Сначала порисуем, а потом на революцию.

      *** — Я думаю, что эта картина станет великолепным дополнением моей коллекции. Что скажешь? Не думал заняться художественным искусством всерьез? У тебя есть талант, Маркус. Так развивай его, — раздается неторопливый и тихий мужской голос, а после его обладатель протягивает руку вперед, практически касаясь холста кончиками сухих пальцев, но вовремя убирает в сторону, боясь испортить чужую работу. Работа действительно поражала старого деятеля, он даже не мог сказать, что именно он видел в переплетении полос, узоров и слиянии нескольких, казалось бы, совсем не совместимых между собой цветов. Казалось издалека, что это картина маленького ребенка, чьи картины, а точнее, рисунки, всегда сюрреалистичны, непонятны и изобилуют яркостью, резкостью, тем не менее, стоит только приглядеться, как можно понять, что здесь хозяйкой являлась кисть, которой управлял уверенный начинающий художник, у которого большой потенциал и столько мыслей в голове, что он не находит иного их выплеска, как на бумаге.       Карл Манфред уважал талант мужчины, который за долгое время практически заменил ему родного, живого сына. Маркус занимался некоторое время тем, что помогал больному джентльмену с привычными всем делами, а после этого проникся его духовной культурой, нашел для себя интерес в искусстве, ведь считал, что именно искусство однажды сможет спасти не только его, но и других людей, к примеру, страдающих от чужих нападок и агрессии. Именно это изобразил Маркус, он изобразил свое желание однажды повлиять на мировую историю, научить людей лояльности и простоте отношения друг другу, тем не менее, пока что все эти планы находили свое место на бумаге и могли лишь снова и снова поражать разум Карла, который видел в Маркусе не просто художника-любителя и глупого фанатика, а личность весьма сообразительную, четкую, точно знающую, что ей нужно и от кого. Это было похвально, похвально в двадцать первом веке, где последнее время никто и ничего не может без чьих-то подачек, тому был пример печально известный Лео Манфред. — Что мне делать? — спустя какое-то время поинтересовался смуглый мужчина, переводя взгляд зеленых глаз на старика. — То, что ты считаешь нужным, конечно же, — отвечает он, медленно кивая. ***       Тот случай, когда Маркус впервые преодолел страх перед белым холстом бумаги и наконец-то понял свое истинное предназначение, стал ключевым, подтолкнувшим его в сторону одной из художественных студий, где быстро зарекомендовал себя, как человека достаточно способного, интересного в своих взглядах на жизнь и на происходящее вокруг. Единственное, что могло огорчить, так это относительная необщительность творца и его жесткость. Определенно, Маркус был создан не только для того, чтобы засиживаться до поздней ночи в уже пустом помещении и, чуть нахмурившись, исправлять незначительные косяки своих картин. Скоро наступит то самое время, когда художник встанет со своего места и явит всем свою жгучую, пылающую жаждой равноправия и справедливости натуру революционера, лидера, который будет защищать тех, кто в этом действительно нуждается. *** — Так что, как насчет живой натуры? Есть один. Надеюсь, все получится более, чем замечательно. Птичка на хвосте принесла, что ты давно хотел попрактиковаться в чем-то таком, — произносит человек, чьего лица Маркус не помнил, более того, не помнил даже имени, тем не менее, поднял глаза от холста и медленно кивнул, перенося стул и все свои принадлежности немного в сторону, а после этого приготовил карандаш. Для временного наброска, чтобы для начала изучить чужое тело, приучить руку изображать изгибы и все такие важные мелкие особенности, которых не поймаешь кистью, рисуя что-то из головы.       Он снова отвел тяжелый взгляд в сторону, погружаясь в слишком серьезные для простого художника мысли, но то и дело прислушивался, ждал, когда скрипнет старая дверь и на пороге появится его натурщик или же натурщица. На самом деле, Маркус даже больше надеялся на мужчину, так как женское тело всегда давалось ему тяжелее, потому что линии четкие, твердые и резкие, им было не так просто придать нежности и легкости, ведь женское тело — это, чаще всего, простота, хрупкость и чистейшая эстетика. Мужское тело таким назвать нельзя.       Но Маркусу не пришлось ждать слишком долго, так как вскоре на пороге появился высокий мужчина с настолько добрыми голубыми глазами, что Маркус сразу понял, с чего он начнет свой набросок. Он для себя сделает несколько зарисовок этих потрясающих глаз, которые еще ни у кого не видел. Определенно, натурщик попался достаточно хорошего, не слишком крупного, но и не хрупкого телосложения, светловолосый, в белой рубашке и темных брюках. И сейчас этот человек стоял, сжимая в кулаке свой галстук, а после этого потянулся к пуговицам верхней одежды, расстегивая их и обнажая шею, небольшую выемку и часть не очень ярко-выраженных ключиц. Брови Маркуса приподнялись в некотором непонимающем происходящего жесте, но почти мгновенно вернулись в исходное положение. — Добрый вечер. Вам не надо раздеваться. Я не рисую голых людей, — кратко произносит, а после этого называет мужчине свое имя, ведь тот до некоторых пор сохранял молчание, внимательно рассматривая окружающую обстановку и лишь изредка цепляясь взглядом за своего нового художника. Судя по всему, этот блондин не испытывал никаких положительных