«p0sl3_pr0cht3n1ja_yb31.txt»

Иногда Славу удивляло, что у него хватало сил подняться с кровати. Это была осень — гаденькая такая пора, конец октября, когда уже не похрустишь листьями под ногами, потому что они все давно сгнили, и в универе все ходят такие притихшие, депресованные — готовятся к длинному ноябрю и совсем уж бесконечной зиме. У Славы такое состояние, если честно, весь год, не считая только коротких проблесков в июле — вот тогда он чувствовал себя живым, а вкупе со скоростями — так вообще. Но не об этом сейчас. Сейчас надо поворочаться чуть-чуть, затем уткнуться носом в подушку и в конце концов каким-то образом оттолкнуться от матраса, чтобы… встать. Почему это иногда, блять, так сложно. Жизнь — это, если честно, хуйня. Питер — хуйня галимая, город, в котором иногда хочется удавиться нахуй, лишь бы не выглядывать из окна, не выходить на улицу, не погружаться в канитель универ-бар-универ-бар-универ-бар. Универ, кстати, тоже хуйня. Слава его раньше ненавидел, а теперь, если честно, стало вот поровну — как иногда в фильмах показывают, на чёрном экране скачут острые зелёные углы, а потом раз — би-и-ип — и тянется такая же зелёная ниточка. Тупой, блять, универ. В семнадцать ему казалось, что учиться на философа в Питере — это уже какой-то метамодернизм. В двадцать один он понял, что есть для этого словечко более ёмкое — хуйня. Все его друзья — тоже хуйни ходячие. Тоненькие ножки, а на них — хуй. Ванька — хуй. Андрюха — хуй. Витька — тоже хуй. Один постоянно упарывается бошками и визжит всякую чухню, притворяясь пизда каким оригинальным, другой ебётся с кем попало и ходит с чересчур серьёзным ебалом, а третий… да и ну его нахуй. То, как он проводит время — хуйня ебаная. Пьёт пиво, от которого скоро заработает язву, а это уже нихуя не весело. Пишет стишки, калякает их, когда и где придётся — едкие, истекающие грязью и гноем. Начинает встречаться с хорошенькими, опрятными девочками, которые хотят посадить его на ПП и сухой закон, но, блять, не судьба. «Ищите себе другого», кричит им его холостяцкая однушка, доставшаяся ему в прошлом году от двоюродной тётки — там потрескавшиеся потолки, грязные носки на полу и пыль на подоконниках. Шатается по всяким говновпискам. Может, ему и не стоит гнать на Замая за случайные связи. У него их, конечно, было не так много, но каждый раз это что-то из ряда вон. Как с тем парнишкой, например. Он был в хлам упитый и укуренный, парнишка, в смысле — Слава в таком состоянии двадцать четыре на семь, так что особо без разницы. Туповато как-то получилось, как всегда — он стоит у раковины, умывает лицо, видимо, пытаясь прийти в себя, когда Слава заходит в ванную, закрывая за собой дверь. Он ловит его взгляд в зеркале, ничего не говорит, тянется к огромному махровому полотенцу персикового цвета, обстоятельно вытирается им и застывает. Слава тоже подходит к раковине, но тот не отходит; тогда он толкает его в бок, к стиралке, тот, видимо, ударяется бедром об острый угол, шипит, толкается в ответ, Слава охуевает и шагает на него, при этом уже конкретно давая ему локтем в грудь, прижимая ко всё той же стиралке, и он просто подаётся вперёд, проезжаясь губами по его подбородку, а через мгновение они уже целуются. Сначала как-то не очень — всё никак не могут друг к другу пристроиться, стукаются зубами, промахиваются языком, а потом всё вдруг встаёт на свои места, и Славе кажется, что вот оно — губы у парня почему-то неимоверно мягкие, со странным приторным вкусом, он тихо и монотонно мычит что-то прямо в поцелуй, и ему всё это очень нравится. И это, если честно, всё, что он помнит — как всё началось, поцелуй, губы, шум воды, бегущей из крана, и как парень отрывается, чтобы его завернуть, и Слава шепчет ему «ты что, блять, серьёзно», но тот только улыбается как-то по-чудному и опускается перед ним на колени. Встретить его ещё раз удалось только через полмесяца, в начале октября. Мирон Фёдоров. Какое идиотское имя. Он — как мальчик с обложки, модель, вырезанная из модного журнала. Он одевается в толстовки пастельных тонов и пьёт кофе из Старбакса. Он ведёт Инстаграм с пафосными подписями под фотографиями и говорит на какой-то смеси из русского, английского и немецкого. «Долбоёб ебаный», думает Слава. Непонятно только, про него или про себя. И это при том при всём, что Мирон, почему-то, начинает с ним спать. Слава так-то этого не хотел. Отсосал — ну и ладно, но трахать он его не собирался. Его член решил иначе. И как в прошлый раз, всё было так по-дурацки — как затянувшийся кошмарный сон, какой-то жуткий фарс, бесконечный бал-маскарад с осточертевшими уже масками. Первый раз происходит на квартире у Мирона, куда он зовёт почитать Кафку. — Да какого Кафку, нахуй, — прямо говорит ему Слава. Не спрашивает, просто говорит. — Франца, — Мирон поднимает идеально очерченную бровь. Слава почти уверен, что ресницы у него тоже накрашены — ну не могут они быть настолько длинными. Конечно же, он идёт читать ебучего Кафку, а потом ебать его в жопу, чего уж тут таить. Мирона, а не Кафку, а лучше бы обоих. После третьего раза приходится звать его к себе домой. Славе, если честно, похуй, что там Мирон подумает о его квартире, но он всё равно удивляется, когда тот только умещает на табуретке свою задницу, обтянутую бежевыми брюками, и никак не комментирует ни крошки на столе, ни ряд пустых бутылок у стены, ни самодельный бонг на подоконнике. Одинокая лампочка освещает его лицо тепловато-жёлтым светом, и его ресницы отбрасывают длинные тени на щёки. Потом уже, когда он трахает его сзади, поставив на четвереньки, на своей раздвижной кровати, он хватает его сперва за лицо, потом, когда находит, за подбородок и заставляет поднять голову наверх. Нет, не накрашены, а иначе бы вся его тушь давно бы уже размазалась по ебалу. Мирону такое с ним обращение почему-то нравится — он прогибается в пояснице и тихонько поскуливает в его руку, когда Слава начинает брать его под другим углом. Тупой Мирон. Как же он его иногда, блять, заёбывал. Вот взять хотя бы тот раз, когда они лежали вместе в кровати Мирона после очередного раза, и тот рылся в своём телефоне, листая ленту Инстаграма — как всегда. И Слава всё косился в его сторону, смотрел, как его большой палец с крупным, ровным ногтем монотонно скроллил вниз, останавливаясь иногда на видео про какие-то тинты для губ и хайлатеры, блять, непонятно для чего, и думал. Про то, что, если он скоро не выпилится, то ему так и так придёт конец. Принц и нищий, блять. Хабаровский оборванец и питерский модник. Или нет — Золушка. Да ну его нахуй.

***

То был конец октября. А в середине ноября Славу начала удивлять сама мысль о том, что он когда-то вставал с кровати.