Любовь по сценарию 2: На два фронта

Я сидел за столом и, прижав одно колено к груди, сонно смотрел в свое отражение в чашке с кофе. Минхо носился по комнате в поисках своего телефона и что-то причитал себе под нос. Когда, вероятно, он его все-таки нашел, я услышал радостное восклицание, а затем почувствовал, как руки парня опустились ко мне на плечи. -Ты чего такой хмурый? – спросил Минхо, наклоняясь к моему уху и вглядываясь в мое лицо. -Не выспался, - пожал я плечами, отводя заспанный взгляд от своего отражения. Минхо хмыкнул и выпрямился, продолжая держаться руками за мои плечи. -В последнее время ты какой-то… - сказал он и на секунду задумался. – Странный. Что-то случилось? -Тебе показалось, - я вяло улыбнулся и, привстав, развернулся к Минхо лицом. Встав обоими коленями на сидение стула, я выпрямился перед парнем. Заботливо поправил галстук, стряхнул белые ворсинки с плечиков и лацкана черного приталенного пиджака. -Сегодня что-то официальное? – спросил я, обнимая Минхо за шею. -Да, - тот закатил глаза и улыбнулся. – А ты чем думаешь заняться? -Не знаю, - я пожал плечами и сделал вид, будто задумался над его вопросом. Но на самом деле я знал, что буду сегодня делать. И это расстраивало и мучило меня, если честно. От мыслей о предстоящем я не мог уснуть всю ночь, а несколько дней до назначенной даты ходил сам не свой, как будто в воду опущенный. Конечно же, Минхо не показалось – я действительно вел себя странно, и даже сам замечал за собой необычное поведение. Когда Минхо ушел, я некоторое время задумчиво слонялся по квартире, скользя по предметам обстановки ничего не видящим и не замечающим взглядом. Казалось, я пытался оттянуть этот момент, заставить время остановиться или хотя бы идти назад, но стрелки на часах неумолимо приближались к тому самому часу, которого я так боялся, несколько дней назад ощущая себя абсолютно потерянным. Понимая, что все мои попытки хоть как-то растянуть время на самом деле ничего не изменят, я выдохнул и, с опаской издалека поглядывая на холодильник, направился на кухню. Открыв его, я достал заранее приготовленные мной обед и ужин и, выложив на барную стойку контейнеры для еды, аккуратно разложил все по коробочкам. Наверно, Кая там не очень вкусно кормят, а он всегда был в восторге от моей стряпни… Сегодня я должен был первый раз за прошедшую неделю навестить парня в «доме отдыха». Уж не знаю, каким образом Кай все же согласился отправиться туда на лечение, но, надеюсь, это было не насилие со стороны медработников. Признаться, я не знаю – поехал ли я сам к нему, если бы врач не попросил меня привезти ему одежду и предметы личной гигиены. С одной стороны, мне не хотелось вновь впускать этого человека в свою жизнь или хотя бы просто делать его частью своих дней или мыслей, снова позволять ему все рушить и своим присутствием вносить разлад в наши с Минхо отношения. Мне было страшно от мысли, что Кай снова вторгнется в мою личную жизнь и, каким-то способом, снова начнет влиять на меня, словно он умеет действовать на людей силой своей мысли, изменяя их сознание и стараясь подчинить его себе, но… С другой стороны… Как Кай теперь может повлиять на меня? Я уверен в своих чувствах к Минхо, я люблю его и ни за что больше не разрушу то, что есть между нами, потому что эти чувства – то единственно сильное и настолько необходимое мне, без чего мне трудно даже просто сделать вдох. И, наверно, именно из-за этой уверенности внутри я все же решился помочь Каю и не бросать его одного в сложившейся ситуации. Мысль о том, что Кай, возможно, пытался покончить жизнь самоубийством именно из-за меня, не давала мне покоя. Я знал, что играю с огнем, вновь появляясь в его жизни, но