***
Гаара проснулся на полигоне — их с Саске разбудили уборщики. Гаара помнил, что они с Учихой подрались, немного поговорили, а затем снова подрались. Никаких демонов и иллюзий, только тайдзюцу. «Мужик должен драться на кулаках», — прочел Гаара в приемной у стоматолога. На столике лежали журналы для настоящих мужчин и настоящих женщин, — выбирать не приходилось. — Господин Казекаге, — прошептали уборщики. Гаара посмотрел на них, поморгал, затем рывком подобрался и встал. «Чертов Учиха! — рыкнул он про себя. — Договорились же, без иллюзий. Какие нахрен уборщики?!» На господина Казекаге смотрели двое гражданских почтенного возраста. Они не нападали, наоборот, замерли в ожидании его действий и, кажется, дышали через раз, что очень вредно в их годы. Гаара огляделся. Чертов Учиха сопел, зарывшись носом в ткань своей уже не белой рубашки. «Заснули грязные, вонючие… идиоты», — оценил ситуацию Гаара. Но стоило ему дернуться, разминая предплечья, как Саске Учиха подорвался — жаль, не на бомбе — и вмиг оказался рядом, а пальцы поглаживали рукоять кусанаги. — Ты бы еще позже встал, — поддел его Гаара. — От них не исходило опасности. — А от меня? — Хм. — Я не бью людей во сне. Где тут логика, Учиха? Уборщики смотрели на них с интересом. Как позже скажет Канкуро: «Ну… знаешь, по деревни ходят определенные слухи». Но о них, к счастью присутствующих, Гаара пока не знает. С Учихой он расстался на выходе с полигона. Наверное, со стороны они выглядели как два приятеля после коллективного отравления. Отравились друг другом.***
— Сакура? Разбудить Мацури было опрометчиво, совершенно неразумно — Сакура кляла себя за то, что решилась на это дело после холодного душа. «Канкуро волнуется, — передразнила она себя. — Если б волновался, давно бы забрал». Мацури решительно не собиралась уходить. Может, в Деревне Песка какие-то особые, исключительно странные правила гостеприимства? Или это она расплачивается за вчерашнюю вольность? Зуб за зуб. Ты распорядилась моим временем — вот, получай ответку. Мацури сидела за столом — на месте Гаары, смотрела вопросительно — не так, как Гаара. Медику даже стало не по себе. С нытьем она хотела покончить. Хватит унижаться перед собой и чужими. О чем говорила Мацури? — А? Блестяще. — Как думаешь, две женщины смогут поднять ребенка? Сакура застопорилась, и сковородка замерла на весу, над огнем включенной конфорки. — Ты это сейчас о ком? — осторожно спросила медик, будто лишние слова могут перекинуться на нее огнем. Что это, крах личной жизни или новые возможности? — В Суне есть бабушка, — Мацури вздохнула, — мы с ней подружились. Она совсем одна и всегда хотела внучку. Как думаешь, она сможет сидеть с ребенком в рабочее время? Это нормально — просить ее об этом? «Вчера она что-то несла про аборт. Теперь вторая фаза. Видимо, девчонка вошла во вкус, — подумала Сакура, и тут же встрепенулась. — Неужели и я так выгляжу со стороны?» Стало противно: пожевываешь ситуацию, пожевываешь, как верблюд, а выплюнуть не можешь, решение принять не можешь. И ворочаешь мысль: вдруг Гаара загулял с кем, нет, он просто забыл, очень занят, а ты все о себе да о себе. И непонятно было, чего хотелось больше: утвердиться в правоте или устыдиться подозрений. «Что ж из тебя за куноичи такая?» — проснулась внутренняя Сакура. Давно не виделись. Как отдохнула? Смотрю, ты сегодня в ударе. — Ты хочешь сделать омлет? — спросила Мацури. Послышалось другое. Кажется, в голове дырка, и из нее медленно, но верно вытекают мозги. Сакура перевела взгляд на столешницу. Скорлупа на разделочной доске, коробка рядом. Разбитые яйца на сковороде. Подсолнечное масло не закрыто. «Хозяйка», — улыбнулась себе медик. — Нет, — отрезала вслух, и выбросила сковородку в мусорное ведро. — Ненавижу яйца, — упаковка полетела следом. Мацури нахмурилась: нечестно, у нее больше причин для злости. Кто знал, что единожды переспав с Канкуро — не по пьяни, а по грусти, — она будет жалеть об этом возможно всю оставшуюся жизнь. Конечно, шиноби она — хреновый, и в другое время могла бы надеяться… эх, максимум, что ей грозит — свалиться с дерева, плюхнуться в реку. А кто сказал, что мир вокруг установит мир в душе?***
