Ментор

Она рассказала все. Про пьющего отца, некогда "лучшего работника месяца", успешного и уважаемого инженера и руководителя. Папа приносил с вечером с работы подарки маленькой дочери: мороженое, шоколадку, маленькую мягкую игрушку, иногда, по праздникам, даже куклу Барби. Большая радость крошечного человека. Мама, как всегда бывает, была строже папы. Не всегда разрешала есть сладкое, молчала, частенько не отвечала на детские вопросы. Тем не менее, маленькая Вася знала, что оба родителя любят ее больше жизни. Но в один момент, уверенность в человеке-солнце, человеке-празднике, человеке-оркестре, любимом великане, папочке, пошатнулась. У ее отца был друг. Друг, на которого можно было положиться. Так думал Борис, преисполненный верностью и доверием. Тот самый друг предал Бориса Воронцова, подставив его и натравив на него полицию. Долгие судебные разбирательства принесли плоды, но пережить предательство и восполнить образовавшуюся брешь в семейном бюджете было нелегко. Однажды вечером Лилия пришла домой от знакомой, и увидела, как ее дочь нашла спички и вот-вот собиралась поджечь одну из них. На плите стояла кастрюлька, из которой уже давно выкипело все молоко для вечерней порции каши, а упаковка овсянки стояла тут же, у плиты. Ее муж громко сопел, упёршись головой об стену. Долго продолжалась война, которую негласно объявила мать девочки в тот самый вечер. Василиса все чаще и чаще ложилась спать с мамой, ведь ее пьяный отец постоянно путал двери спален и приходил к дочери. Несколько раз, на утро, Лилия обнаруживала мокрую детскую кровать, и храпящего рядом мужа со спущенными штанами. За ней, словно Каспер, маленьким призраком появлялась фигурка девочки, которая ночью не подавала знаков о том, что она не спит. Что слышала все, что говорил ее некогда любящий папочка и грезила о том, что все это — лишь очередной кошмар, что терзает ее уже не один месяц. Уткнувшись в тяжело дышащую маму, она мелко дрожала. Соседи каждый раз странным взглядом провожали две женские фигуры: побольше и поменьше. Они прекрасно знали, что происходит в их семье, но безразличие было сильнее. Жена не вызывает полицию сама - ее дело. Долгими вечерами девочки проводили время у маминого бывшего одноклассника. Не желая идти домой и лицезреть всех новообъявившихся "друзей" папочки, они старались проводить время вдали от жалкого зрелища. Бориса уволили с работы, и мама, всегда носившая с собой все сбережения, не знала, откуда он берет алкоголь. Дядя Вова всегда радостно принимал таких гостей, ведь был в курсе ситуации. Вскоре в его квартире появились детские игрушки, а потом и пару предметов одежды. Он нравился Василисе. Веселые и озорные карие глаза так и подначивали на какую-то пакость. Девочка иногда подолгу не могла оторвать взгляд от татуировки на плече, которая свидетельствовала о том, что дядя Вова служил. Волосы, неизменно подстриженные ёжиком, уже немного тронула седина, хоть он и был вовсе не старый. Из-за интересного названия прически, Вася даже сначала боялась трогать ее, но вскоре осмелилась и совсем не пожалела. Под покровом ночи в замке заскрежетали ключи. Стараясь тихо прошмыгнуть в комнату, мама и дочь не включали свет. Но они были замечены, и папочка был в плохом настроении. – Ты где была, шмара? - уже не первая ссора родителей, и Вася тихо заскулила от душевной боли. Она знала, как мама плачет по ночам, силясь не будить дочь. Она слышала разговоры на кухне дяди Вовы, как мама изливала душу другу, как она корила себя за слабость и неспособность обратиться в полицию, как ей было стыдно перед дочерью. Мать винила себя во всем, что происходит, думая, что Василиса не слышит ее, занятая игрою и просмотром телевизора. Но она слышала и тихонько плакала, потому что ей было