жалость к этому человеку настолько захватила меня, что где-то в груди начинало неприятно колоть, когда я думал о том, как он сейчас себя чувствует. Оторван от внешнего мира, заперт в одном доме с психически нездоровыми людьми, наверно, еще очень болит рука, да и в голове, вероятно, творится непонятно что… Уложив контейнеры с едой в рюкзак, я не спеша оделся и, присев на край кровати в нашей с Минхо комнате, достал из тумбочки ключ от квартиры Кая. Его передал мне врач, который в свою очередь изъял его у парня со всеми вещами, которые находились при нем в тот момент, когда его нашли без сознания. Для начала нужно было заехать в его квартиру и собрать все необходимые вещи, что приводило меня в некоторый ступор. Посещать квартиру Кая после всего того, что там со мной происходило, было немного неприятно, но у меня не было выбора. Поэтому я, тяжело вздохнув и сунув ключ в карман джинсов, быстро обул ботинки, надел парку и вышел из квартиры. Сегодня на улице было морозно и хмуро, как я мог наблюдать утром из окна, поэтому, еще даже не выйдя из подъезда и не разведав обстановку в действительности, я уже в лифте набрал номер такси. К счастью, ждать машину мне пришлось недолго – таксист как раз находился в моем районе, и через 10 минут он уже подъезжал к моему подъезду, скользя на обледеневшем за ночь асфальте. Забравшись в машину, я назвал адрес и расслабился на сидении. Всю дорогу я думал о чем-то и не думал совершенно ни о чем. Иногда так случается: кажется, как будто тебя что-то очень тревожит и ты думаешь об этом, загружаешь себя мыслями, паришься, и кажется, что твоя голова даже тяжелеет от тягостных мыслей, но стоит через какое-то время попытаться вспомнить то, что же именно так парило и тревожило тебя, ты вдруг осознаешь, что в тот момент ты совершенно ни о чем не думал, и голова твоя была абсолютно пуста, потому что ты даже не можешь припомнить ход мыслей, восстановить хоть какую-то их последовательность. Именно вот в такой прострации я находился всю дорогу до дома Кая. Расплатившись с таксистом, который за всю дорогу не вымолвил ни слова и лишь изредка косился на меня через стекло в салоне, я вышел на улицу и, глубоко вдохнув холодный воздух, от чего мой нос начал гореть от ледяного потока, поднял слезящиеся от мороза глаза на этаж Кая. Шторки окна, которое выходило из его гостиной, были плотно задернуты. Как и всегда, впрочем. Немного постояв у подъезда, я все же собрался с мыслями и поднялся в квартиру парня. Открыв дверь, я неуверенно толкнул ее вперед и с порога заглянул в квартиру, как будто боясь заходить внутрь. В коридоре из-за задернутых в гостиной штор было темно, собственно, как и во всей квартире, ведь возможность впустить дневной свет в помещение была только в гостиной: ни на кухне, ни в другой комнате, где в свое время обитали мы с Ен, окон не было. Переступив порог и закрыв за собой дверь, я стянул ботинки и, не снимая парки и рюкзака, прошелся по темному коридору. Заглянув в гостиную и увидев то, что там творилось, я от неожиданности чуть не вскрикнул: это была не комната Кая. Точнее, не та, которую я привык видеть. Сейчас она выглядела настолько мрачно, что я с неприятным ощущением внутри вспомнил комнату мамы, когда она вернулась к нам после своего побега. Как и в ее спальне, здесь витало такое напряжение и такая невыносимая тяжесть, что, казалось, даже воздух здесь имеет массу и, проходя в мои легкие, оседает там в виде мутного, плотного осадка. Эта тяжесть выражалась во всем: в разбросанных по полу и испачканных черной краской книгах, которые, как я понимал, были выпотрошены из стеллажа, находившегося в нише, в разбитых статуэтках и вазах, в разорванных в клочья