Гаара устало потирал виски. — Это и есть твое неотложное дело? — спросил он. — Дело, из-за которого ты обыскал всю деревню? Канкуро энергично замахал руками, как будто и оправдывался, и отмахивался от жары. — Так я же о тебе беспокоюсь! В твоем положении имидж очень важен. — И ты не мог подождать час? — напирал Гаара. — Да не парься ты о своей девчонке! — улыбнулся Канкуро. — Никуда она не денется. С Мацури, вообще, не укроешься. Ее услышат и в Деревне Звука. — При чем тут Мацури? — Казекаге заметно раздражался. Сперва Учиха, теперь родной брат. — Так у них девичник! — воскликнул тот радостно. — Какой девичник? — Так это… а разве нет? Гаара молчал. Канкуро вытер губы ладонью: в резиденции было жарко, пот скопился в носогубных складках и медленно стекал вниз. Канкуро захотелось пива. Он не планировал встречать утро своего единственного выходного на работе. Он, вообще-то, планировал проснуться в женских объятиях, а потом жмуриться от того, как чужое тепло спускается все ниже и ниже. Пока не ощутит, как мягкие волосы щекочут его бедра. К сожалению, некоторые желания… падают. Опадают. Облом. Или это гормоны разыгрались заранее, или это у нее такой характер — читай, паршивый, — который Канкуро сперва не разглядел, но его благоверная отчего-то не поверила, что миссию могут поставить на «их вечер». Внезапно и внутри деревни. «Кобель», — вершина существования Канкуро, остальные варианты предполагали нецензурную брань. Кукольник получил мазохистское удовольствие от того факта, что они все-таки похожи. Как бы Мацури это ни отрицала, но крепкую брань она любила. И любила ладонью по заднице. Со всей дури. Жаль, ночью выбить дурь не удалось. Но как он мог рассказать подробности, если его просили не рассказывать подробности? Как он мог взять ее с собой, если его просили никого не брать?***
Тен-Тен, наученная держать эмоции в себе (пусть в последнее время с этим были некоторые сложности), не выносила, когда люди позволяли себе жаловаться и на этой жалости паразитировать, особенно когда повод был смехотворный. Посредник, самостоятельно выбравший себе звучное и значительное имя Рикудо, совершенно его не оправдывал, зато оправдывал себя, неся околесицу и принимая Тен-Тен за одну из наивных девочек, что ранее не вели дела с теми, кто пытался их надурить. С Тен-Тен он промахнулся: она могла бы дать ему фору в искусстве торга. — Значит, так — Тен-Тен храбрилась пуще прежнего, практически раздувалась. Нечестный поставщик висел на кунаях, как белье на прищепках. Тен-Тен обездвижила его и пригвоздила к стене. — Вот скажи мне, — продолжила она, — на чем держатся деловые отношения? Рикудо молчал. — Ну? — На силе? — проблеял он. — На доверии, — вздохнула Тен-Тен и про себя добавила: болван! — Да, — поставщик усиленно закивал, — на доверии. Отпусти меня, пожалуйста. — Так что ж ты кидаешь меня, падла? А? А вот такого она от себя не ожидала. Просто режим Учиха Саске, воу! — Так дайме… — В каком месте дайме участвует в наших с тобой отношениях? — Он поднял налоги на бизнес! А у нас он малый! Малый бизнес! — захлебывался поставщик. — Ты чего мне гонишь про малый? Мы