страшно. - Ты где была, спрашиваю? Мама молчала, и все так же молча легонько подтолкнула Василису к двери спальни, предварительно оставив на мягкой детской щечке крепкий поцелуй. В комнате было темно. Из окошков двери лился тусклый свет гостиной, а маленькая девочка, подогнув колени к подбородку и обняв их руками, в страхе смотрела на дверь. За ней папа злился на маму, а мама все молчала. Один раз было слышно, как папа открывает окно. Он говорил, что больше не выпустит их из дома. В какой-то момент она услышала мамин крик. Его сопровождал звук ломающегося чего-то деревянного. Табурет? Мамин крик, ей было больно. Очень больно. Было ощущение, что вся земля содрогнулась. Руки и ноги наполнились тяжестью, а глаза — слезами. Сердце бешено билось, а ужас липким потом под детской пижамой обволакивал тело. Темнота захватывала девочку, захватывала тишина, которая последовала за маминым криком. Папа никогда не бил ни маму, ни ее, Василису. Он не мог, нет, не мог. Ребенок, так рано повзрослевший, умолял, чтобы папочка не зашёл сюда. Умолял, чтобы мама пришла. Умолял, чтобы проснуться и увидеть родителей, которые улыбаются и обнимают ее, ужиная все вместе за столом. Умолял, чтобы ничего этого не было. Нет, папочка, нет! Тишину прорезал отчаянный стон. Пьяный крик боли, срывающийся и громкий. В нем чувствовалась злость, которая до ужаса напугала ребенка. Сердце колотилось, билось о ребра, все тело дрожало. То ли от холода, ведь квартира давно не отапливалась, то ли от страха. Слезы не переставали течь из детских больших зелено-карих глаз. Карие — от мамы, зелёные — от папы. В голове сейчас была пустота. Остался лишь животный страх и ужас. Дверь начала медленно открываться, увеличивая полоску тусклого света. В открывшийся узкий проем, между ног, одетых в грубую джинсу, она увидела мамину руку, с тонкой линией обручального кольца на безымянном пальце. Она лежала на полу. На полу. Мамина рука. Силуэт отца, как гора, возвышался над Василисой. Глаз почти не было видно, но было видно, что он дрожит. Не мелкая дрожь от волнения, а выбивающая стакан из руки дрожь безумства. За правой ногой у папы что-то блеснуло. Нож. Язык прилип к небу, во рту пересохло. Коротко подстриженные ногти впились в белые детские руки, оставляя на них полукруглые следы. Сильнее вжавшись в стену у кровати, девочка не могла отвести взгляд уже совсем не наивных детских глаз. Ее папа упал на колени. Ее гора и великан. Ее солнце и ее оркестр. Ее праздник и ее Дед Мороз. Ее личный ужас и убийца. – Прости меня... - он захлёбывался слезами. Натуральная истерика. Мужчина с потускневшим взглядом и потерянным будущим. Слезы катились по небритому и раздражённому лицу. На впалых щеках играл неяркий свет. Из носа тоже текло, оставляя две более узкие дорожки. С острого подбородка капали слезы, гулко ударяясь об давно немытый линолеум. - ПРОСТИ МЕНЯ! Голос сорвался на крик, от которого Василиса только ещё сильнее вжалась в стену. Отец начал ползти к ней на коленях, вымаливая прощение, снова и снова захлёбываясь слезами и соплями, спотыкаясь и падая на пол. Нож он держал в руке, не пряча его. Она даже думать не хотела, зачем он ему. Он молил его простить, но ребенок не знал, за что. Папочка плакал, Васе было больно его видеть. Но ей было так страшно к нему подходить. Она сползла с кровати на пол, в угол, и закрыла уши ладошками. Папа кричал, совсем обезумев. – Папа, перестань... - слезы не прекращали литься из глаз. - Пожалуйста, перестань, папочка! Василисе было так страшно смотреть на него. Она зарылась лицом в колени. На минуту стало тихо. Из-за этой давящей тишины, чувство беспомощности лишь усилилось. Сердце быстро билось, и сомнений не было, что оно уже точно сломало ребро. Самые долгие и страшные