картинах, которые я видел еще целыми, когда они были расставлены по всей гостиной, в перевернутом и разломанном мольберте вместе с порезанными чистыми холстами, которые теперь бесполезным хламом валялись на полу. Но то, что поразило меня больше всего – это стены. Они были до того измазаны и испачканы черными и серыми красками, что я даже не мог разобрать рисунка, который был под темными пятнами и разводами. Казалось, Кай со всей силы выплескивал густую краску на стены прямо из ведра, потому что кругом было испачкано все: вещи, разбросанные на полу, все шкафчики, стеллажи и предметы, находившиеся рядом со стенами, даже потолок. Я представил картину, как это все происходило, и мой живот скрутило от тоски. Наверно, Каю было настолько тяжело, что он пытался так выплеснуть свои эмоции, возможно, он кричал, когда крушил свою комнату… Я сглотнул и, аккуратно лавируя между разбросанными по полу вещами и предметами, прошел к шкафу с его одеждой. Открыв его, я тут же почувствовал его запах, который воспроизвел в моей голове все то время, пока мы с Ен жили здесь, и потом, когда мы жили с ним вдвоем. Сейчас эти воспоминания не вызвали у меня ненависти и неприязни, как это обычно случалось, стоило мне вспомнить то время. Сейчас мне было тоскливо и тяжело: казалось, какой-то груз свалился мне на плечи, и теперь из-за него я не мог разогнуться и спокойно вдохнуть. Может быть, это был груз воспоминаний, может быть, это был груз жалости и сожаления, а может быть, это был груз вины. Ведь я был виноват во всем, что происходит с Каем, во всем, что происходило здесь несколько дней назад. Хоть я и не был точно уверен в мотивах Кая покончить с собой, но, почему-то, вероятность моей причастности к этому была невероятно велика, так что я почти не сомневался в правильности своих догадок. Скинув с себя рюкзак, я трясущимися руками начал запихивать туда одежду Кая, стараясь выбрать, что будет ему точно необходимо в «доме отдыха», а без чего он сможет обойтись. Руки мои набирали темп с каждой сложенной в сумку вещью, потом я начал пихать все без разбора, а потом я вдруг понял, что хочу поскорее собрать все и убраться из этого места. Оно давило на меня, оно захватывало мой разум, и мне становилось даже физически плохо в этом мрачном и душном помещении с затхлым, тяжелым воздухом. Быстро запихнув все, что могло вместиться в мой рюкзак, я рванул в ванную, сгреб туда же все, что попалось мне на глаза, и, быстро обувшись в коридоре, выскочил из квартиры, резко захлопнув за собой дверь. Прижавшись спиной к двери, я вдруг заметил, что тяжело дышу, как будто только что пробежал большое расстояние без остановки. Казалось, там, за дверью, я слышал, как стонут стены, как вещи - поломанные, разорванные, грязные, - ноют от боли и тоски, как каждая картина, как будто бы она ожила, говорит со мной на разные голоса, моля о помощи. Я посмотрел на свои ноги, и мне показалось, будто они по колено в каких-то черных густых, словно смола, пятнах, которые постепенно впитывались в мои джинсы. Я с ужасом подумал о том, что, задержись я там еще хоть на секунду, эта чернота поглотила бы меня всего, и я никогда не смог бы выбраться оттуда. Как будто я был чистым листом среди черных чернил, которые так и жаждали оставить свой грязный след на моей гладкой, безупречной поверхности. Ведь теперь я был чистым, теперь я был безупречным. И вся та грязь, что находилась за этой дверью, весь этот мрак, что был заточен в стенах этой квартиры – все это больше не касалось меня. Я был очищен от этой тьмы чистой любовью Минхо, его чувства были для меня, словно святая вода для верующего – всеисцеляющей, очищающей тело и дух и смывающей всю грязь, которая