Бродяжка

— Угадай, кого я только что видел недалеко от корпуса. Аояги отрывается от изучения конспекта, понурым взглядом смотрит на товарища по учебе. И нет, он вовсе не хочет угадывать или отвечать на эту фразу, потому что чувствует себя усталым как никогда. Потому что ответ, на самом деле, всегда один и тот же. — Ты должен что-то сделать с этим, чувак. Это же смешно, — говорит товарищ по учебе, и Аояги молча закрывает тетрадь. Как будто он не пытался что-то с этим сделать. Аояги так и не отвечает. Этот парень ему даже не друг и даже не близко. Аояги говорит про свою учебу в университете «так себе» и «не очень» и до сих пор боится заблудиться в непривычных длинных коридорах, напоминающих больничные. Но путь до выхода на улицу он всегда находит быстро. Птицы в маленьком зеленом парке за зданием корпуса орут так, словно у них какой-то безумный праздник, но замолкают, стоит только Аояги заметить знакомый белый шоссейник, припертый к дереву. — Ты не можешь приезжать сюда каждый день, — тихо, но жестко говорит Аояги, огибая дерево. До начала занятия остается меньше десяти минут, но на лекцию, видимо, снова придется опоздать, потому что Кабураги не уйдет так просто. Кабураги сбегает с собственных уроков. Вот уже в который раз сбегает, не удосужившись досидеть хотя бы до обеда, берет велосипед и едет в соседний город. Что ему каких-то сорок километров? Аояги смотрит на его до боли знакомую школьную форму и пытается привлечь к себе внимание тяжелым вздохом. — Ты меня слышишь? — Слышу. Говори. Не останавливайся, — отзывается Кабураги, чуть развернув голову в сторону, и взгляд у него такой измученный, что сердце сдавливают тиски. — Ты не можешь, — повторяет Аояги, стараясь остаться спокойным, но кажется, что ладони вот-вот задрожат. — Я не могу не видеть тебя. Мне нужно это постоянно, — отвечает Кабураги. Он звучит убедительно. На самом деле, всегда звучит так, даже если и несет откровенный бред, и Аояги не находит в себе силы возразить. Сказать «уходи, пожалуйста, уходи». — У тебя начнутся проблемы. Тебя отстранят от занятий в клубе, — говорит он, словно это действительно может что-то изменить. Кабураги прерывает его, подходя ближе, обхватывая ладонями щеки, чтобы поднять лицо к себе. Аояги сопротивляется, упрямо смотрит на его запястья и бессильно шепчет одними губами «не делай так». — Аояги-сан… — тихо зовет Кабураги, гладя большим пальцем скулу, и игнорирует. Как всегда невыносимо. Как всегда словно знает все на свете. — Я не сдамся, пока ты не перестанешь отталкивать меня. — Ты мне не нужен, — упрямством на упрямство. Аояги отшатывается назад, освобождаясь. Делает все, чтобы не смотреть в глаза, иначе — конец. — Каждому нужен кто-то. Ты не исключение, — говорит Кабураги, а под конец срывается едва не на отчаянный крик. — Я без тебя не могу, и не говори, что твое сердце остается равнодушным! Это не так! Он ребенок. Все еще просто упертый шумный ребенок, думает Аояги и давит в себе горький смешок. Самый драгоценный и важный ребенок, но все это… Все, чего хочет Кабураги, — невозможно. — Невозможно, — произносит Аояги себе под нос, и Кабураги снова взрывается. — Почему? Потому что ты думаешь о нем? Его здесь нет! Тешима-сан тебя бросил! — Он не бросал меня, — морщится Аояги, отворачиваясь. — Мы просто не смогли поступить в один университет. — Это самообман! Как долго ты собираешься отрицать правду? — не успокаивается Кабураги. — Тебе действительно нравится здесь? Одно твое слово — и тебя отпустят домой! Просто признай, что его… НЕТ! — Замолчи. Не говори о том, чего не понимаешь! Аояги резко вжимает ладонь в его плечо и так же резко замирает, испугавшись. Что он пытается сделать? Оттолкнуть? Единственное важное, что осталось рядом? — Это все, что я заслужил? — тихо спрашивает Кабураги, осторожно обхватывая запястье. Его