секунды в пока ещё такой короткой детской жизни. Она начала медленно поднимать глаза. Сначала она увидела пыльный плинтус, затем противоположный угол. Зажмурилась ещё на секунду, переводя дыхание. боже боже боже боже боже По полу растекается темная лужа. Блики света играют на ней, сверкая и поблескивая. В темной луже лежала рука, у которой на безымянном пальце темнело обручальное кольцо. На полу. Папина рука. В доме нашелся лишь заплесневелый и ужасный на вкус хлеб, твердый, как камень, который девочка обсасывала, не в силах раскусить. Ни папа, ни мама не вставали. Ключей нигде не было. Видимо, папочка выбросил их в окно, когда был зол на маму. Домашний телефон отключили за неуплату ещё два месяца назад, так что ребенку оставалось лишь плакать. Мраморные лица родителей все молчали. Спас ее дядя Вова. Он вызвал полицию, ведь его давняя подруга не появлялась уже второй день и не открывала дверь, а из-за нее слышался детский плач. Опекунство не доверили дяде Вове, он не зарабатывал достаточно. Но доверили одной богатой паре, у которой не было ни малейшего шанса завести ребенка. Марку и Алисе Бесовым. Позже они усыновили ещё двух детей. Поменялась фамилия, поменялось отчество. Поменялись воспоминания. Василиса не помнила ничего до своих пяти лет. Всю жизнь, до восемнадцати лет, до дня, когда ей сказали о том, что она приемная, она не имела понятия об этом. Лишь иногда воспоминания обрывками появлялись и всплывали во снах, приводя Бесову в безумный ужас. Но никогда девушка не думала, что снящиеся ей сны — ее биография. Данила и Мирон ещё долго пребывали в шоке. Данила, конечно, в меньшей степени, ведь именно ему девушка позвонила в свой восемнадцатый день рождения и безжизненным голосом рассказала примерную историю. – Спасибо, что живой, - усмехнулась. - Чем старше становлюсь, тем больше воспоминаний вспыхивает в голове, - она водила пальцем по узору стола. - В последнее время из-за этого спать не могу. Бессонница. Все трое молчали, ведь не хотелось ничего говорить. Да и что спрашивать? Да и зачем... Какая же она маленькая... - пронеслось в голове у мужчины. - Это пиздец. Она казалась ему такой хрупкой. Такой уязвимой. Хотелось ей помочь, обнять, утешить и облегчить ее бессонный кошмар. Невиданная нежность проснулась во взрослом мужчине, трепет окутал его сердце. Алкоголь ли это? В большей степени, конечно, да, но толика здравого смысла все же не дремлила в нем. Мирон думал о жестокости ситуации. Он видел в глазах подопечной нечто такое, чего не было у него, но он раньше и понятия не имел, откуда оно мог взяться. Она была намного мудрее него, хоть и моложе на десять лет. Она опытнее, пережила ужасный случай и все его последствия. И вот она, тут, перед ним. Не пытается заколоть себя ножом... Ее судьба задела Федорова, навсегда заставив его смотреть на девушку под другим углом. Ставшие грустными на время рассказа глаза выглядели как блюдца. Они блестели от непролитых слез, увлекая в глубину своего печального нутра каждого, кто заглянет. Каждого, кто заглянул к ней в душу сегодня. Каждого, кому она открылась, показав свое слабое место. Семья. Каждого, кто сумел заполучить ее доверие. Она доверяла Мирону, как ни странно. Даню она знает много лет, а Федорова — всего ничего. Но он смог раскрыть ее. Впервые за долгое время к нему пришло умиротворение. Злость ушла, осталось пугающее спокойствие. Через какое-то время, Данила отправился на балкон, увлекая за собой Кирилла и Максима. Мужчина отказался, сославшись на то, что бросает курить. Но это же неправда. Живот предательски заурчал. Мирон нахмурился, сглатывая накопившуюся слюну. – Ты что, пил на голодный желудок? - она уставилась на наставника. А ещё умным его считают. Он кивнул, тут же перестав хмуриться, и