захватывает само существо и уничтожает его изнутри, из самого сердца. Немного отдышавшись и придя в себя от этого странного состояния, я быстро закрыл дверь ключом и пулей вылетел из подъезда. Мне хотелось бежать отсюда, не оборачиваясь, как будто в квартире Кая было заключено такое вселенское зло, которое вот-вот могло прорваться наружу и поглотить этот мир, а мне было так страшно вновь оказаться во власти этих разрушительных сил, что я готов был мчаться на край света, лишь бы только эти грязные, костлявые, черные руки не коснулись меня. Я не знаю, что привело меня в такой ужас: то ли это воспоминания, которые нахлынули на меня, стоило мне почувствовать запах Кая, то ли это общая тяготящая, депрессивная атмосфера так подействовала на меня… Но прийти в себя окончательно я смог только тогда, когда уже на такси подъезжал к воротам «дома отдыха», где сейчас находился Кай. После всего увиденного и пережитого мной за последний час, мне было страшно видеть его, потому что мне всегда казалось, что квартира Кая – это отражение его души, и… если у него в квартире царит такой мрак, то что же творится у него внутри? -В общем-то, состояние господина Джонина стабилизировалось, - я слушал невыразительный и монотонный голос медсестры, которая шла чуть впереди меня, и рассматривал заснеженный сад через непробиваемые стекла длинного прохода, который напоминал закрытый мост и соединял между собой два здания санатория. Как только я заехал на территорию «дома отдыха», то сразу почувствовал, что это мертвое место. Вокруг все было настолько неживым и холодным, что я сначала списал все это на зимнее время года и на то, что за городом, обычно, мороз ощущается как-то более остро. Но, оказавшись в холле, я понял: мертвенность этого места вовсе не зависит от сезонов. Все вокруг было настолько безжизненным, что перехватывало дыхание: медсестры были такими медлительными, их лица были настолько невозмутимые и как будто омертвелые, что казалось, будто это не люди, а проснувшиеся трупы. От стен веяло таким холодом, от мебели – полнейшим отсутствием гостеприимства и домашности, как должно быть в подобных заведениях (как я считал), а запахи, висевшие в воздухе, отдавали такой неприятной стерильностью, что от перемешивающихся запахов медицинского спирта, медикаментов и хлорки к горлу подступала тошнота. Я приехал в тихий час, поэтому никого из пациентов данного заведения я не встретил на своем пути, и, возможно, это было к лучшему, потому что, смотря на безжизненных медработников, страшно было подумать, как выглядят здешние больные. Когда я представился престарелой медсестре, которая находилась в приемной и медленно водила сухой худощавой рукой, в которой еле держалась тонкая ручка, в толстом, исписанном журнале с пожелтевшими от времени листами, та подняла на меня затуманенные глаза и окинула меня совершенно безразличным взглядом. Видимо, я не произвел на нее особенного впечатления, потому что она, все так же смотря на меня неживыми, словно стеклянными глазами, заторможено, словно в замедленной покадровой съемке, потянулась к телефону, кривым морщинистым пальцем набрала номер и, пробурчав что-то в трубку, так же медленно положила ее обратно на стол. А затем и вовсе потеряла ко мне хоть малейший интерес, снова вернувшись к своему журналу. Если бы через несколько минут из коридора не выплыла женщина и не подошла ко мне, пытаясь состроить улыбку на каменном лице, мимические мышцы которого, казалось, со временем вовсе атрофировались, я бы подумал, что меня здесь вовсе и не собирались встречать. -И все же, я советую Вам не говорить с ним на какие-то темы, которые могут напомнить ему о случившемся, вывести его на агрессию или