— Снова ты? — В голосе ни капли злости или раздражённости, лишь любопытство и плохо скрываемая радость. Сегодня у неё хорошее настроение, — понимает Рюноскэ, делая шаг навстречу.
Кругом — сердце леса, чаща. Здесь нет ни птиц, ни зверей. Лишь звук бегущей речушки разрушает созданную природой идиллию. Рюноскэ нашёл это место случайно, в очередной раз спрятавшись в лесу от церковной службы. Но вместе с прекрасным местом, где не найдёт ни один святой отец он нашёл девчушку — лесную ведьму.
Её звали Чуя, и она была… какой-то странно красивой, притягательной. У неё волосы — рыжие-рыжие, подобные пламени инквизиции, но не такие противные, а ласковые, кучерявые, локонами спадающие по плечам и обрамляющее бледное кукольное лицо. А глаза!.. Каждый кто взглянет в них, — уверен Рюноскэ, — утонет, отдастся всепоглащающим водам океана. Но сам он, Рюноскэ, не тонул — видел озорной блеск в аквамариновых глазах, будто солнечные лучи играет на водной глади. Ещё Чую можно было сравнить с куклой, дорогой фарфоровой куклой, на которой провёл три ночи совестный мастер. Она была эстетичной от кончиков маленьких пальчиков, до еле заметных веснушек на носу.
— Ты ждала кого-то другого? — знает, что нет, но всё равно спрашивает перед тем, как сесть рядом, на камень, и свесить ноги в прохладную воду. А ещё он знает, что Чуя обычно не отвечает, брызгает в него водой и смеётся; Рюноскэ привык считать это за «Нет».
— Даже не знаю, — она говорит, приложив указательный палец к губам, немного задумавшись, явно подбирая слова, — может, инквизицию? Мне ведь завтра восемнадцать.
У них в деревне многие знали о лесной ведьме, но никто не решался идти её убивать. Во-первых, грех убить ребёнка, а во-вторых рука не подымалась на мерзкую ведьму в обличии милой маленькой девочки, у которой в волосах ленточки, на которой белое лёгкое платьице. И посему было решено подождать её совершеннолетия. Убить восемнадцатилетнюю девушку проще, чем пятилетнего ребёнка.
И вот Чуе почти восемнадцать — это значит, что завтра лес будет гореть, что его подожгут, выманивая злобную тварь; это значит, что завтра будет их последняя встреча, потому что воспитанника Святого Отца обязательно поведут на казнь.
— Не забивай этим голову.
Ему хочется её подбодрить, улыбнуться, сказать, что обойдётся, но он не может — не имеет право. Человек, рождённый без права на жизнь, не может желать жизни кому-то другому. «Ты очень глуп, — как-то сказала Чуя, — раз считаешь меня достойной жизни». И Рюноскэ никогда не спорил — он глупец, потому что готов был закрыть Чую собой, лишь бы не прощаться, лишь бы не расставаться.
И иногда ему казалось, что Чуя хочет того же, что и он сам. И от этого становилось так… радостно, что ли? Будто бы магия, тёплая и приятная магия, заполняла лёгкие и давала ощущение свободы. Будто бы они — свободные птицы, рассекающие бескрайнее небо.
— Пошли, — она встаёт на камень босыми ногами, отряхивает подол белоснежного, словно вышитого из лепестков лилий, платья, и тянет к нему руку, маленькую, казалось, совсем детскую руку, — покажу ещё одно место. Это всё равно наша последняя встреча.
И Рюноскэ, зачарованный этим печальным голосом, этими океанами глаз, протягивает руку в ответ. Это такой личный момент, когда они сплетают пальцы и Чуя тянет его немного на себя. А потом они бегут.
Чуя выросла в лесу, знает каждый камень и каждого зверя. Она сама дикая, необузданная — охотится на животных и ест сырое мясо, но от того ещё более прекрасная, загадочная. Она сжимает руку до побеления костяшек, боясь отпустить, потерять тот самый кусочек мира, который её, ведьму, не отверг. А ещё она ужасно боится умирать; панически боится огня, но продолжает улыбаться, зная, что этой ночью за ней придёт голодная стихия.
Она смеётся и утягивает Рюноскэ за собой — наверх, на гору. Она смеётся и, оборачиваясь, дарит улыбку, лёгкую и сладкую, приятную. Она тянет к обрыву и шепчет: «Смотри», и Рюноскэ смотрит, понимая, что это место идеально подходит для прощания.
«Здесь красиво». Хочется пошутить по книгам Дазай-сана «А знаешь, что ещё красиво выглядит? Ты», но… Чуя намного красивей этого места. Намного красивее открывающегося вида.
— Ты же мне веришь? — она улыбается, а в её глазах блестит задорный огонёк. Что-то придумала и ждёт сигнала к разрешению.
— Да. — И он даёт этот сигнал.
— Тогда не отпускай мою руку! — Чуя смеётся, Рюноскэ не понимает почему. А потом они прыгают вниз. Вернее прыгает Чую, утягивая Рюноскэ за собой вниз.
Знаете, а прыгать не страшно. Не страшно видеть землю, приближающуюся с каждой секундой. Пока он держит Чую за руку вообще ничего не страшно. Пока он держит Чую за руку время, кажется, замирает, кажется, что в этом мире есть только они.
