День рождения

      Прошло всего полчаса с начала праздника в честь дня рождения Арни Грейпа, а он уже был завален всяческими подарками — и, что удивительно, большинство из них было от абсолютно незнакомых ему людей. Именинник буквально купался в море красивых коробочек всех цветов и размеров, но, нужно признать, абсолютно точно не торопился срывать с них яркие банты и кромсать пеструю упаковочную бумагу, по крайней мере, в ближайшее время; он продолжал, как ни в чем не бывало, торчать на своем излюбленном месте на дереве около дома, и в подобные моменты он как никогда походил на какую-нибудь обезьянку. Даже Эми не в состоянии была уговорить Арни спуститься, потому что тот слишком уж сильно "ждал Гилберта".       Да. Арни действительно ждал прихода Гилберта и не собирался слезать, пока не увидит его своими собственными глазами. Ему было плевать, что только вчера тот его ударил, и не один раз, а два, или три — он не хотел вспоминать. Ещё Арни было плевать, что в его покрасневшей щеке до сих пор пульсирует тупая боль, ведь он знал, что сам виноват во всех своих бедах. Это он ослушался Гилберта и съел этот чёртов торт, а потом додумался ещё и убежать. Так что всё, что с ним произошло — лишь вполне естественная дань справедливости.       Сейчас Гилберт был единственным, о чём вообще мог думать Арни. Младший Грейп всей душой надеялся, что тот не оставит его, а вернется — пусть обиженный, или грустный — ему просто хотелось вновь увидеть его лицо. Так что когда на горизонте замелькали знакомые очертания их семейной машины, раскрасневшийся от волнения Арни в один прыжок оказался на земле и бросился навстречу званому гостю.       — Гилберт! Гилберт!       Казалось, полные радости вопли Арни можно было услышать на другом конце света, но он заверещал ещё громче, когда столь ожидаемый Гилберт выскочил из машины и остановился, разведя руки в сторону, готовясь поймать своего младшего брата.       — Арни, Господи, прости меня. — Гилберт изловчается и ловит с разбегу влетевшего в него Арни, потом крепко обнимает. — Я не хотел, чтобы до такого дошло, правда.       — Это я виноват, Гилберт, прости меня, я буду хорошим мальчиком...       Арни ощущает, насколько быстро колотится его сердце. Так, почему-то, бывает всегда, стоит только Гилберту до него дотронуться. Его прикосновения отличаются от маминых, или ещё чьих-нибудь. Они всегда кажутся Арни какими-то невообразимо мягкими и ласковыми, точно бархатными. Иногда, во время уже ставшего традицией купания, Гилберт случайно, как бы невзначай дотрагивается до его влажной кожи, стыдливо, как-то неловко, и парню все время приходится сдерживать томные стоны — потому что этого ему не хватает. Но когда он стоит вот так, заключённый в теплые объятия своего старшего брата, и чувствует, как заботливые пальцы успокаивающе перебирают волосы у него на затылке — весь мир кажется ему крохотным и совсем безопасным, и ему отчаянно хочется, чтобы Гилберт его никогда не отпускал.       — С днём рождения, хороший мальчик. — чуть слышно шепчет Гилберт, нижней губой почти касаясь мочки уха Арни, и от этого ненавязчивого жеста у последнего самым жалким образом подгибаются коленки. — Я люблю тебя.       По спине Арни пробежала мелкая дрожь. После подобных слов Гилберт всегда добавлял что-то вроде "приятель", "дружище", и сейчас эта его фраза прозвучала чересчур уж странно и как-то неправильно.       — Я тоже тебя люблю, — шумно сглотнув, отвечает Арни и еще сильнее прижимается к брату, размышляя над тем, стоит ли ему добавлять "ты мой самый лучший друг".       — Ты меня так задушишь, — смеется Гилберт и легонько хлопает Арни по плечу. — Пошли, у меня есть подарок для тебя.       Гилберт отстраняется, и, чуть погодя, протягивает Арни руку. На лице его сияет нежная улыбка, которую Арни не видел уже очень-очень долго. В последний раз Гилберт улыбался так искренне и счастливо, когда папа был еще жив, а мама не превратилась в огромную груду неподвижного жира.       — Хватайся. — говорит Гилберт.       