Утраченные иллюзии

Однажды это просто произошло. То, о чём он мог только мечтать. Надежда, которую он так лелеял, держа глубоко внутри своего сознания, как самое драгоценное сокровище, которое нужно беречь от любого внешнего воздействия. Мысль, которая волей случая забрела однажды в его голову и с тех пор не покидала ни на миг, мысль, которая вызывала недоверие, что она сбудется, отчаяние, страх и, наконец, восхищение, обрела форму. Стала явью. «Я думаю...мы можем стать ближе друг другу». И всё, это точка невозврата. Его божество приняло его, пошло на сближение. Не об этом ли он мечтал? Не эту ли мечту хранил в своём сердце среди обломков былых надежд и стремлений? Единственная цельная вещь, что у него осталась, нетронутое циничной язвой сокровище - это вера в него. Хотя Грантер и сам едва ли мог объяснить, что это за вера, кто этот Он. Воплощение всего лучшего в мире? Ангел? Идеал, который на протяжение всех веков воображали себе люди? Что-то из этого или всё вместе? Он не мог ответить, но знал, что это существо, чей облик озарял ореол божественности, было единственным, что неподвластно ни времени, ни людским страстям, ни порокам. Возможно знал. По крайней мере, до того, как всё случилось. А что именно? Ничего особенного и одновременно нечто ошеломляющее. Анжольрас - воплощение всего чистого и непорочного, не имел отношений в своей жизни, которые можно было бы назвать романтическими. Не имел и не хотел. До недавнего времени. Как это произошло? Принятие. Осознание. Если я служу народу, то я должен знать, что такое из себя человек. Я не имею права быть безразличным к ближним своим. Даже к нему. Роковое «даже к нему» превратилось в «особенно». Болезненное разрушение стен, воздвигнутых вокруг его сердца, которое он должен был отдать только Родине, потрясло всё его существо. Как это - открыться кому-либо, если никогда прежде ты даже помыслить о подобном не мог? Как это - любить человека? Не Родину, не человечество, не революцию и Идею, а человека? Дико, странно, чуждо ему. Но он пытается. Маленькими шажками пробирается по этому пути, открывая себя, посвящая себя другому. А Грантэр потрясён. Его бог может чувствовать, может испытывать страх, может, оказывается, смущаться. Он может ласково улыбаться и стыдливо прятать глаза, неловко дёргать рукав белоснежной рубашки и нервно наматывать золотой локон на палец. Тысячи картинок проносились перед глазами художника, который подмечал малейшие изменения. Румянец на щеках юноши, оказывается, мог разгораться не только от ярости. Глаза блестеть не только в минуты пламенной речи. Он мог вести себя неловко, по-детски непосредственно и наивно. Оказывается, Анжольрас был... Кем? Грантэр яростно взъерошивает волосы, он пытается, правда пытается понять, что происходит, почему его божество спустилось на землю, а портреты становятся тусклее и посредственнее. Почему? Неужели он не хотел этого? Неужели он не мечтал об этом? Не может быть, чтобы он не представлял, как Анжольрас хотя бы просто улыбается ему. Да, это было в его мечтах, но как это только могло вписаться в концепцию реальности? Неужели в этом юноше есть... Человеческое. Образ, который Грантэр выстроил себе и который боготворил, пал.