сколько лет работаем, а? Уж моей матери не знать, какая у тебя сеть! — Так ваша матушка не так поняла… — Наша матушка слегла. Ты понимаешь, как я расстроена? — говоря это, Тен-Тен начала аккуратно разворачивать свиток с оружием. — Я понял! Понял! Вашей матушке желаю выздоровления! — И? — она приготовилась атаковать живую мишень. — Цена старая! — засуетился Рикудо видя, что Тен-Тен не останавливается. — Старая, я говорю! — Горло не надорви! — в руках у Тен-Тен появился огромный сюрикен. — Красивый, да? — она любовно погладила оружие. — Вроде твое производство. — Я сделаю скидку! Два, нет, пять процентов! — Пятнадцать! — Пятнадцать? — Да. — Но малый бизнес! — У тебя сейчас вообще никакого бизнеса не будет. Тен-Тен сама не понимала, что с ней происходит. Она смаковала удовольствие, играя на нервах несчастного торговца. Парадоксальным образом присутствовал и стыд за свои методы. — Понял! Пятнадцать! — поставщик всплакнул. — Ваша мама, наверное, вами гордится. — А то! Тен-Тен освободила Рикудо, взяла с него расписку, сопроводила на склад. Проследила, чтобы поставщик распорядился отправить товар в Коноху, в магазин ее матери. Много товара. По старой цене. Минус пятнадцать процентов. — Надеюсь, ты понял, — она обняла Рикудо на прощание. — Я тебя не то, что из-под земли, я тебя из гроба достану. И с чувством выполненного долга, со смехом, потрясающим, сотрясающим грудную клетку, она разбежалась и вскочила на ближайшую крышу. Суна лежала перед Тен-Тен. Это был первый день, когда она почти не думала о Неджи. Удовольствие прервал насмешливый голос: — И что это было? К сожалению, не Учиха. Почему к сожалению? — Воспитательная беседа. Канкуро подошел ближе и уселся, смотря на нее снизу вверх: — Так ты мужика не найдешь, — присвистнул он. У Тен-Тен закатились глаза. Как будто их не было. Как солнце за облака. Потрясающий сексизм. А свою сестру он видел? Ее характер? Как бы то ни было, Тен-Тен не могла на него злиться. Из тройки песчаников Канкуро всегда казался ей самым миролюбивым и, если это вообще применимо, самым адекватным. Он рос рядом со стервозной сестрой и смертоносным братом, которому только дай что-нибудь у кого-нибудь откусить, от кого-нибудь откусить, так что не было у него выбора. Добродушный и юморной, Канкуро скрывался за иронией, как за марионеткой — это Тен-Тен еще за время войны поняла. Тогда же впервые позавидовала ему. Тому, как он любит жизнь, как принимает ее со всем, даже когда та хрупка и нестабильна как в войну, так и во время мира. Он позволял себе хохотать во всю глотку в комнате, заставленной хрусталем — его слишком гордыми и слишком уязвимыми родными. Но все равно. Она не наивная девчонка, а шиноби. Поэтому... — Что тебе нужно? — Помощь с оружием. — Тебе?! — Тен-Тен уставилась на него. Кажется, глаза вернулись на место. Она выдохнула и плюхнулась рядом, понимая, что и это не совсем по-женски. К черту! И что насладиться закатом в одиночестве ей не дадут. И что темные брюки, все будут в песке. Как освобождает это «к черту»! Знатная вещь. — Зачем тебе я? — выдохнула она, одновременно прикидывая, где бы мог находиться Учиха. — Ты знаешь, что через неделю в Суне будет съезд дайме? Он спросил это серьезно, заставляя Тен-Тен напрячься. Обычно Канкуро относился к миру немного проще, чем остальные в ее окружении. Возможно, мир это заслужил.***