эмоций, находясь на месте чужого вдохновения, где остро пахло воском, гуашью и канцелярским клеем. — Меня зовут Саймон, — наконец-то произносит, а после этого присаживается на назначенное место и принимает ту позу, которую от нее требовали. Маркус мог поклясться, что заметил на чужих губах легкую улыбку, когда стал объяснять свою идею. Странно, ведь Маркус не говорил ничего смешного, но предположил, что его натурщик просто очень положительная, скорее всего, застенчивая личность, не любящая к себе слишком много внимания. — Саймон, поднимите подбородок. Еще чуть выше. Еще. Отлично, — заговорил, после этого касаясь костяшкой пальца чужой скулы и чуть-чуть поворачивая голову в сторону, таким образом, чтобы можно было рассмотреть чужой, практически идеальный профиль, на котором художник и хотел заострить свое внимание, выделить его особенную красоту и некоторую даже эстетику, не женскую, конечно, но хотя бы какую-то. Мужчина был более чем доволен тем, что ему модель попалась покорная, понятливая, которая поддавалась под каждое прикосновение, словно пластилин и совсем не сопротивлялась, даже если приходилось повторять это самое ≪ выше, вбок, в сторону ≫ по нескольку раз. Тем не менее, наконец-то все закончилось и сам Маркус устроился на своем месте. Впереди этих двоих ждало несколько часов работы, притом достаточно кропотливой, ведь рисовать человека напротив — это не просто срисовка, это еще и отличная тренировка, попытки смотреть на людей другими глазами, испытывающими, внимательными, что заметят любую, даже самую крошечную родинку или шрамик. Порой такая ерунда становится настоящим украшением, но вот Саймон не обладал таким богатством. Его кожа — молочно-белая, ровная, даже тени не видно в районе скул, так как мужчина обладал достаточно крупным лицом, тем не менее, несимпатичным это его совсем не делало. Возможно, именно в этом и заключается достоинство Саймона, а еще в его безмерно добрых, каких-то усталых глазах, Маркус смог отыскать что-то родное для себя, словно заглянул в саму душу. Чистую, простую, в которой нет места корысти и лжи. ***       Он продолжает выводить кистью очертания мужского тела напротив. Старается так, как и всегда, а, заполняя глаза тысячью синих оттенков, даже задерживает дыхание. Кажется, словно и не человек вовсе рисует, а машина — строгая и сосредоточенная точно на своей цели, тем не менее, способная все еще испытывать какие-то чувства и эмоции. Девиант? Все может быть, но порой даже машины лучше, чем некоторые люди,\ и Маркус это знал, знал он, что и Саймон в это посвящен, пусть они с ним даже не знакомы, тем не менее, у них была одна общая деталь, которую мужчина заметил лишь спустя какое-то время, когда Саймон, не выдержав, чуть встряхнул головой и его висок задел любопытный луч закатного солнца. На виске темнело крошечное родимое пятно, такое же, как и на виске Маркуса. Это было уже интересно, это заставило кисть зависнуть над портретом, а взгляд сосредоточить на Саймоне, который теперь сидел ровно, продолжая изгибать губы в легкой, беспечной улыбке, такой, о которой его попросили. — Что-то не так? — внезапно интересуется натурщик, понимая, что художник уже не так сосредоточен на своей работе, как того хотелось. Кажется, блондин снова почувствовал себя неловко, ведь попробовал опустить взгляд, дабы отвлечься от чужого, сосредоточенного на нем внимания. — Твое родимое пятно. У меня такое же, — снова начинает рисовать и в этот раз уже не отвлекался, в этот раз сосредоточился полностью на картине, которая была закончена только тогда, когда солнце село за горизонт и окна потемнели, словно их завесили тяжелой траурной тканью. *** — Простите, Маркус? — окликает мужчину Саймон, делая несколько шагов навстречу, а после этого улыбаясь, но уже свободнее, чем в начале их сотрудничества. — Спасибо большое за ваше терпение и такие красивые вещи, которые Вы делаете. Надеюсь, я был достойной моделью. Если потребуется, то Вы всегда сможете рассчитывать на меня. Неспроста одно родимое пятно на двоих. Не знаю, к чему это. — он уже не прячет глаза и смотрит четко в чужие — зеленые и серьезные. — Никто раньше на первой встрече не замечал его. Слишком бледное. — Возле гардеробной на первом этаже стоит небольшой органайзер с визитками. Там есть и мои контакты. А также адрес студии, если случайно забудете дорогу, — произносит, кивая собеседнику, а после этого несколько раз отряхивая смуглые пальцы от краски, да только все безуспешно. — Я думаю, что у нас есть что-то общее. Я не про, — стукнул себе пальцем по виску. — Мы преследуем одни цели, не так ли? Саймон медленно касается своего родимого пятна, а после этого, бросив тихое и загадочное ≪ возможно ≫, скрывается за дверью студии, оставляя художника наедине, тем не менее, почти мгновенно вернулся. Поблагодарил снова за отличную работу, попрощался и ушел, но Маркус знал, что не навсегда. Знал, что Саймон обязательно возьмет внизу визитку и потом обстоятельства их еще ни один раз сведут. Может быть, эти родимые пятна доказательства того, что они созданы для чего-то особенного, может быть, есть и другие такие люди и их нужно разыскать, но уже вдвоем. Маркус знал, что между ними проскочила искра. Нет, не такая, которая проскакивает между влюбленными, а искра между людьми, которые в будущем точно должны разделить одно большое, общее дело, а итог будет зависеть только от их общих усилий.