Да вы пьяны...

Маяковский дописывал очередную рубрику для «ЛЕФа», когда раздался звонок. Владимир решил проигнорировать оповещение о нежданном госте и продолжил кусать карандаш, подыскивая рифму к слову «вперёд». Спустя паузу, раздался второй, уже более настойчивый лязг звонка, будто пришедший навалился на несчастную кнопку всем весом. Но Маяковский даже не сдвинулся с места, а лишь перегнал папиросу в другой уголок рта. Третьего звонка не последовало, и поэт уже было решил, что незадачливый гость решил убраться восвояси, как вдруг, в дверь начали быстро и громко бить кулаками. От неожиданности, папироса выпала изо рта Маяковского, угодив прямиком в чернильницу. Громко выругавшись, поэт встал из-за стола и размашистыми шагами подошёл к двери. Заслышав тяжёлые шаги, неизвестный гость перестал отрабатывать на двери приёмы кулачного боя и затих. Маяковский немного постоял перед дверью, прежде чем громко спросить: — Кто там? Стоящий по другую сторону от двери облокотился на великомученицу и медленно пробормотал: — Выходи. — Куда? — не понял Маяковский, пытаясь определить владельца голоса. — За меня замуж. Владимир сначала опешил от такой наглости, после чего вспыхнул, словно самовозгорающаяся спичка, и, мигом справившись с замком, распахнул дверь, о чём тотчас же пожалел. Как только преграда, разделяющая гостя и поэта, была устранена, на Маяковского упал его литературный оппонент Сергей Есенин. Именно упал, ибо имажинист, сказав последнюю реплику, «улёгся» (если таковое действие можно совершить в вертикальном положении) на дверь и не успел сориентироваться, когда она открылась. В результате, Маяковский, который был вынужден подхватить падающее тело, стоял теперь в середине узкой прихожей, с распахнутой дверью в квартиру, держа на руках слабое тело своего противника, и пытался обдумать создавшуюся ситуацию. Из ступора Владимира вывела баба Нюра, живущая напротив, которой именно сейчас понадобилось выйти в магазин за маслом. Когда старушка вышла из квартиры, первым, что она увидела, была вышеописанная неловкая картина. Маяковский быстро повернул гостя к стене, чтобы не было видно лица, и, приветливо улыбнувшись соседке, громким шёпотом пояснил, что «набрался чуток, с кем не бывает». Баба Нюра понимающе кивнула, закрыла трясущимися руками собственную дверь и начала свой медленный спуск по лестнице. Переведя дыхание, Маяковский всё-таки втащил Есенина в квартиру и захлопнул дверь. Поняв, что поэт без сознания, он решил не церемониться и поволок беднягу в свой кабинет за руки, заодно и протерев поэтом пол. Когда же Владимир стал укладывать безвольное тело на диван, то случайно зацепил ногою Есенина табурет, который тут же упал на пол, заодно ударив имажиниста по колену. Сергей тут же выпал из пьяного забытья и стал сонно озираться по сторонам. Когда же взгляд сфокусировался на Маяковском, рот Есенина расплылся в довольной, пьяной улыбке. Усевшись в глубину дивана, поэт игриво, как он думал, подмигнул футуристу. Со стороны же это выглядело так, будто на него напал нервный тик или свело скулу. — Как же это радушно с Вашей стороны, Владим Владимыч, — растягивая слова и пытаясь изобразить улыбку, начал Есенин, — пригласить меня к себе… — Я тебя не приглашал, — отрезал Маяковский, смотря на гостя сверху вниз, — я вообще не имею привычки водить к себе имажинистов. — Но я же здесь, — парировал Есенин, пытаясь не выдавать своего нетрезвого состояния. — А я должен был оставить тебя на лестнице? — Ты мог, но не оставил ведь, — развёл руками поэт. — Что ж, я ведь могу и наверстать