Когда Сакура накормила и выпроводила Мацури, она об этом пожалела. Мыслительная радиостанция освободилась от лишних шумов и принялась терроризировать медика с удвоенной силой, что таблетки от головы не помогут. Сакура, кажется, совсем потеряла голову. Поэтому она спешно собралась и выбежала, именно выбежала на работу, — в центре оставались дежурные и парочка ассистентов. Все-таки компания, да и работы столько, что… в общем, если счастье в труде, то Сакура — самая счастливая. Тем не менее, она поймала себя на том, что всю дорогу до центра оглядывалась и оборачивалась — наверное, шея затекла. Точно шея. Гаара ее не встретил и не проводил. Но это неважно. Сакура уже и забыла о невоспитанном Казекаге, когда ближе к обеду получила сообщение. Самое оскорбительное сообщение во Вселенной. После которого она должна натянуть свои перчатки, нет, не медицинские, и пробить стену. Пробить стену человеком. Давно она этого не делала! Казекаге не последний человек в деревне, но и не последний человек в своем роду. В Суне останутся Темари, Канкуро, неродившийся племянник. Суна переживет. Или даже лучше! Деревня оскорбится, Сакура вернется в Коноху… чтобы что? Верно! Чтобы продолжить путь гениального неудовлетворенного ирьенина. Свой путь ниндзя! — Сакура-сама, вас ожидают внизу, — ассистентка заговорила, попутно извиняясь, но лучше бы не говорила под руку. Сакура закусила губу, рассматривая образец. Какая интересная клетка! Или нет. — Скажи, я занята. — Но, как же… — растерялась ассистентка. Сакура перевела на нее тяжелый взгляд и победно усмехнулась: скольким жителям Деревни Песка совершенно невозможно отказать? — Ладно, скоро буду. Сакура стянула перчатки. Она не собиралась ломать ему кости, по крайней мере, на словах она собиралась быть, нет, не милой, а взрослой. Если он сейчас позволяет себе забывать о девушке, которая ему вроде как колоссально-максимально-невероятно интересна, то что же будет дальше? Сакура поправила медицинский халат и сменила прическу: распустила волосы, закрученные в жгут, и заколола передние пряди, отвела их за ухо, украсила заколкой со скарабеем. Она собиралась быть взрослой и наказать Гаару равнодушием — взрослые именно так и поступают. Это не он, а она пропустила их свидание ради Мацури. А Мацури подтвердит. Жаль, нельзя сказать, что ей нравится Мацури, — вот это будет неправдоподобно. Хотя… пришел бы он с утра! Вниз она спустилась намеренно медленно — не фарфоровый, а песочный, не сломается — подождет. И Гаара не сломался, потому что внизу ее ждал Саске. «А Саске за полгода расцвел», — неосознанно отметила Сакура, не решаясь ступить с последней ступеньки. Ей пришлось это сделать, потому что Саске обернулся. Кажется, он немного подрос. Кажется, стал шире в плечах. Кажется, купил выражение лица попроще. Но такой же серьезный. Или ей все это кажется, потому что они полгода не виделись, потому что она старательно забывала его. В ее памяти они виделись в последний раз не у ворот Конохи, а где-то во сне когда-то давно. И почему на нем такая закрытая одежда, практически официальная униформа шиноби, практически Анбу, но он ведь не Анбу. Вот, смотрит на нее, довольный произведенным эффектом. Без маски. Наверное, она слишком долго стоит молча, ошеломленная и опрокинутая изнутри. Но она ведь Сакура-сама, и рано или поздно, но это должно было произойти. И Сакура шагает ему на встречу, молясь выглядеть как профессионал, а не маленькая нелепая поклонница. И говорит, наверное, слишком приветливо, слишком искусственно: — Добрый день, Саске. Каким ветром тебя в Суну занесло? Каким ветром она вдруг стала говорить, как тетушка? Сакуре захотелось надавать себе по щекам. — Миссия. Как всегда развернуто. Саске кивнул ей в сторону дверей. Они вышли на улицу, и Сакура запоздало подумала, что будет, если ее увидят с Учихой — а ее непременно увидят, — что будет, если об этом расскажут Гааре — а люди непременно расскажут. Хочет ли она этого? Хочет ли, чтобы Гаара приревновал? Но что ей, руководителю научного центра, даст такая слава — слава девушки, гуляющей с психически нестабильными бывшими нукенинами, убийцами, нарушителями общественного порядка? Что подумают о ней, и стоит ли оно того?***
