***
Тихий семейный ужин, и снова не в полном составе. На столе курица и салат. Лори и Карл ели молча: говорить не о чем — Карл перестал рассказывать о прошедшем дне, как делал это раньше, стал угрюмым и молчаливым, — а единственная волнующая их тема стала почти запретной. — Я соскучился по папе, — впервые за две недели первым заговорил Карл. Лори в исступлении уставилась на него, слыша тиканье часов отчётливее голоса сына. Отложив вилку, которой она лишь разделила курицу на кусочки, но так к ней и не притронулась, Лори упёрлась локтями о стол и скрестила руки на груди. Стоило сказать что-нибудь ободряющее, что-нибудь, что не отобьёт желание Карла контактировать с Лори и делиться своими мыслями, но нужные слова не шли на ум. Как объяснить ребёнку, что одной веры для выздоровления отца недостаточно? — Я знаю, милый. Завтра мы с тобой сходим к нему. Он будет рад. Карл монотонно покачал головой, а Лори отвернулась к окну, за которым уже накрапывал дождь. Что следовало сказать, как надо это сделать? Сказать, что, возможно, она никогда не сможет поцеловать его отца, что они больше никогда не пойдут вместе в парк, что больше не будет тихих семейных посиделок перед телевизором? Что лучше для Карла: прямолинейная и жгучая правда или нисколько не успокаивающая, но дающая ничтожную надежду ложь? Рика не вылечить таблетками и уколами, до него не достучаться обычными словами, не сказать, как они скучают. Рик — честный полицейский и порядочный человек, и Лори всегда считала, что таких людей обходит беда. Они помогают другим, они терпимы и добросердечны — чем не украшение мира, чем они заслужили преждевременный уход? Лори вспомнила тот день, когда ей пришлось сказать обо всём Карлу. Его плечи тряслись, как листья деревьев над их головами, слёзы стояли в глазах, когда Лори едва успела сказать об отце, стоя на коленях перед ним. Он всё моментально понял, а она хотела объясниться с ним как с маленьким ребёнком, который, услышав голос матери, успокаивается от любой новости. Когда воспоминания того дня вновь всплыли из тёмных углов сознания, слёзы начали появляться у самой Лори и она поспешно встала. Закрыв лицо волосами, она начала лихорадочно собирать тарелки с нетронутым ужином и выкидывать всё в мусор. Она швыряла куски курицы и ошмётки салата в ведро, вспоминая запах протухшего гамбургера в бардачке полицейской машины, цвет окровавленных бинтов и протяжный писк аппаратов в больнице. Еда падала мимо, кляксами шлёпаясь об пол, на фоне звучало тихое «мама», постепенно нарастая и нарастая, будто звук приближающегося поезда, пока не стало таким громким, что Лори вышвырнула стеклянную тарелку в ведро. В кухне звонил телефон. Лори подбежала к тумбе, где лежал мобильник, приняла вызов и прислонилась лбом к холодной крашеной стене. — Эм, привет, — раздался приглушённый мужской голос на том конце провода, и Лори сразу узнала его — Шейн. Грудь всё ещё вздымалась от нашедших воспоминаний, щёки пылали. — Я подумал, что... Решил... Как вы там? Лори? Лори сглотнула и отошла от стены; голова чуть прояснилась, жар начал спадать. — Да, привет. Нормально, нормально... — Как он? — осторожно спросил Шейн. В его голосе слышалась хрипотца, будто при простуде, и Лори поняла, что Шейн выпил и выпил достаточно много: он шумно дышал в трубку и с трудом подбирал слова. Но, возможно, он тоже пытался себя отвлечь от мысли, что мог бы предотвратить эту трагедию. Лори не винила Шейна в этом, пожалуй, она бы и сама напилась как следует, но если она уже не жена, то всё ещё мать. — Всё по-прежнему. — Я... Может, нужно заехать? Помочь чем-нибудь? Поговорить? — Отправляйся спать, Шейн. Уже поздно, а у меня дома сын, мне нужно побыть с ним, — сказала Лори и уже хотела положить трубку, как заговорили на том конце. — Ты не подумай ничего плохого, Лори. Просто я волнуюсь, мне тоже тяжело, ты знаешь... — Да, знаю. Будет время — приезжай в больницу, но трезвым. Доброй ночи. Лори отклонила вызов и выключила телефон. В окно забили крупные капли дождя, и тишина в комнате, бардак на полу и растерянный Карл, так же сидящий за столом, показались чуть более нормальными и выносимыми. Лори обернулась. — Прости меня, сынок, — только и смогла сказать Лори. — Всё нормально. Вечер завершился недолгой уборкой и быстрым отходом ко сну, перед которым Карл пожелал матери спокойной ночи, хотя эти слова давно перестали нести спокойствие. Лори крепко обняла сына и почувствовала прикосновения маленьких ладоней на спине. Вскоре дом погрузился в темноту, и ещё один день ожидания закончился. Вот только утром будет не менее трудно снова встать с постели.***