Сцепленные пальцы, ветер в лицо, смех откуда-то рядом, и Рюноскэ не понимает, когда улыбнулся сам. Так… легко.
— Я выиграла! Ты улыбнулся! — Чуя смеётся, а потом они замирают в воздухе. Зависли. Остановили время.
Подчинили гравитацию. — Ты должен мне желание!
Рюноскэ лишь улыбается шире. Вот жешь… Связался с ведьмой. С самой прекрасной ведьмой из всех существующих, которой не грех был проиграть спор.
Их спор — обычная шутка: Рюноскэ часто ходит хмурый и редко улыбается, а Чуя решила научить его заново улыбаться.
— Ты ведь знала, что проиграю?
В ответ — беззаботная улыбка. Точно знала.
***
— По-це-луй. — Чуя беззаботно улыбается, сидя на сосновой ветке, машет босыми ногами и смотрит так, будто вот-вот скажет: «Что, слабо?». И Рюноскэ готов проиграть дважды, шепнув тихое «Слабо».
Н-не будет он её целовать! Не будет и всё здесь! Чуя милая, добрая, прекрасная, сказочная, н-но… поцеловать её сегодня — это то, что он не может сделать. Если он её поцелует, то у них начнётся новый этап взаимоотношений, а если он её поцелует именно сегодня, то это будет самое яркое прощание в его жизни.
— Я… не могу, ты же знаешь. — Он нарочито медленно говорит, отводя взгляд на реку. Она должна знать причину.
— Нет, не знаю. Объясни. — Играет. Смеётся. Хитрит. Хочет услышать пару слов именно сейчас. Ведьма.
— Я не хочу тебя терять. И прощаться так тоже не хочу.
— А кто сказал, что ты меня потеряешь? — она снова не договаривает, улыбается и спрыгивает рядом с ним. — Сейчас-то я вот, рядом.
Они ещё дети, им можно привязываться, влюбляться, желать прикосновений и объятий. Им можно — они грешники. И Рюноскэ впервые в жизни идёт на поводу у грешника, отбрасывая честь и гордость. Какая разница, если завтра её не будет рядом?
— Да, ты рядом. Я могу к тебе прикоснуться. — он почти что шепчет это, оглаживая розовую щечку. Он почти что кричит, когда видит смех в глазах напротив. Он неловко целует, чувствуя, как его обнимает за шею.
— Я и дальше буду рядом, — Чуя облизывает губу, прижимаясь теснее, — тебя нельзя оставлять одного, Рю.
И теперь в ответ беззвучно улыбается Рюноскэ, стискивая маленькую куколку-Чую в своих объятьях.
***
Лес горит, вспыхивает яркими красками. Костёр тоже горит, но не вызывает ничего кроме как отвращения. Какие они все мерзкие, раз не увидели эту частичку прекрасного, которой была Чуя. Чуя, даже не боролась, молча вышла, почуяв гарь, подняла руки и с улыбкой пропела: «Я сдаюсь».
Я не хочу проблем, поэтому сдамся. Улыбнись на моей казни, Рю.
Чуя кричит и этот крик навечно застревает в ушах. Чуя кричит, а Рюноскэ чудится, что она надменно смеётся. Он сходит с ума. Он не может отвести взгляда.
Дочь огня, лесная ведьма, Чуя, действительно смеётся, проливая слёзы. Она плачет не от боли — от скорби, что её дому, лесу, пришёл конец, что Рюноскэ смотрит на неё с нескрываемой жалостью и любовью. Не смотри так, глупый, тоже сожгут.
«Не оставляй меня»
Крик, засевший в горле, рвётся наружу вместе со слезами. Больно. Горько. Противно.
«Ты знаешь как становятся ведьмами?»
Улыбайся, раз проспорил. Она не может видеть твою печаль. Рюноскэ, пожалуйста…
«Улыбнись на моей казни, Рю»
…и он улыбается. Даже смеётся. На него бросают косые взгляды и не понимает. Смешно. Смешно. Смешно. Ты ведь тоже в душе смеёшься, да, Чуя?
Он смеётся, сгибается пополам и смеётся. Это боль. Это отчаяние. Это
желание не расставаться. А они и не расстаются. Навеки вместе. Навеки связанные судьбы. Об этом говорила Чуя! Об этом!
***
— Ведьмой может стать каждый, кого выберет ведьминская душа. Она переродится в новом теле.
— А ты.?
— Я рождена такой. И когда-нибудь тоже перерожусь в другом человеке.
***
Тлеют угли, обгоревшее тело закапывают в землю. Рюноскэ улыбается, подставляя лицо под начавшийся дождь. Ха-ха, они переродились в один и тот же миг.
Навечно вместе, да?
Чуя умерла. Он тоже умер.
—
«Я сошёл с ума?»
Ему кажется, что мир изменился. Он изменился сам за одно мгновение — когда сердце Чуи остановилось.
— «Малая плата, согласись?», — милый родной голос раздаётся сзади и, оглянувшись, Рюноскэ правда видит живую_её.
Их больше нет по отдельности. Есть только смертное тело и две проклятых души, которые будут умирать и перерождаться великое множество раз.
Двое проклятых бессмертием в смертном мире.