растянулся в широкой улыбке. - Ребенок, ей-богу. Началась активная деятельность. Но в шкафах нашлась лишь пару дней назад открытая упаковка гречи, и больше ничего приемлемого. По магазинам обычно ходил Миша. Его уже неделю не было дома — не было и еды. Обнаружилась пачка молока, срок годности которой истек вчера. Ничего страшного. Она стояла над огнем, кое-как помешивая гречку. Разы, когда она готовила для кого-то, можно по пальцам пересчитать. Василиса, пьяная, стояла в четыре часа утра у плиты и варила кашу на молоке. На кухне у нее сидел пьяный Мирон и наблюдал за каждым ее жестом. Абсурд. – Как же мне нравится, - она услышала тихий и спокойный голос ментора. – Что именно? - Василиса была действительно в непонятках: что может тут нравится? – Тут. Я не могу больше сидеть дома один, понимаешь? - он закрыл глаза, вдыхая теплый воздух, исходящий от плиты. – О да, понимаю, как видишь, - усмехнулась, все так же помешивая варево. Наконец-то она смогла. Смогла пробить ту броню, ту маску, которую перманентно носил Мирон. Он старался казаться сильным на людях и, наверное, только в песнях ему удавалось не скрывать свои чувства. Но сейчас, у нее получилось. Что же на него так повлияло? Странные разговоры все лились. Проникали в поры, в разум, в сознание. Голос вкрадчиво рассказывал о неприятном ему чувстве комфорта, мыслях, грызущих его и непонимании, что делать дальше. Василиса предложила заняться благотворительностью. Он иронично усмехнулся, припомнив давний ответ какому-то фанату о том, что в его нынешнем положении, положении 2008 года, заниматься благотворительностью — смешно. Но никто не знает, даже она, что он давным давно четверть прибыли с каждого концерта жертвует в какой-то фонд. Анонимно. Может, стоит увеличить процент?.. Парни долго сидели на балконе, видимо, тоже рассказывая разные байки. На кухню понемногу проникал табачный аромат, смешивающийся с детским запахом молочной каши. Где-то в глубине квартиры мерно тикали старые часы, которые девушка не поленились перевезти из родительского дома. Зачем - сама не понимает. Возможно, чтобы сохранить часть детства и всегда иметь его на виду. Но как же ее раздражали короткие тихие удары секундной стрелки. Ночью, когда в очередной раз мозг отказывался отключаться даже под действием не самых сильных снотворных, часы пугали ее. Тихое тиканье гулом отдавалось в голове, сгущая темноту закрытых век, кружа голову и заставляя поплотнее укутаться в одеяло. Казалось, что темнота наступает, а каждая невозмутимо отсчитываемая секунда может оказаться последней. В такие моменты сердце выпрыгивало из груди, а конечности коченели. Окно, которое отделяло ночь от теплой кухни питерской квартиры, покрылось тонким слоем конденсата. Холодная ночка, видимо, выдалась. Гречка с молоком дымится у Мирона под носом. Как же давно он ее не ел. Страшно даже вспоминать. Свое детство всегда пытался что-то кому-то доказать. Может, это самое переросло в его желание заниматься тем, чем он сейчас живёт. Но первым объектом неукротимого желания утереть всем нос был сам Ян Валерьевич. Василиса медленно опустилась напротив Мирона, смотря в пустоту. Как будто нечто невероятно важное сейчас решалось в ее голове, сложные арифметические вычисления или запутанная сеть мыслей затягивалась в один большой тугой узел. Внезапно Бесова срывается с места, утирая лицо от слез. Что-то определено именно это и предвещало, она вылетела из комнаты с шепотом: "Пошло все нахуй". Позже парни рассказали, что она впорхнула к ним и выхватила у Максима сигаретную пачку. Скурила пару штук, и потом молча сидела на балконе, слушая разговоры друзей. Его совсем не удивил вспыльчивый выпад Васи. По ее глазам было видно, что она еле сдерживается, и удивительно, что она не сделала