— Мацури. — Казекаге-сама. Гаара скривился: очень информативно начинается разговор. И что это ей нужно? Канкуро, приставший со сведениями от Тен-Тен. Жалобы от горожан. Канкуро, сетующий на проблемы с горячей водой. Дайме должны прибыть через неделю. Казекаге собирается свергнуть дайме. Спутать им все карты. Какого хрена перед важный собранием он должен заниматься горячей водой? И апогей его утра — Харуно Сакура. Гаара мял в руке клочок бумаги — она запихнула его ястребу в клюв, даже не удосужившись привязать свиток к ноге. А если б проглотил? Сакуре не стоило так драматизировать. Он же извинился, в конце концов! Да, обманул, сослался на занятость. Точнее, почти обманул: присмотр за бывшим нукенином — та еще занятость. У Саске — одна рука, но долбанутости хватит на армию. Однако песчаник должен признать: Учиха появился весьма вовремя. Еще вчера Гаара так не думал, но очередное напоминание брата о приезде дайме навело на определенные мысли. В конце концов, Саске здорово умеет отвлекать внимание. Привлекать внимание. У него это на роду написано. Посмотрите на его лицо! Да, внимание. Главное, что б не Сакуры. Гаара сжал клочок бумаги в руке. Мало что осталось от непонятого вопроса: «Казекаге, а вы знаете, что такое феминизм?» Определенно, Казекаге не знал, что за время своего пребывания в его деревне Сакура успела посетить стоматолога. И выбрать там журнал для настоящих женщин. Если б Гаара знал, стоматологии в деревне уже не было бы. — Ты здесь больше не работаешь, — он попробовал вернуться к бумагам, но Мацури не понимала намеков. А раньше понимала с полуслова. — Я знаю. Гаара посмотрел на нее, поморгал и устало откинулся в кресло. Не надо было спать на полигоне. — Ты и твой будущий муж загоните меня в гроб. Песчаный гроб, только в нем можно спрятаться. — Я знаю. — Так зачем ты здесь? — свой вопрос он практически прошипел. Но Мацури была непробиваема. Она смотрела на него с какой-то неприличной, неоправданной уверенностью. — Казекаге-сама, а вам знакома женская солидарность? На личном примере — нет. Раньше Гааре казалось, что самое сложное — это подойти к девушке и обозначить свои намерения. Гаара был очень наивен.***
— Сакура, это не так легко, как я думал, — начал Саске. — Ну раз мы оба в Суне, может, прогуляемся? — Что? Она шли по улице уже минут десять и, кажется, отклонились от привычной дороги — Сакура дороги не разбирала, хотя тумана на улице не было, только злой ветер. Под настроение. Ветер сжимал мысли, сминал их, как пластилин. Вспомнился бар, где они пили с Мацури. Представился развязный, развязанный, изливающий душу — поскольку она у него все-таки есть — последний Учиха. Сакура отмахнулась. Она была слишком правильной, и ее саму от этого тошнило. Она была слишком правильной и привыкла говорить о чувствах прямо, какими бы эти чувства ни были, какой бы ответ не предполагался. Ситуация с Казекаге выбила ее из колеи, и Сакура не хотела запутываться еще больше, утопая в неопределенности по всем фронтам. В конце концов, Сакура привыкла говорить о чувствах, даже когда не просят. Да никогда не просят! Но ее это не останавливало. И теперь, когда она не просто идет рядом с Саске, но идет рядом с Саске и чувствует себя немного по-другому... ей кажется, он должен об этом узнать. И Сакура, несмотря на неловкость — помнит, что говорить такое ее не просили, — все же начинает: — Саске, я любила тебя