заставить волноваться, - заключила медсестра, когда мы наконец-то подошли к какой-то двери. – Он совсем недавно успокоился, поэтому нам бы не хотелось, чтобы неосторожность или излишнее любопытство с Вашей стороны могли привести к разрушению того, к чему смогли прийти наши специалисты. Она кивнула на дверь, давая мне понять, что я могу войти, и, топорно поклонившись мне, медленным шагом направилась дальше по коридору. Я проводил ее взглядом, пытаясь переварить сказанные ею слова, которые из-за однообразности ее голоса казались тупым набором совершенно не связанных между собой слов. Встряхнув головой, словно пытаясь освободиться от странного состояния гипноза (казалось, будто ее лишенный разнообразия и живости тон и общая гнетущая атмосфера превращали меня в такой же заторможенный и абсолютно безжизненный кусок плоти), я расстегнул парку и, постучавшись в дверь, приоткрыл ее. Заглянув в комнату, я обнаружил, что она, как и все остальные помещения этого места, выглядит абсолютно непривлекательно, не излучает тепла и гостеприимства, а пустота, которая наполняла воздух, казалась удушающей. Даже в любой другой, самой простой больничной палате чувствуешь себя намного комфортней, чем здесь. Зайдя в комнату, я сразу бросил взгляд на кровать, на которой, укутавшись в тонюсенькое одеяло и свернувшись калачиком на боку, лежал Кай, повернувшись лицом к окну. -Кто там? – услышал я грубый голос парня и растерянно застыл на месте, рукой прикрыв за собой дверь. -Это я, - мой голос показался мне неестественно высоким и испуганным, так что я тут же откашлялся. Услышав мой голос, Кай резко обернулся и, приглядевшись ко мне, снова отвернулся к окну. -Зачем ты пришел? – спросил он уже более мягким голосом. -Тебя навестить, - я пожал плечами и, стянув с себя рюкзак, прошел к окну, где стояло небольшое кресло. Кай молчал, смотря куда-то в одну точку перед собой, а я, поставив рюкзак на пустой журнальный столик, опустился в кресло. -Как ты тут? – спросил я, с тревогой смотря на него. Кай хмыкнул. -А ты сам как думаешь? – на его лице появилась ухмылка, и это выражение эмоций меня немного приободрило – сейчас он казался мне не таким замкнутым и диковатым, каким он показался мне тогда в больнице. Я тоже позволил себе усмехнуться, однако сделал это аккуратно, не сводя с Кая внимательного взгляда и пытаясь уловить его реакцию. Но Кай, на секунду вынырнув из своего странного состояния, как будто снова нырнул обратно, потому что я вновь почувствовал исходящий от его неподвижного взгляда холод. Он как будто снова покрылся иголками, словно еж, и это меня расстроило: его ухмылка, показавшаяся мне настолько живой и натуральной, на какое-то мгновение вдруг вернула мне надежду на то, что Каю стало лучше, но теперь я снова разочаровался в том, что нам с Каем удастся поговорить нормально. Как раньше. Как до всего того, что случилось между нами. Как до того, что случилось с ним. Признаться, сейчас мне хотелось вернуться в то время, когда я ничего не знал о его поступке, когда между нами еще не было ничего, кроме дружбы. Мне хотелось поболтать с ним, непринужденно и открыто, как это бывало раньше, снова увидеть его веселым и улыбающимся, каким он был тогда. И я хотел бы стереть в своей голове осознание того, что уже в то время Кай испытывал ко мне чувства и следил за мной. Я не хотел бы этого знать. Я хотел бы ни о чем не догадываться, а просто продолжать дружить с ним, весело проводить с ним время, вместе отдыхать, гулять, развлекаться… -Я думал, ты здесь не появишься, - сказал вдруг парень, заставив меня вздрогнуть и оторваться от собственных мыслей. Я смущенно улыбнулся и, поставив рюкзак на колени, открыл его. -Я тебе тут вещи