Арни утирает нос (судя по всему, это у него вошло в привычку) и берёт брата за руку, чувствуя, как Гилберт переплетает их с ним пальцы друг с другом.       Вновь это изумительное, но такое странное ощущение. Оно сидит где-то в груди, давит на сердце, потом подкатывает к горлу. Арни пытается освободить свою руку в надежде избавится от него, но то ли он взаправду ел совсем мало овощей в детстве, то ли не слишком-то и старался.       Гилберт, тем временем, стремительно направлялся к дому. Он наскоро помахал Эми и еще нескольким людям по дороге, но так даже и не остановился. Шагал он уверенно, быстро, будто бы торопясь, тем самым вызывая подлинное недоумение у Арни.       — Гилберт? Куда ты меня ведёшь? — удивлённо спрашивает младший Грейп, но его вопрос растворяется в воздухе, оставаясь без ответа. — Гилберт?       Арни нравилось из раза в раз повторять имя брата. Так он, наверное, доказывал самому себе, что знает хоть что-то.       Они с ним переступают через порог, идут к лестнице и, даже не поздоровавшись с мамой, поднимаются на второй этаж; потом заворачивают за угол и оказываются в ванной комнате. Гилберт в кои-то веки отпускает Арни, разворачивается и закрывает дверь на замок, пару раз проверяет, точно ли он это сделал, затем возвращается обратно. По его лицу было заметно, что сейчас он до жути нервничал, но старался не подавать виду и держаться достаточно смело.       — Мы будем купаться, Гилберт? — Арни вопросительно глядит на старшего брата, когда замечает, что тот, почему-то, покрылся жгучим румянцем. — Купаться?       — Да, Арни. — мягко улыбается Гилберт и, наклонившись, большим пальцем утирает остатки арахисового масла с уголков рта Арни. — Раздевайся.       — Угу.       Наблюдая за тем, как Гилберт тянется к крану, чтобы набрать воды в ванную, Арни кое-как стягивает с себя футболку, затем ботинки вместе с носками и джинсы. Для него это никогда не было чем-то особенным — что уж говорить, если до пятнадцати лет сам он не мог справится со своей одеждой, так что Гилберту приходилось каждый раз с ней возиться.       — Арни, послушай, — говорит Гилберт, добавляя в воду немного геля для душа, чтобы получить пену, и сбрасывая туда жёлтую резиновую уточку. — Этот раз будет... Особенным.       — Ну, да, у меня ведь сегодня день рождения, — хохочет Арни, потом утирает нос и улыбается своей привычной кривоватой улыбкой, отчего на пару секунд Гилберт замолкает.       Когда Арни улыбался, Гилберту тоже становилось хорошо. Ему было хорошо, ведь, несмотря ни на что, его младший брат был сейчас жив и мог улыбаться — а это всё, что ему нужно было от этой грёбаной жизни, пусть даже у нее и нет привычки баловать людей приятными событиями.       — ...Нет, дело совсем не в этом. — отмахивается Грейп. — Ты не против, если мы примем эту ванну вместе? Да, я знаю, мы давно уже этого не делали...       — Не против, Гилберт, я не против, — Арни перебивает брата и вновь заходится живым, звучным смехом, несмотря на то, что сам он совсем не понимал, почему это Гилберт вдруг решил помыться вместе с ним. Волосы у него, вроде, выглядели чистыми, и это небольшое, но очень даже веское обстоятельство натолкнуло Арни на определенные размышления, которые, по обыкновению, давались ему с огромным трудом. Неожиданно для самого себя он осознал, что все это действо ни на минуту не становилось менее загадочным, а только набирало обороты и начинало слегка пугать.       Но вот, проходит секунда — и Арни благополучно решает выкинуть весь этот бред из своей головы. Он доверяет Гилберту. Он любит Гилберта, и любит больше всех на белом свете: больше мамы, больше Эми, больше, Боже упаси, Эллен.       Видя, что ванная уже почти наполнена, Арни быстро разделывается с остатками одежды на себе, плюхается в тёплую воду, почти всю поверхность которой покрывают огромные мыльные пузыри, и делает пару махов руками, чтобы создать волны. Арни любил представлять, что он — не восемнадцатилетний мальчуган из Эндоры, Богом забытого городишки, а гигантский пароход, своим величием покоряющий морские просторы.       — Гилберт, давай я буду "Титаником", а ты айсбергом, — в голосе Арни слышится неприкрытое веселье. Гилберту всегда казалось умилительным, что обычное купание может настолько раззадорить эту глупышку.       — Ты хочешь в меня врезаться?       Дрожащими от волнения руками Гилберт начинает расстегивать пуговицы у себя на рубашке — одну за другой, одну за другой. Краем глаза он наблюдает за резвящимся в мыльной пене Арни, не в силах не отметить, насколько он, всё-таки, милый, и насколько эту его жизнерадостную ухмылку хотелось оберегать.       — Да, я хочу врезаться в тебя, Гилберт, — мученическим тоном протягивает маленький Грейп и отправляет парочку брызг в сторону брата. — Ты ещё долго?       — Сейчас.       Ведь не мог же Гилберт сказать Арни, что он постоянно отвлекается на его до неприличия красивое личико, верно?       Все, что ему оставалось — поскорее расправиться с надоедливой одёжкой. Он стаскивает с себя нижнее белье и как можно скорее опускается в согревающую воду.       — Сейчас я разобьюсь об тебя, как настоящий "Титаник", — тараторит Арни, спотыкаясь на каждом слове. Он складывает руки на голове, и, издавая характерные звуки, двигается вперед.       — Я злой и страшный айсберг, — жутким голосом произносит Гилберт и тоже начинает баламутить воду, тем самым отбрасывая резиновую уточку в сторону. — Сейчас ты разобьешься об меня!       — О, нет, это же огромный кусок льда, — пищит Арни и утыкается Гилберту в грудь. — Боже мой, мы врезались, мы все умрём!       Вместо того, чтобы продолжать этот незамысловатый диалог, Гилберт, легонько посмеиваясь, снова прижимает Арни к себе и треплет его за мокрые волосы. Тот, в свою очередь, обмякает и разваливается на брате.       — Ты у нас, оказывается, уже очень крупный, — довольно усмехается Гилберт, но усмешка эта — без капли злобы.       — Гилберт, кажется, я влюбился в айсберг, — смеётся Арни и зарывается носом в гилбертову шею, спеша вдохнуть в легкие его сладкий, почти приторный аромат, пока тот ещё не успел смыться водой. — Я так люблю тебя, Гилберт, ты самый лучший брат на свете.       — А ты самый лучший "Титаник".       Гилберт утыкается подбородком в макушку заливающегося беззаботным смехом Арни, пытаясь понять, уместно ли сейчас будет то, что он собирается сделать, и как на это отреагирует Арни — ведь если он испугается и тут же побежит рассказывать обо всём маме или, не дай Бог, Эми — Гилберту очень и очень не поздоровится. Да и уверен ли он сам, что так сильно хочет этого? Что мечтает об этом моменте последние три с половиной года? Что каждый раз еле сдерживается, чтобы не поцеловать Арни, когда укладывает того спать?       — Арни, — шепчет Гилберт, проводя подушечками пальцев по влажной спине брата, ощупывая выступающий позвоночник и спускаясь всё ниже и ниже. — Ты ведь уже взрослый, не так ли?       — Да, я уже взрослый мальчик, — с явно различимым воодушевлением в голосе отвечает Арни. Кожа его от ласковых прикосновений Гилберта уже успела сделаться гусиной, но ему не было холодно.       — Тогда ты, наверное, знаешь, что делают взрослые мальчики и девочки?       — Вместе принимают ванну?       Гилберт опускает руки совсем низко — и тем самым переходит границу, после которой Арни уже не сможет относится к нему, как прежде. Он набирает в грудь побольше воздуха, понимая, что дороги назад больше нет. А была ли она вообще?       — Мне щекотно, Гилберт, перестань! — смеется Арни и не то серьёзно, не то шутливо пытается повалить старшего Грейпа.       — Ты знаешь? — продолжает спрашивать Гилберт, стараясь заставить свой голос звучать максимально мягко и располагающе. Он крепко сжимал упругие ягодицы Арни ладонями, как бы подтягивая его поближе к себе.       — Гилберт, это как-то странно, — с каждой секундой смех Арни все больше и больше походил скорее на нервный, чем на весёлый. Он ёрзал всем телом в попытках освободить себя от цепкой хватки Гилберта, которые, всё же, не увенчались особым успехом. — Я хочу к маме, Гилберт, отпусти.       — Ладно, я тебе скажу. — парень наклоняется поближе к Арни, так, что теперь их лица находятся всего в нескольких сантиметрах друг от друга. — Те взрослые, что жить не могут друг без друга, занимаются любовью.       — Г-Гилберт, я хочу к маме, — ни с того ни с сего голос Арни начал сильно дрожать, создавая ощущение, что он вот-вот заплачет. Впрочем, глаза у него уже заслезились.       Арни пару раз несильно ударяет Гилберта ослабшими от плача руками.       — Тише, Арни, — поняв, что до добра это не доведет, старший Грейп в одно мгновение убрал руки от брата и поднял их над водой. — Я не буду больше. Извини. — Гилберт чувствовал, как горят его собственные щеки и уши. Казалось, сейчас у него действительно поднимется температура, и он сляжет с какой-нибудь там простудой.       — Арни хочет к маме, Гилберт, Арни боится тебя.       Арни отлипает от Гилберта и как можно скорее старается оказаться на противоположном конце ванны. По щекам его катились крупные капли слез, а сам он абсолютно не понимал, что происходит. В тот момент Гилберту отчаянно захотелось утопиться.       О чём он думал? Он серьёзно хотел трахнуть своего младшего брата? Брата, который всего боится и с легкостью может заплакать, если даже случайно убьет простого кузнечика?       — Пожалуйста, Арни, прости меня. — Гилберт потянулся к Арни, чтобы утешить его, приласкать — как и полагается старшему брату заботиться о младшем — и приобнял, бурча себе под нос что-то неразборчивое.       — Мама часто говорила мне, — захлёбываясь слезами, мямлил Арни. Голос его предательски дрожал. — Что если Гилберт захочет сделать с тобой что-то плохое, ты должен сразу рассказать всё маме.       Гилберт чувствовал себя оскорблённым. Какого чёрта мама вообще могла допустить что-то подобное? Он что, похож на извращенца, который не побрезгует даже своим родным братом? Чушь.       — Слушай, Арни. — Гилберт обхватывает подбородок Арни пальцами и тянет на себя, вынуждая его повернуть голову. — Я люблю тебя, правда. И я ни за что на свете не причиню тебе зла.       — Мне плохо, — устало стонет Арни, заглядывая в тёмные глаза Гилберта. Сейчас ему показалось странным, что они с ним такие разные, хоть он и всегда старался стать похожим на своего старшего брата и подражал ему во всем, в чём только мог. — Потому что мама сказала мне никогда не заниматься с тобой ничем подобным, а я хочу, потому что я люблю тебя, но я ведь обещал быть хорошим мальчиком понимаешь, Гилберт, понимаешь...       Арни не может продолжать, потому что теперь он натурально ревел навзрыд; однако после этого его небольшого монолога Гилберт обрел некую уверенность, так что он в который раз за сегодня проклял себя и свои неприемлимые желания, а потом поцеловал Арни.       Если быть точнее, он робко прильнул к припухлым губам своего брата, стараясь быть нежным, чтобы не спугнуть его, достаточно напористым, чтобы заинтересовать и настолько аккуратным, насколько это вообще возможно — чтобы не запороть первый поцелуй своего восемнадцатилетнего Арни. Тот, в свою очередь, выглядел абсолютно ошарашенным: мало того, что он и в помине не знал, что в таких ситуациях предполагается делать, так его еще и целовал родной брат.       Гилберт положил обе ладони на ярко-розовые щёки Арни и притянул поближе к себе, чувствуя, как где-то внизу становится всё тяжелее и тяжелее — и осознавая также, что те ощущения, что он испытывал, когда занимался тем же самым с девушками, ни в какое сравнение не шли с теми, что одолевают его прямо сейчас.       Как будто кто-то пролил целую чашку горячего кофе у него в животе, и теперь он разливается там, внутри, и греет его.       — Ты прекрасно целуешься, Арни, — ласково замечает Гилберт, разорвав поцелуй, чтобы дать им обоим хоть какую-нибудь возможность отдышаться. — Ты молодец.       — Гилберт, — говорит Арни, на лице которого — глубочайший шок и неподдельное удивление вперемешку со жгучим желанием. — Я чувствую, как что-то поднимается.       — Здесь? — Гилберт указывает себе на шею. — В горле?       Арни качает головой, рвано утирает нос и крайне смущённо показывает на свой пах. Впочем, Гилберт никак не мог этого видеть из-за пены — но он всё и так прекрасно понял.       — Это нормально, — мягко улыбается Гилберт. Сейчас он чувствовал себя мамочкой, которая рассказывает сыну о всяких "непотребствах, которыми иногда балуются взрослые". — Тебе сейчас нужно успокоится, Арни. Я тебя не обижу, понимаешь?       — Вода уже холодная, — жалуется Арни и пытается растереть себе кожу на руках. — Холодно, Гилберт, мне холодно.       — Сейчас будет тепло.       Вновь улыбнувшись, Гилберт аккуратно берёт Арни за запястье и, приложив некоторые усилия, плавно опускает руку и кладёт его ладонь на свой, уже успевший донельзя затвердеть, член.       — Вот так. Теперь обхвати его пальцами, Арни. — Гилберт отпускает руку Арни, предоставляя его самому себе. — Не бойся.       Арни дышит тяжело, со свистом набирая в легкие воздух и так же судорожно выдыхая. Он неспешно выполняет просьбу Гилберта и берёт его орган в руку, невыносимо сильно краснея, как и положено во время первого соития. Парень не совсем осознавал, что сейчас делал, и это, в какой-то степени, сыграло ему на руку — не каждый вот так вот легко и просто согласился бы подрочить своему кровному брату, пусть даже и не зная, что сейчас будет это делать.       — Умничка, Арни, ты всё делаешь правильно. — одобрительно кивает Гилберт, наклоняясь поближе к заметно насторожившемуся Арни. — Теперь проведи рукой вверх, а потом вниз. Всё хорошо, мы с тобой никому об этом не расскажем.       — А маме? Я должен всё рассказывать маме...       Шумно сглотнув в попытке побороть надоедливый ком в горле, младший Грейп двигает рукой так, как того хочет его брат — вверх-вниз. Арни поднимает глаза на Гилберта, который теперь тоже начал дышать сбивчато. Он, зачем-то, закусил губу, веки у него дрожали, а полуприкрытые глаза выражали что-то для Арни неизвестное. Этот взгляд походил на тот, с которым Гилберт рассматривал папины старые журналы с фотографиями полураздетых девиц. Он показывал их Арни, но у него они не вызывали такого бурного восторга.       — Да-да, вот так, Арни. Теперь сделай это ещё раз.       Вверх, затем вниз. Всё предельно просто.       Арни послушно скользит ладонью по члену Гилберта под аккомпанемент его сдавленных стонов и каких-то непонятных возгласов. Он всё время выдыхал казавшиеся Арни до смерти неуместными слова, вроде "Да", "Боже", или целые фразы, как, например "Мне так хорошо, Арни", и это заставляло последнего, словно заведённого, нетерпеливо ёрзать всем телом в благоговейном ожидании чего-то неизвестного, завораживающего — чего-то, что ему подарит Гилберт.       Гилберт обязательно избавит своего брата от этого разъедающего изнутри чувства.       — Арни, давай, придвинься ко мне, — тихо говорит он и манит Арни рукой. — Я тоже сделаю тебе приятно.       Свободной рукой Арни в тысячный раз за сегодня утирает нос (что, собственно, в сложившейся ситуации выглядело крайне комично) и подсаживается ближе к изнывающему от похоти Гилберту. Тот выглядел до невозможности странно — наверное, потому, что Арни никогда еще не видел его таким — с залитыми пёстрым румянцем щеками и тяжело вздымающейся и опадающей грудью.       Не произнося ни слова, Гилберт тоже опускает руку в воду и, нащупав пульсирующий член Арни, принимается надрачивать ему. И получается у него, как нетрудно догадаться, в разы лучше: тонкими пальцами он ловко огибает всю длину, возвращается обратно и так несколько раз; потом нежно, стараясь не сделать больно, надавливает на головку большим пальцем, чтобы хоть как-то разбавить монотонные движения.       — Ах-х, Гилберт, ч-что ты... — Арни буквально сгибается в три погибели. Стоит только его брату дотронуться до него там, как его тут же молнией пронзает это долгожданное, неведомое чувство, расплывается внизу живота, идёт выше, к груди, и, кажется, разносится по каждой клеточке тела. Оно будоражит, заставляет протяжные стоны вырываться изо рта, а кончики пальцев — неконтролируемо дрожать.       — Не сдерживай себя, никто не услышит, не волнуйся, — шепчет Гилберт, ни на секунду не останавливаясь в своём нехитром деле. — Продолжай двигать рукой. Вот так. Мы делаем друг другу хорошо, видишь?       — Да, Гилберт, мне хорошо, — тихий голос Арни постепенно переходит в жалобный скулёж, он зажмуривается, чувствуя, что вскоре что-то произойдёт. — Мне слишком хорошо, Гилберт, братик.       — Ты уже хочешь кончить? — склонив голову набок, умилённо спрашивает Гилберт и ускоряет темп своих движений, понимая, что Арни уже на пределе — глаза у него закатились кверху, по всему телу то и дело пробегала мелкая дрожь, а разум, наверное, затуманило такое непривычное и чужеродное наслаждение.       Ведь Арни с роду ничего такого не испытывал. Кроме того, он даже не мог представить, что такое вообще возможно. Так что Гилберт в какой-то степени чувствовал ответственность за то, чтобы доставить Арни неподдельное удовольствие, чтобы показать ему что-то новое и неизученное, чтобы перейти на совершенно новый уровень их с ним отношений.       — Нет, Гилберт, я не хочу... Кончать, — по выражению лица Арни можно было с лёгкостью догадаться, что он и в помине не знал значения этого слова в подобном контексте. — Когда ты делаешь так, Гилберт, мне так приятно, Гилберт, мне очень приятно.       — Арни, прежде чем мы закончим, я хочу тебе кое-что сказать, — говорит Гилберт. Мысли у него в голове путались, будто бы назло перемешивались друг с другом, чтобы не дать ему произнести ни слова. — Это очень важно, понимаешь?       — Да, Гилберт, пожалуйста, быстрее, — запинаясь, бурчит Арни. Сам он уже почти перестал двигать рукой, но Гилберту было не до этого.       — Я люблю тебя, Арни, и ты это знаешь, — продолжает Грейп, покорно наращивая скорость. — Но не так, как ты привык думать. Я люблю тебя так, как меня любит Бекки, как мама любила папу, как Эми любит того парня, который приходит к ней каждую субботу, слышишь?       — Как девочка любит мальчика? — эти слова Арни произносит отрешённо, но, несмотря ни на что, он всё прекрасно понимает, и от этого заходится своим живым, радушным смехом. — Ты хочешь пожениться на мне?       — Да. Только это называется "выйти замуж".       — Хорошо, только надо маме сказать. — всё ещё смеясь, подмечает Арни. Чувствуя, что уровень серотонина у него в крови достиг максимального своего предела (хоть он и не знал таких замысловатых терминов), парень подаётся вперед , хватается рукой Гилберту за шею и виснет на нём, опаляя тонкую кожу на ключице жгучим дыханием. — Или нет?       Вместо словестного ответа Гилберт лишь расслабленно качает головой. Он будто наяву чувствует напряжение Арни, как если он вот-вот взорвётся. И как бы не хотелось Гилберту полюбоваться на смущённое, но такое чертовски милое лицо своего братика подольше, он решает прекратить его страдания и, наскоро чмокнув того в пухлую раскрасневшуюся щёчку, ускоряется настолько, насколько это вообще возможно под водой.       Интересно, чтобы сказала мама, узнай она, что они тут вытворяют?       — Гилберт, Гилберт, Гилберт... — Арни несколько раз процеживает имя брата сквозь крепко сжатые зубы. Его правый глаз то и дело едва заметно подёргивался. — Я чувствую, чувствую, Гилберт...       Наверное, она бы рассердилась. Прогнала бы Гилберта из дома и отправила Арни на реабилитацию в какой-нибудь медицинский центр. Определенно точно не самый лучший вариант развития событий, да и слово дурацкое. "Реабилитация". Кто его вообще придумал? "Реабилитация"...       — Гилберт!..       На пару мгновений Арни замолкает, а потом бурно изливается Гилберту в руку. Его тело бьёт сладостная судорога, настолько приятная, что он даже не может стонать — с его влажных губ срываются какие-то сдавленные, абсолютно неразборчивые слова, но, зная ситуацию, можно предположить, что он отчаянно зовёт Гилберта: обоими руками он обнимает его и прижимается так сильно, как только может, неуклюже цепляясь непослушными пальцами за скользкую от воды кожу и длинные, чуть вьющиеся волосы ярко-огненного цвета.       — Молодец, Арни, ты справился. — Гилберт повторяет эту фразу, словно мантру, пытаясь успокоить Арни. Он нежно поглаживает его шею, спину, плечи, продолжая любовно ворковать и нашёптывать ласковые слова ему на ухо.       Арни, всё ещё тяжело дыша и крупно трясясь, поднимает влажные глаза на Гилберта.       — Что сейчас, Гилберт?       — Сейчас всё будет хорошо. — уверяет Гилберт, мягко похлопывая Арни по спине — легонько и совсем невесомо. — У нас все будет хорошо, мы уедем отсюда, сыграем свадьбу на Гавайях и будем жить в роскошном замке посреди волшебного леса, в точности как в твоих сказках.       — ...Замке? — переспрашивает Арни. — Мы правда будем жить в замке?       — Ага. Только если ты не расскажешь маме. — Гилберт многозначительно ухмыляется, наблюдая, как на лице Арни тоже медленно проявляется счастливая улыбка.       Не в силах сказать что-либо, Арни лишь ликующе пищит и носом зарывается Гилберту в грудь. Теперь он походил не на обезьянку, а на маленькую пушистую мышку — беззащитную и совсем крохотную.       Арни всегда так делал. Всегда тонко визжал, когда его одолевали эмоции, когда радость захлёстывала его с головой, точно гигантская океанская волна. Это его детское, беспечное поведение казалось Гилберту самой прекрасной вещью из всех существующих в этой и во всех прочих Вселенных, после, конечно, обыкновенной, немного неказистой улыбки его младшего брата.       — Вода уже и впрямь холодная, — говорит Гилберт. — Нам пора выходить, не то простудишься.       — Нет, Гилберт, давай ещё так полежим. — Арни складывает руки, как если бы он молился, и заклинающе смотрит на Гилберта.       — Ладно. Только недолго.       Гилберт мгновенно соглашается, не в силах вступать с Арни ни в какие споры и вздыхает, чувствуя, как тот наваливается на него всем своим давно уже не маленьким весом. Несмотря на тяжесть, ему нравилось ощущать Арни на себе, нравилось рассматривать его бледную кожу, тонкую и просвечивающую, в точности, как у мотылька, нравилось напевать ему что-нибудь из того, что каждое утро крутят по радио. А Арни, в свою очередь, обожал слушать песни Гилберта, лежать на нём, словно младенец и рассматривать его лицо — острые скулы, аккуратный нос и благородные глаза.       — Гилберт, тебе было хорошо? — спрашивает Арни, проводя указательным пальцем по впавшей щеке брата.       — Конечно, Арни. Мне было очень хорошо. — мягко улыбается Гилберт и, подражая Арни, кладёт ладонь на его взъерошенные волосы, аккуратно стараясь пригладить их. — Так же, как тебе.       — Ох, мне было так хорошо, так хорошо, что я чуть не умер, — Арни произносит эти слова с недюжинным облегчением.       Гилберт самодовольно фыркает.       — Знаешь, Арни... Мне так нравится трогать тебя. — он оставляет непослушные пряди Арни в покое и переходит к ушам, осторожно к ним прикасаясь, потом к подбородку, потом к шее. — Тебе это нравится, Арни?       — Что? — удивлённо переспрашивает младший Грейп, растерянно глядя на брата.       Он отвлёкся на резиновую уточку, засмотрелся на неё и в итоге прослушал всё, что только что сказал Гилберт — одновременно Арни может думать только о чём-то одном, и то, не всегда.       — Тебе нравится, когда я трогаю тебя? — терпеливо повторяет Гилберт, успев уже давно привыкнуть к таким вещам. Они стали неизбежной обыденностью — как для него, так и для Арни.       — Да, Гилберт. Я люблю, когда ты трогаешь меня, ох, у меня от этого мурашки по всему телу, Гилберт.       Арни показательно вздрагивает, и Гилберт заходится смехом, так, будто ему только что рассказали самый уморительный анекдот в его жизни. Он наклоняется и целует брата в губы, легонько покусывая их, и тут же ощущает острую боль, когда Арни, пытаясь повторить за ним, перебарщивает и кусает слишком сильно. Гилберт отстраняется, бурчит что-то вроде "глупыш" и нарочито недовольно хмурит брови. Арни не верит и только отмахивается от него, давая ясно понять, что он ни в коем случае не собирается извиняться — вместо этого маленький Грейп прикладывает обе руки к голове и начинает громко мурлыкать, старательно изображая из себя игривого котёнка.       Наблюдая за ним, беззаботно резвящимся, Гилберт задумался — на какую-то жалкую секунду — действительно ли он был "самым лучшим братом на свете", а затем вновь захохотал, чувствуя, как жжение у него в нижней губе постепенно утихает.