слишком долго и сейчас… — здорово, она запинается, — нет, я не то, чтобы… — глубокий вдох, — если коротко, я вдруг поняла, что могу нравиться. Учиха смотрит на нее, не моргая. Видимо, она поняла, а он не совсем. Сакура решает пояснить: — Нравиться, а не просто бегать за кем-то. Лицо у Саске — нечитаемое. Сакуре хочется его захлопнуть, как книгу Джирайи, которую она не осилила. Саске тоже не осилила. Бывает. Но Сакура никогда не сдается. Она упорно тренировалась, была упряма в любви, и вот она, глава медицинского центра и перспективная по всем фронтам — это она себя успокаивает, — предпринимает третью попытку закончить мысль. — Я могу быть не приложением, а полноценным участником, понимаешь? И лоб у меня не такой широкий. — При чем тут твой лоб? — в Учиху толком не вникнешь: то ли зол, то ли растерян. Может, все сразу. Сакура привыкла, что у Саске всегда все сразу: буря эмоций в стакане воды. И он принимает их по трижды в день, и сам не может понять, что выпил. Сакура привыкла, что его раздирают противоречия. Одно время она даже думала, что действительно понимает его. Саске, видимо, решает закрепить успех, выдает: — Отличный у тебя лоб. Она ждала этого семнадцать лет. Наверное, Сакуре надо упасть ему в ноги и кланяться, и кланяться. Но ее хватает только на шепот. — Вот и я говорю. Отличный. Повторять себе комплименты — это очень полезно. Так и стоило начинать день. А не с Мацури. — Сакура? — А? — Ты меня слушаешь? — Учиха останавливается у закрытой лавки с сувенирами. Поглядывает в витрину. Нервничает? Показалось. Сакура вспоминает предупреждение: возможна песчаная буря, но вероятность небольшая. Вот почему на улицах людей так мало, но они все-таки есть и даже оборачиваются. — Конечно, да, — говорит она. Конечно, нет. — Хорошо, — выдыхает Саске. — И что ты об этом думаешь? — он смотрит уже не на витрину, а на Харуно. Да так внимательно, что и взгляд не отвести. — Я не знаю, — Сакура выдает единственный безопасный ответ. Она, и правда, не знает, что он ей там предложил, может, вообще, посмеялся над ее чепухой про «любила» и «лоб». О чем она там бормотала? — Я понимаю, ты удивлена, — спасает ее Саске. — Я никогда такого прежде не говорил. Я говорил многое, о чем хотел бы забыть… — Забыть, — повторяет Сакура на автомате. Она смотрит, как шевелятся его губы, замечает, как он насупится, явно сомневаясь в сказанном, и старается не думать, что он все тот же Саске, только лучше. Намного привлекательнее. Такой же сложный и потерянный, нуждающийся в заботе и тепле. Все тот же Саске, что чуть было не убил ее. Который хотел ее убить и остановился не по своей воле. — Я много чего до сих пор не принимаю, — проговаривает Саске, скорее, для себя. — Я не закончил, а только начал, но я бы хотел знать, что есть кто-то. Кто-то особенный, понимаешь? — Ты хотел бы? — хмурится Сакура. — Да, и я думаю, этим человеком могла бы стать ты. — Ты хотел бы? — Я уже сказал, — настороженно повторяет Саске. — Ты — тот человек, который сможет понять… мы столько прошли, и ты… — Ты хотел бы? — Сакура! — Учиха раздражен. — Сколько раз я должен повторить? Раскатистый девичий смех с ветром проносится по смежным улицам. — Ты хотел бы, — усмехается она. — Нет, Саске, ты меня поражаешь. Вы оба! Оба меня поражаете. — Значит, оба, — Учиха не сводит цепкого взгляда. И Сакура понимает, что сболтнула лишнего, вот только ей все равно. — Саске, ты… — она запинается от смеха, — Саске, ты… Учиха хмурится сильнее. Сакура пытается успокоиться. Когда получается, она на полном серьезе спрашивает: — Саске, а ты можешь написать об этом в газету? — В смысле? — Закажи объявление. Я, Учиха Саске, хотел бы...