принес, белье, зубную щетку, полотенце… - начал я перечислять то, что было у меня в рюкзаке, а потом вдруг случайно поднял глаза на парня и дернулся – Кай смотрел на меня таким пристальным стеклянным взглядом, что мне даже стало жутко. Увидев этот взгляд, я почему-то на секунду перестал сомневаться в предположениях врачей по поводу расстройства его психики, но потом мысленно упрекнул себя и, опустив глаза в рюкзак, продолжил перебирать вещи в рюкзаке. -Кстати, я тебе тут еды принес, - улыбнулся я, выкладывая на журнальный столик контейнеры. Кай, перестав смотреть на меня, чем позволил мне спокойно выдохнуть, ведь его пронзительный взгляд порядком напрягал меня, перевел глаза на контейнеры. -Думаю, здесь паршиво кормят, - сказал я, поморщившись. – Будешь? Взяв один из контейнеров и палочки, я встал с кресла и подошел к кровати Кая, но, снова наткнувшись на его взгляд, застыл над ним, не смея отвести глаз. -Зачем ты это делаешь? – во взгляде Кая блеснули слезы, и у меня сдавило в груди. Я вдруг понял, что он вовсе не сумасшедший. Он просто потерян, ему тоскливо, и ему больно. И… если виной всему этому я… Я почувствовал, как ком подступил к горлу. -Просто… - я замялся, не зная, что ответить на этот вопрос. -Ты тоже считаешь меня сумасшедшим? – Кай присел на кровати, продолжая теперь уже жалобно смотреть мне в глаза, словно потерявшийся щенок. – Только не говори, что ты как все они! Не говори, что тоже думаешь, что я сумасшедший! Кай, прошептав это, опустил голову и вдруг вцепился своими руками в рукава моей парки, от чего я сначала дернулся, совершенно не ожидая такого жеста с его стороны. Мне показалось, что я почувствовал его ледяные пальцы даже сквозь плотную ткань своей куртки. Я увидел, как его руки задрожали, плечи вдруг начали содрогаться, а на белое тонкое одеяло, что сейчас укрывало его ноги, начали капать слезы, оставляя мокрые пятна на ткани. -Это невыносимо, - услышал я его шепот, который переходил в тихие рыдания. – Только не говори мне, что и ты думаешь как они… Его голос тоже начал дрожать, он что-то говорил, но из-за беспомощных всхлипываний и то и дело сбивающегося дыхания я не мог разобрать его слов. Его тонкие пальцы так сильно сомкнулись на моей куртке, что я почувствовал давление на своем запястье. -Кай, - я не знал, что делать. Не знал, что сказать. Я никогда не видел его слез, никогда не находил его в подобном состоянии. Он всегда казался мне сильным, смелым, абсолютно непобедимым и, казалось, ничто не может его сломать или заставить чувствовать себя неуверенно или потеряно. Что бы ни случалось у него на работе, с какими бы ситуациями он ни сталкивался в то время, когда я был рядом с ним, он никогда не впадал в отчаянье и никогда не расстраивался. Казалась, любая неудача только придавала ему сил и рождала в нем еще больше желания борьбы, желания стать лучше, сильней. Но сейчас… Передо мной сидел совершенно другой человек. Не тот, каким я привык его видеть. Не зная, какие слова нужно подобрать, я просто присел рядом с ним и тяжело вздохнул. Я боялся его обнимать, потому что боялся дать ему надежду. Но и холодным и черствым мне тоже не хотелось быть, потому что я понимал, что Каю нужно тепло, поддержка, внимание. Поэтому я, положив контейнер с едой и палочки на колени, накрыл своей ладонью одну из рук Кая, которые все еще мертвенной хваткой держались за рукава моей парки. Я ощутил, как рука парня вздрогнула под моей ладонью, а затем его пальцы расслабились, и я ощутил свободу на своем запястье. -Я тебя не считаю сумасшедшим, - сказал я, сжимая его руку. Кай перестал всхлипывать и, посидев спокойно с пару секунд, опустил свою голову мне на плечо. -Я рад, что ты пришел.