этого раньше. Мужчина давно уяснил одну вещь: иногда человеку надо побыть одному и ему тогда нахер не нужно твое присутствие. Так и сделал он сейчас. Мирон понимал, что они с Васей удивительно похожи, поэтому позволил ей покинуть его на какое-то время. Но в то же время ему так ее сейчас не хватало. Как она могла уйти сейчас, я же тут один. Дебил. Мужчина мотнул головой, костью запястья крепко приложившись ко лбу. Прочь, эгоистичные мысли, прочь! Федоров остался на кухне, опустошая тарелку. В кастрюле на плите была ещё добавка, так что он не беспокоился по поводу того, что она может закончиться. Мирон думал о том, что он не может быть счастлив. Творец не может. Он должен страдать, иначе настоящего творчества ему не видать. Остатки чести да совести не давали ему уйти. Нельзя быть счастливым. Настоящему творцу не суждено быть успешным. Не суждено быть признанным. "Для меня любой признанный гений — даун"* - вихрем пронеслось у него в голове. Какая ирония. Счастье, что приносит она ему, вредно для него. Нельзя... Но как же сладок запретный плод. Она однажды уйдет. Как и было раньше. Со всеми остальными. Но она же не все остальные... Но она уйдет. Это неизбежно. По-другому не может быть. На этот раз я точно прав. И снова в квартире тишина. Югов с Анатольевым спят на просторной кровати Миши (видимо, ей суждено быть спальным местом для двух парней), Данила — на диване, а Мирона было решено положить в ванную. Он уверял, что это удобно и пару раз уже так спал. Вскоре от всех троих парней стало доноситься глубокое дыхание вперемешку с сопением. Мужчина и девушка стояли на балконе. Окно было открыто, и мартовский, все ещё ночной воздух, бодрил и давал силы. Вот-вот должно было взойти солнце. Наставник и его подопечная только этого и ждали. В руках у девушки появилась пачка сигарет, принадлежащая Югову. В ней осталось всего три сигареты, но и это и не удивительно. Тут же, на балконе, он оставил и зажигалку. – Ты же не куришь, - Федоров хитро сузил глаза, принимая никотин, который протянула ему тонкая женская ручка. – Ты же бросаешь, - парировала Василиса, зажимая фильтр губами. Дала ему подкурить. В небо цвета свежего гноя взвились две струйки дыма. Солнце появилось из-за горизонта. По улицам и по двору дома Васи давно уже шныряли туда-сюда люди. Балкон находился на приличном расстоянии от земли. Василиса, последовав примеру наставника, потушила сигарету, впечатав ее в металлический внешний подоконник. Клялась, что бросила курить. Во второй раз. Она посмотрела вниз. На землю. Слюна полетела на асфальт. Федоров прыснул. Но потом, собрав достаточное количество слюны, отправил ее в полет вслед за предыдущей. – Мы такие дети с тобой, - она засмеялась, заразив смехом мужчину. – Скорее, быдло. Ещё минут пять продолжалась бомбордировка. Соревнование "Кто дальше плюнет", как ни странно, выиграл Мирон. Она наигранно надулась и отвернулась от ментора. Под рукой нащупала пачку. Там оставалась последняя штука. Подкурила ее, сделала пару затяжек и отдала Мирону. Сигарета несколько раз передавалась из рук в руки, пока не нашла упокоение в больших и теплых мужских ладонях. Солнце било в глаза, согревая своими первыми лучами. Все приобретало новые очертания, в том числе и человек, стоящий рядом. То ли от усталости, то ли алкоголь ещё не выветрился полностью, но Мирон, ее наставник, стал таким... Красивым, что-ли? Таким родным, простым и понятным. Она наблюдала, как он подносит ко рту сигарету, делает глубокую затяжку, и медленно выпускает дым. Иногда через нос, иногда слишком долго задерживая его в лёгких и во рту. Он курильщик со стажем. По его словам, он начал табачить когда ему было всего-то тринадцать лет. Бесова поняла, что слишком долго пялится на Мирона. Он и сам это давно заметил. Он хотел, чтобы она смотрела. Перевела взгляд на горизонт. Солнце уже более, чем на половину выглянуло из-под земли. Глаза почему-то вновь заволокли слезы. – Это просто рассвет рассекал мглу, просто свет побеждал тьму. Это снова жизнь побеждала смерть. Это новый небосвод обретала твердь. - бычок Мироновской сигареты полетел вниз, и она услышала пренебрежительный смешок. "Одобрил" выбор. Но, тем не менее, подхватил. – Так рождался новый день, без тени страсти.