Каждое утро Лори просыпалась с одной мыслью: ночь закончилась слишком быстро. Под лунным светом она долго ворочалась на опустевшей, холодной постели, безуспешно кутаясь в одеяло, чтобы согреться. Сон, беспокойный и скорый, приходил ближе к двум-трём часам, а к шести снова пропадал. Лори больше не пыталась заснуть, хотя усталость чувствовалась в каждых суставе и мышце, — она вставала с постели и сидела в просторной кухне, смотря в окно и поджимая босые, замерзающие на плиточном полу ноги, сидела до прихода Карла, который, как и она, тоже спал слишком мало, чтобы быть бодрым и отдохнувшим. Хотя отдыха Лори не ждала уже давно. В выходной, когда Лори и Карл собирались в больницу, завтрак был быстрым и привычно молчаливым. Карл отрешённо жевал яичницу, будто автоматически, как запрограммированный, кладя кусочки в рот. Лори же не смогла выпить и сок, она устало тёрла воспалённые, покрасневшие глаза и думала, как удержать лицо при Карле, когда зайдёт в палату. Путь до больницы занял не больше пятнадцати минут, за которые Карл не произнёс ни слова, а Лори не знала, стоит ли вообще о чём-то говорить. Она прекрасно понимала, какие мысли теснятся в голове сына, и сейчас видела по его опущенным плечам, по потупленному взгляду в землю, по скованным движениям тела, что это занимает его ещё больше, чем в обычные дни, когда отравляющее неведение разбавлялось домашней работой и окружающими в школе ребятами. Лори надеялась, что на уроках мысли об отце отпускают Карла хоть на несколько минут, что он может увлечься каким-нибудь экспериментом настолько, что забудет о семье. Лори хотела, чтобы он мог забывать об этом хоть иногда, ведь ребёнок не должен испытывать постоянное чувство страха. Лори и Карл зашли в больницу через широкие двери, когда внутрь ввезли человека в инвалидном кресле. Уже подходя к дверям палаты, Лори в конце ярко освещённого энергосберегающими лампами коридора заметила доктора Стивенсона, спешной походкой идущего ей навстречу, и остановилась. Карл взялся за металлическую ручку двери и замер в ожидании врача. — Здравствуйте, — поздоровался доктор Стивенсон, шумно вдыхая-выдыхая воздух раздувающимися ноздрями. Один край воротника его халата поднялся вверх, но доктор этого, кажется, не замечал, до того он выглядел взволнованным. — Лори, я бы хотел с вами поговорить. Наедине, — шепнул последнее слово доктор и бросил взгляд на стоящего рядом Карла. Лори нагнулась к сыну и положила руку ему на плечо. — Мы отойдем на минутку, подожди меня здесь, хорошо, милый? Карл кивнул. Лори шла за доктором, а сердце колотилось в грудь почти до ясно различимого стука. В голову хлынул сразу такой поток мыслей, что Лори была готова разрыдаться только от этого молчаливого шествия до угла. Неужели это всё? Неужели всё, что смогли сделать для Рика, — это продержать его, подключенного к аппаратам в безликой, холодной больнице, три месяца? Лори провела ладонями по лицу — пылает. Руки похолодели, их начинала сводить судорога от внутренней паники. — Что случилось? — напрямик спросила Лори, когда врач остановился и повернулся к ней лицом. Лори впервые заметила растерянность и волнение в чертах доктора. — Вчера у Рика начались скачки сердечного ритма, — нерешительно заговорил доктор, скрещивая руки на груди, а потом пряча их в карманы халата, не находя им места. — Он то убыстрялся, то спадал до минимума. — Врач выдержал паузу. Лори во все глаза смотрела на мужчину, делая вдохи гораздо реже того, чем было нужно организму, — голова закружилась. — Мне кажется, есть вероятность пробуждения. Лори замерла. Тело и сознание будто отключились, умерли на несколько секунд — Лори не чувствовала ни рук, ни ног, язык онемел, а челюсть нелепо отвисла, — а потом кровь резким толчком вновь брызнула из сердца к каждой клетке тела, чтобы дать им самое необходимое. Надежду. Лори зажала рот ладонью и сильно, до колючей и острой боли закусила кожу на пальце. Она хотела разом и засмеяться и расплакаться, а ещё обнять доктора Стивенсона просто потому, что этих светлых, как утренний луч, слов оказалось слишком много и неожиданно для её погрузившейся в чернильный мрак жизни. Голова кружилась; Лори косо провела ладонью по рукаву белоснежного халата, не успев даже на секунду сжать непослушные пальцы, и бросилась к палате. Отросшие ногти цокали о покрашенную стену, Лори подушечками придерживалась её, боясь потерять сознание. Толпа расступалась перед ней. У двери в палату, где остался Карл, было пусто. Лори шальным взглядом осмотрелась вокруг: медработники, пациенты, посетители — сплошь взрослые лица и высокие фигуры — и дёрнула на себя дверь. Сквозняк тёплого летнего дня прохаживался по всей больнице, и в ответ на открывшуюся дверь окно палаты глухо простонало и захлопнулось. Посреди комнаты стоял Карл. Тёмно-синяя футболка и копна каштановых волос среди бесконечного белого как вспыхнувший негасимой точкой света маяк посреди бушующего океана, и Лори ухватилась за это, пытаясь взять себя в руки. Кисти сводило холодом, грудь неритмично, но глубоко поднималась и опускалась, но воздуха всё равно отчаянно не хватало. Карл не двигался, загораживая кровать собой. — Карл? — слабым шёпотом позвала Лори, пока не решаясь на большее. Какими словами сказать, какого эффекта добиться, как показать саму себя — спокойной и сдержанной или расплакаться? Лори понимала: она радуется возможности, которая может не оправдаться, и если так и случится, если врачи ошиблись, а она обманула саму себя, то вместе с разделенной своей надеждой убьёт и надежду сына. Карл не отвечал, и Лори подошла чуть ближе — из-за макушки показались изголовье и цифры на приборах жизнеобеспечения, — на расстояние вытянутой руки, чтобы можно было сжать плечо и устоять самой, подбирая те самые слова, и, когда Лори уже приготовилась заговорить, Карл сказал, словно выстрелил: — Проснулся. Ладонь обессиленно упала на детское плечо, и Лори встала в один ряд с Карлом. В приближающемся топоте ног из коридора утонул оборванный женский вскрик. Подсоединенный к аппарату искусственного дыхания Рик лежал с открытыми глазами.