пальцы обжигают даже сквозь одежду, Аояги едва сдерживается, чтобы не отдернуть руку. — Ты знаешь… — говорит он, видя слезы на порозовевших щеках. — Если я соглашусь, то уже никогда не смогу вернуться к нему. Кабураги молчит. Только всхлипывает один раз (так по-детски жалко), а потом тянет на себя за руку и наклоняется, чтобы поцеловать. Его губы влажные и соленые от слез, а поцелуй выходит болезненно горьким. Не таким, как с Джунтой. Не таким, как с человеком, которому отдал все. — Прекрати, ребенок, — говорит Аояги, освободившись, и поднимает руки, чтобы стереть ладонями слезы с чужого лица. — Я все равно буду ждать, — упрямо отвечает Кабураги и, обхватывая пальцами, целует тыльную сторону ладони. Это щекотно. Аояги поджимает губы, а потом еле слышно говорит: — Прости. Мне нужно на лекцию. Он уходит, зная, что Кабураги наверняка останется здесь до самого конца, чтобы навязаться в столовую с ним. Зная, что снова позволит ему… — Я буду ждать, Бог! — говорит Кабураги в спину, и Аояги на секунду оборачивается. — Не называй меня так, дурень. В такие моменты Аояги действительно не знает, что с ним делать. Как поступить правильнее или как поступить по велению своего сердца? Чего хочет мое сердце? — спрашивает себя Аояги каждый день и каждый день сталкивается с сомнениями. Кабураги ждет его у крыльца после занятий, как самый настоящий рыжий бродяжка или преданный своему хозяину пес. Аояги оставляет попытки прогнать его и позволяет пристроить голову на коленях. В этом парке за главным корпусом тихо и почти никогда не бывает посетителей. Аояги опирается спиной о жесткий ствол дерева и невольно запускает пальцы в мягкие волосы ребенка, который сворачивается рядом, на траве, словно маленький котеночек. Совсем недавно приходил Данчику, сказал, что Кабураги почти не спит по ночам, пытаясь исправить оценки. И Аояги не планирует его будить, чувствуя, как расслабляется и погружается в дрему тот. Рядом с ним становится совсем привычно и легко, и можно, пожалуй… — Привет. Знакомый голос отрывает от мыслей. Аояги поднимает взгляд и, видя его, едва не подрывается с места. Но замирает, потому что Кабураги спит на его коленях. — Ты все-таки приехал, — говорит Аояги, чуть улыбнувшись, и Тешима опускается на корточки рядом. — Я ненадолго, — отвечает он, убирая за ухо волнистую прядь распущенных волос, и смотрит на спящего ребенка. — Подрос, — хмыкает, а потом мягко улыбается. — Джун… — открывает рот Аояги, но Тешима прерывает его. — Не говори. Мне ты ничего не должен говорить. Аояги замолкает, потому что у Тешимы дар понимать все без слов. До его руки так хочется дотянуться, но под пальцами лишь мягкость рыжих волос, как единственная… настоящая или истинная вещь. «Прости», — беззвучно говорит Аояги, и Тешима слабо касается пальцами его щеки. Почти неощутимо, почти мимолетно. — Дай ему то, что он хочет, — с улыбкой говорит Тешима. Аояги закрывает глаза. — Я переживу это. Перестань бояться. Я не буду бояться, — мысленно произносит Аояги, и прикосновение исчезает. Когда он снова открывает глаза, в парке никого нет. Тешима растворяется маленьким воспоминанием, до боли реалистичным образом и ощущением тепла. Аояги улыбается, чувствуя, как шевелится и поднимается рядом Кабураги. — Я что, заснул? Прости. — Только на пятнадцать минут, — говорит Аояги и гладит его по щеке. Горячей и живой. Кабураги довольно жмурится, трется лицом о ладонь и шепчет едва слышно «люблю». Упрямый и шумный ребенок. Который, кажется, действительно готов остаться рядом, несмотря ни на что. Аояги бросает взгляд на окна высокого здания университета, нет, психиатрической больницы, а потом на лежащий на траве белый шоссейник и понимает, что бороться больше не нужно, да и нет смысла. — Поезжай, Исса, — говорит он, опуская руку, чтобы сжать ладонь Кабураги. — Сегодня я буду дома.