упущенное, — грозно сказал Владимир и, схватив Сергея за шкирку, поволок того на выход. Есенин, осознав, что ещё немного и его, как надоевшего щенка, сейчас выбросят на улицу, резко упёрся ногой в косяк двери, не давая проходу. — Да погодите же вы, Владим Владимыч! — воскликнул он, — я ж к вам не просто так зашёл. — Да, конечно, не сомневаюсь, — закатил глаза Маяковский, ослабив хватку, — говори, что хотел, и прошу на выход. Есенин повернулся лицом к Владимиру так, что между ними оставалось какая-то дюжина сантиметров, положил руки на чужие плечи и дыхнул на противника перегаром: — Я Вас люблю, мой друг, давно! — выпалил он отчаянно. Поморщившись от «аромата», исходящего от Есенина, Маяковский язвительно констатировал: — Да Вы пьяны… — Вообще в говно, — прикрыв глаза, согласился имажинист, роняя голову на грудь Маяковского. Футурист легонько потряс поэта за плечо, не давая ему заснуть. — А вот теперь, вы, гражданин Есенин, должны объяснить мне свои слова. С этими словами Маяковский потащил имажиниста обратно в кабинет и усадил последнего на диван, умостившись рядом. Есенин слабо улыбался, не вполне осознавая, во что вляпался. А может, он и осознавал, но признавать этого не хотел. Маяковский прочистил горло и начал, подобрав свой самый нравоучительный тон из всего арсенала: — Откуда ты ко мне пришёл-то? Есенин неопределённо махнул рукой. — Скажу так, я… — он мечтательно поднял брови, — я искал истину в вине… — Понятно, значит, снова бухал. — Володя, чёрт тебя подери, — поморщился Есенин, — я тебе всё так красиво говорю, а ты «буха-ал»… разве ж это прилично? — Зато чертовски практично, — отрезал Маяковский, — почему ты ко мне-то завернул? Что, другие девочки отказали утешать? — Я же сказал, что люблю тебя! — Да, а потом признал, что пьян в зюзю и повалился мне на грудь, — заметил футурист. — А ты не веришь в мою любовь?! — воскликнул Сергей, взмахнув руками и игнорируя тот факт, что произнесённые пьяным человеком слова не могут вызвать доверие. — Если ты мне о ней будешь говорить и в трезвом состоянии, то, так и быть, задумаюсь над твоими словами. А так, сам посуди: не можешь твёрдо стоять на ногах и контролировать свою мимику, от тебя разит за версту — неужели есть хоть одна причина, чтобы я воспринял твоё признание всерьёз? Есенин презрительно вздёрнул краешки губ. — Но ведь моя любовь имеет право на существование! — Как и твоя печень, пастушок. — Во-первых, моя печень — не твоё дело, во-вторых, моя любовь делает меня лучше, обогащает духовно, — с этими словами он положил руку на сердце. — Теперь понятно, почему ты так часто по публичным домам ходишь. Духовно, значит, обогащаешься, — растягивая слова, ответил Маяковский. — Володя, прекрати! — воскликнул Есенин, скрестив руки на груди и обиженно поджав губы, — ты слишком много остришь! Футурист криво усмехнулся и уже открыл рот, чтобы вновь съязвить, но Сергей резко приблизился к его лицу и зажал ему рот рукой. — Если не перестанешь, моя смерть будет на твоей совести, имей в виду, футуристишко, — на удивление чётко проговорил Есенин. Маяковский был действительно обескуражен выходкой своего литературного оппонента и на долю секунды даже потерял дар речи. Прошло уже полминуты, а Есенин так и не отнимал свою руку от чужих губ, пристально смотря в тёмные глаза напротив. Маяковский гадал, о чём сейчас думает этот маленький, но удивительно талантливый поэт… Наконец, Есенин медленно убрал руку ото рта футуриста и перевёл взгляд на его большие жёсткие губы. Не отдавая себе в том отчёта, имажинист быстро прошёлся языком по своим