** Василиса снова смотрела на мужчину. Как же давно она хотела ощущить кого-то рядом. Вот оно. Бесова прильнула к плечу Федорова. Он приобнял ее за талию, снова и снова вдыхая запах ее волос. Рядом кто-то есть. Мужчина развернул ее за плечи и крепко обнял. Вася обвила руками шею Мирона, вдыхая такой приятный запах кожи. Хотелось укусить ее, а потом поцеловать. Так они и стояли, обнявшись, чувствуя, как бьются сердца друг друга. Но это был не совсем приватный момент. Даня, проснувшийся совсем не вовремя из-за непонятно как работавшего режима сна, видел, что происходит из-за стеклянного балкона. Естественно, никому ничего рассказывать Киреев не собирался. Но вот поговорить с подругой он точно решил. Нельзя такого допускать. Зная, какой у нее тяжёлый характер, Данила устало вздыхает и снова укладывается спать, предвкушая самый неловкий разговор в своей жизни. У обоих в голове крутились одни и те же мысли. Как можно за такое короткое время стать таким дорогим человеком? Как хорошо, что он/она рядом. Может быть, это самый лучший момент в моей жизни. Как же от него/нее приятно пахнет. Это все так неправильно. – Мы не можем, - прошептал Мирон, крепко сжимая в руках тело девушки. Он накрутил на палец локон волос и то разматывал его, то наматывал обратно. – Не можем, - эхом отозвалась она, выдыхая куда-то в шею, щекоча своим дыханием. – Нам же хуже будет. – Будет хуже. – Обоим будет плохо. – Будет плохо. – Значит, не надо и начинать?.. – Не надо, - Федоров случайно дёрнул накрученные волосы. Как же ты не прав, Мирон. В который раз. – Прости. Первый этап был полным провалом для Василисы. Она прекрасно понимала это, когда ее текст был только на стадии написания. Мирон пообещал, что не будет смотреть на их тексты и править их, поэтому девушка даже не пыталась попросить помощи. Не позволила себе забыть текст. Это был бы уже край. Но даже без запинок, она проиграла. Пока результаты неизвестны, но было понятно, что для неё они отнюдь неутешительны. Дура. Она даже не взяла куртку, сразу вылетела из бара. Пробираясь сквозь толпу, Мирон успел выхватить у кого-то из рук верхнюю одежду девушки, и направился скорее за ней, пока его подопечная не скрылась из виду. Много сомнительных личностей гуляет здесь вечером. Лиговский пятьдесят — то ещё местечко. Он увидел ее фигуру, сгорбленную, удаляющуюся к повороту. За пару секунд приблизился к ней и накинул на плечи куртку. – Отстань, я сама справлюсь, - Василиса скинула руку ментора с плеча, где он ее расположил, чтобы успокоить нервную баттлершу. Мирон отвёл глаза к небу и спокойно улыбнулся, но она этого не заметила. Они шли молча непонятно куда. Стараясь приблизительно запомнить дорогу, чтобы вернуться обратно, Мирон посматривал по сторонам, на номера домов. Девушка не оборачивалась на Федорова, но всё-таки вцепилась в нахлобученную кое-как куртку. Было уже давно темно. Всё ещё иногда слышались тихие слёзные вздохи. В лунном свете она была еще прекраснее. А если попробовать?.. Нет, не смей. Не порть! Ты все испортишь! Сделаешь, как обычно. Но... Хрупкая и слабая внешне. Но что творится у нее внутри... Что хранит ее память? Что скрывают ее чувства? Что она выдает за правду? И почему она мне так нравится? Как же это, блять, неправильно. Мой личный пиздец.