — просто дай мне номер следака, который этим делом занимается, дальше я сам. Шитов снова надолго завис, затем выдавил неохотно: — Да номер, конечно, дать могу, только толку от этого... — В смысле? — вскинулся Глухарев. — Дело в том, что... как тебе сказать... Сняли с Зотова все подозрения. — Чего?! Это как вообще?! — Ну вот так. Свидетель нашелся, который его алиби подтвердил. Не мог Зотов никого убить. Свидетель надежный, оснований ему не верить ни у меня, ни у следователя нет никаких. — Что за хрень?! Какой еще, блин, свидетель? Шитов снова отвел взгляд, принявшись с преувеличенным вниманием рассматривать что-то за окном. — Бывшая твоя. Ира. Полковник Зимина.***
Ира долго стояла под ледяным душем, пытаясь стереть чужой запах, волнующе-острый аромат мужского парфюма, избавиться от никак не утихающей горячей дрожи, эхом отдающейся в теле. Ну что за хрень... как школьница какая-то, в самом деле... На кухне долго пила кофе, стремясь отрезвить спутанные мысли, очнуться; потом позвонила сыну и маме, чтобы хоть как-то переключиться. На миг мелькнуло, что надо позвонить Глухареву, признать, что по его просьбе ее ребятам нарыть ничего не удалось и вообще в теперешнем положении на ее помощь вряд ли можно рассчитывать, но тут же поморщилась — одна мысль о встрече и даже разговоре с Сергеем вызвала странное отторжение. Господи, Сережа, зачем ты вернулся... Тихо блямкнул телефон, оповещая о новом сообщении. Помяни черта... Но на экране высветилось скупое "Зотов". "Товарищ полковник, а вы, оказывается, охуенно целуетесь, и вообще... Может быть, повторим?" Щеки снова обдало краской. Вполголоса выругавшись, Ира стиснула пальцы — очень хотелось швырнуть мобильный в противоположную стену. Вот же сукин сын... И вздрогнула, сбитая внезапным дверным звонком. Стоя у двери, потуже затянула пояс халата и замерла, испытывая огромное желание послать всех нахер и просто не открывать, но все-таки щелкнула замком, тут же невольно отпрянув. На пороге с огромным букетом цветов стоял Андрей.