губам. Маяковский, от которого, разумеется, не скрылась секундная слабость поэта, вопросительно выгнул свою мощную бровь. — Догадываюсь, о чём ты думаешь, — прошелестел он, понизив голос до пошлого шёпота, от которого Сергей блаженно прикрыл глаза, — в данный момент я весь в твоей власти, но имей в виду, если упустишь его — второго такого шанса не будет. Есенин колебался, пытаясь понять, следует ли ему поддаться пьяному искушению, или же сохранить остатки рассудка. Владимир, по-своему растолковав его бездействие, сказал имажинисту «Долго думал, пастушок» и одним движением сбросил его с колен на пол. Есенин, не осознающий происходящего, не сумел вовремя сориентироваться и полетел кубарем на пол. Маяковский самодовольно ухмыльнулся и, подавшись вперёд к растерянному поэту, произнёс: — Ну, так как, будете вы сегодня объясняться, гражданин Есенин, или же сразу на выход пожалуете? Сергей же мгновенно вспыхнул, вскочил и, надеясь, что пылающие щёки не очень заметны, сбивчиво начал: — Я был о вас лучшего мнения, товарищ Маяковский, — на этих словах он гордо вскинул голову, смотря на сидящего футуриста сверху вниз, — я думал, что найду в вас, если не взаимность, то хотя бы поддержку. Ведь вы не понаслышке знаете, насколько горька безответная любовь… Маяковский грозно пробормотал что-то среднее между «моя любовь — не твоё дело» и «иди-ка ты нахрен, пастушок», и уже хотел встать, но Есенин положил ему руку на плечо и с нажимом сказал: — Прошу, не вставай, иначе мои слова будут звучать смешно, а я хочу, чтоб ты проникся моей речью. Владимир, не переставая смотреть на поэта, как на буржуя, всё же внял его просьбе и остался на своём месте. — Так вот, — продолжил Есенин, — я давно чувствовал к тебе нечто большее, чем к другу или, тем более, к врагу. Не хотел с этим мириться, вызывал тебя на поэтические дуэли, всячески пытался ругаться с тобой, чтобы доказать самому себе, что ты редкостная сволочь и не стоишь моей любви, — Маяковский приподнял одну бровь и сложил руки на груди, — я предпринял всё это, чтобы разлюбить тебя. Но, судя по всему, сердцу действительно не прикажешь. И, знаешь, — он прикусил губу от нерешительности, — я правда очень люблю тебя. Люблю твой хрипловатый голос, который, между прочим, меня неплохо заводит, люблю твоё стремление к справедливости, твоё страдание по любви, твои чёртовы лесенки, которые никто, кроме тебя читать-то толком не умеет… Я люблю тебя всего, даже когда ты злишься. — Но я всегда злюсь, Есенин. — Я знаю. Маяковский на секунду нахмурил брови, а затем резко поднял их в удивлении. Подумав, он решил уточнить: — Есенин, а ты уже протрезвел? — Володя, етить твою в дышло, — закатил глаза поэт, — я тебе всю душу свою выложил, а ты о своём… — Так если душа в спирте вымочена, стоит ли мне принимать её? — Володя… — Ладно, ладно, пастушок, извини, — Маяковский поднялся с дивана и вплотную подошёл к Сергею, — не обещаю, что именно люблю тебя, но будь уверен, что я тебя ценю и уважаю, что бы я там ни говорил тебе в пылу поэтического сражения, — Есенин с надеждой поднял взгляд на футуриста, — знаешь, я никогда не ссорюсь с человеком, если считаю его ничем. Так что, можешь считать каждое приглашение на публичный спор — приглашением на… кхм, встречу, — на этом слове Маяковский выразительно поднял брови. — Почему нам необходимо именно ругаться, чтобы любить друг друга, Володя? — грустно спросил Есенин, утыкаясь в грудь футуриста. — А разве мы можем существовать как-нибудь по-другому? — ответил вопросом Маяковский, зарываясь своей огромной ладонью в кудри поэта, — ты