Час Теней

Блестящий елочный шарик усыпляюще-равномерно покачивается на развесистой зеленой лапе искусственной елки… За окном кроваво-красный рассвет стремительно поглощает серое утреннее небо, как-то искаженно отражаясь в гладком изогнутом боке шарика, принося с собой новый безликий день. Розовато блестит снег под лучами недавно проснувшегося солнца. Гирлянды, развешанные по улицам города, ослепительно сверкают. Улицы заполняются людьми. Розовощекие, приземистые человечки с радостными лицами, крепкие, пышущие здоровьем, хорошо одетые — все спешат куда-то, озаряя город широкими улыбками. Сегодня мы ждем гостя. Весь город уже знает об этом, возбужденно гудя, словно пчелиный рой. Это — сказка. Посторонний наблюдатель с легкостью верит нам, всего лишь шутам — актерам, слишком хорошо вжившимся в свои роли. Под масками горе, злоба, отчаяние — все, что угодно, но этого зритель не может и не должен увидеть… Восхитительный запах свежей выпечки влетает в распахнутое окно. Город уже проснулся, как и солнце, слепящее глаза откуда-то из глубокого неба. Вдалеке гудит леденцовый паровозик, стуча игрушечными колесами по пряничным рельсам. Хотел бы я хоть на миг поверить в эту сказку — в сказку, которую отчасти создал я сам — но слишком много знаю, чтобы слепо верить. Это печально. Знание гнетет душу. Мы — всего лишь декорация к хорошо спланированной истории, в которой кое-кто понимает, что и в городе Хеллоуина ему хорошо живется. Сегодня мы ждем гостя. Джек! Если бы ты знал то, что знаю я… Если бы ты видел… Если бы видел, что на самом деле скрывается под всей этой новогодней мишурой и блестящими елочными игрушками, ты бы бежал отсюда — куда угодно, но бежал бы на своих длиннющих костлявых ногах быстрее ветра. И я бы хотел убежать. Скрыться. Где-нибудь далеко, возможно, в Пасхе или Дне Благодарения. Подальше отсюда, с надеждой, что там будет лучше… Да, теперь я понимаю папу и его слова, произнесенные тем самым вечером передо мной — еще совсем ребенком — и матерью, с виду такой добродушной маленькой женщиной. Папа ушел, хлопнув дверью, и в тот момент я стал Санта-Клаусом. Сначала рыдал, скучая по папе. Ненавидел маму — ведь она была внешне так равнодушна, только губы сжаты в невидимую белую полоску. Стучал с яростью кулаками в стены. Огрызался на мать. Грубил всем подряд. А потом как-то прошло. Наступило Рождество, и я, напялив на лицо эту ужасную клочковатую бороду, в первый раз полетел над заснеженными крышами, радуясь непонятно чему. Конечно, уже много времени прошло. Теперь борода у меня настоящая, и я хорошо научился прятать эмоции за дружелюбной мохнатой улыбкой Санты. У меня и жена есть. Добродушная, толстенькая. Скоро родится сын. Чего ещё желать?.. Сегодня мы ждем гостя. Хоть это давно спланировано, но все же мысль щекочет язык, поднимаясь откуда-то из живота заставляющей руки дрожать волной ожидания. Как-то незаметно темнеет. Я слишком взбудоражен, чтобы есть. Нарисованное лицо жены с легким укором смотрит на меня, заставляя проглотить ложку обжигающе горячего супа. За окном музыка резко становится громче, и я понимаю — вот оно. Подбегаю к окну и прижимаюсь крохотным носом к холодному стеклу, словно маленький. А за окном — волшебство. Затаив дыхание, почти верю на мгновение. Город сияет разноцветными огнями, переливаясь всеми цветами радуги. Снег — кучи снега! — сияет в темноте, и кажется, будто свет исходит из самих сугробов, дома словно пряники, маленькие, аккуратные, игрушечные, увешанные гирляндами. Морковные носы снеговиков, рядами выстроившихся вдоль заснеженных дорожек, розовые щеки детей, радостно играющих в снежки. А вот и Тыквенный Король. Для него эта сказка — реальность, пустые глазницы словно наполнены каким-то внутренним светом, безгубый рот счастливо расплывается в широкой улыбке. Ради него весь этот маскарад. И он верит… Ну, а теперь моя очередь. Открываю дверь и вижу собственную тень на белом снеге. — О-хо-хо-хоо! — звучный голос раздается над городом, отдаваясь эхом в моих собственных ушах. Роль сыграна идеально. Когда Джек наконец уходит, улицы постепенно пустеют. Я даже рад — все это притворство уже порядком осточертело. Валюсь в огромное мягкое кресло и устало вздыхаю. Закутываю ноги теплым пледом и продолжаю наблюдать. Гирлянды за окном гаснут. Ёлки сбрасывают мишуру. Пряничные домики темными громадами заслоняют вечернее небо. Час Теней. Они выходят на улицы совсем тихо. Бесшумными, невесомыми шагами мягко ступают по старому асфальту. Это — страх, древний, как первобытный инстинкт. Он невидимой липкой паутиной окутывает город, и чем больше ты стараешься выпутаться, тем больше тебя засасывает. В такие моменты все твои страхи выходят наружу и крадутся по улицам. У них лица Теней. Стучат невидимыми лапками в твою дверь, а ты прислушиваешься и каждый раз сердце подпрыгивает при очередном тихом "тук"… И так продолжается до самого рассвета. Иногда проваливаешься в сон — душный, тяжелый, наполненный фантасмагоричными видениями. Иногда вскакиваешь с кресла в ужасе — а заперла ли жена дверь? А закрыла ли форточку? И мурашки бегут по спине, перебирая холодными лапками, потому что не дай бог оставить хоть малейшую щелочку — Тени-то, они ведь такие, проникнут куда угодно… Этого часа не бывает только Рождественским вечером. Вот почему мы так любим Рождество. Папа ушел в час Теней. Что с ним стало, никому не известно. Иногда в такие часы я будто вижу за окном его лицо. Дрожащие щеки и маленький потный лоб. Наполненные смертельным страхом маленькие глазки. Когда-нибудь я тоже уйду. Уйду туда — на эти сумрачные улицы, по которым бродят одинокие Тени. Уйду, оставив наследника, выполнив свой долг — просто из любопытства. Уйду, когда толстое лицо отца, прижатое снаружи к окну, скажет мне: "Пора". А пока я играю свою роль. Довольно хорошо, как мне кажется. Просто для того, чтобы хотя бы один человек на Земле стал счастливее. Иногда, конечно, хочется быть не просто декорацией. Не второстепенным, а главным. Тоже стать счастливее. Хоть немножко, но стать. За окном бродят Тени — безликие, невесомые, они так и будут шуршать маленькими мохнатыми лапками по старому асфальту, изредка постукивая кулачками в двери домов, до самого рассвета…