просто представь, как приходишь ты усталый и измученный после очередной попойки, — здесь прозвучало сдавленное мычание Есенина, — к себе, а там я. Такой вот неловкий, большой и злой я. Начинаю выяснять, где ты был, ты, в свою очередь, орёшь на меня, говоришь, чтобы я отстал, и идёшь спать. Но ведь, я-то просто так не отстану. Я буду вытягивать из тебя всё: с кем ты поссорился, с кем подрался, с кем переспал и тому подобное. Тебе не хочется говорить об этом, а мне важно, с кем мой дорогой имажинист проводит время, — Владимир положил подбородок на голову Есенина, — и вскоре мы так рассоримся, что нам снова придётся жить порознь. — А если не съезжаться, а просто изредка встречаться, чтобы полежать в объятиях друг друга… — слабо пытался протестовать Сергей. — Мне кажется, ты до сих пор не протрезвел. — Маяковский! — Тебе правда такие мысли в трезвую голову приходят, пастушок? — Как же ты мне надоел, Володя… — Вот, видишь! — торжествующе воскликнул футурист, — видишь, я уже надоел тебе, а это я ещё не спрашивал, с кем ты сегодня пил. — Твоя взяла, — печально признал Есенин, отстраняясь от Маяковского, — значит, нам не любить друг друга?.. — А, по-твоему, любовь — это жизнь в одной квартире? Есенин неопределенно пожал плечами. — Нет, имажинист ты мой родной, — тихо сказал Владимир, — любовь проверяется расстояниями и расставаниями. — Я устал от расставаний, Володя. С кем бы я ни общался — все они покидают меня. — Я не покину тебя, — решительно сказал футурист, смотря прямо в глаза поэту, — ты всегда можешь прийти ко мне, если какая-нибудь сволочь предаст тебя. — Если успею, то обязательно, — серо улыбнулся Есенин. Маяковский обхватил своими крепкими руками тонкие плечи имажиниста, приблизив к себе, и приподнял его лицо за подбородок, заставляя смотреть на себя. — Есенин, ты, знаешь, прости меня за грубость, — удивительно мягко произнёс он, — не хочу, чтобы ты думал, что я не ценю тебя. А грублю я тебе лишь из-за неумения выражать свою любовь как-то иначе. Сергей глубоко вздохнул. — Ты же сам понимаешь, Володя, что ненавидеть проще, чем прощать, как ни крути. А я просто заебался выбирать сложные пути. — Ты это к чему, пастушок? — К тому, что, несмотря на свою любовь, я всё же ненавижу тебя… — выдохнул Есенин в губы футуриста, прежде чем требовательно впиться в них. Маяковский, ожидавший подобной выходки имажиниста, не растерялся и моментально прижал того к стенке, блуждая руками по бледному телу. — Пастушок ты мой, — шептал Владимир, кусая тонкую шею поэта, — всё жаждешь чего-то нового… Тут он почувствовал, что Есенин стал оседать на пол. — Есенин?.. Не получив ответа, Маяковский подхватил тело имажиниста и бережно перенёс его на диван. Сергей размеренно дышал во сне. — Ну, вы даёте, товарищ Есенин, — укорительно протянул Маяковский, поглаживая поэта по мягким кудрям. Закончив любоваться гостем, Владимир подошёл к столу, где спокойно работал ещё час назад. Поняв, что сегодня завершить работу не удастся, футурист аккуратно сложил все бумаги в специальный ящик и вышел из кабинета со спящим поэтом в кухню, тихо прикрыв за собою дверь. Маяковский смотрел на алеющее небо и думал. Трудно сказать, о чём именно: о карьере, Лиле, друзьях, своем предназначении в этом мире, Есенине и осенних деревьях за окном. Разбудить бы Есенина, да заставить сложить очередной стишок о природе, самому-то ведь это не под силу. Владимир тяжело вздыхает и отправляется ставить чайник. Только делает он это как можно тише, ибо в соседней комнате дремлет маленькое крестьянское чудо, имя которому Сережа Есенин.