Наконец-то

Яркая вспышка-пробуждение прошивает, кажется, каждый крохотный нерв в теле. Тсуна открывает глаза и тут же жмурится — сияние кругляша ириевской махины ослепляет. Ощущения возвращаются стройной вереницей: зрение — алые круги под сомкнутыми веками, слух — мерный гул техники, ритмичное клацанье клавиатуры, обоняние — острый запах металла, тяжелый дух сырой земли, остальные наваливаются гурьбой, и ощущение собственного тела ударяет по мозгам. Тсуна пошатывается, его ловят под руку, не позволяя оступиться. Минуту назад он смиренно ловил пулю, с легкой руки пущенную аккурат в лоб, драматично слетал с кресла и безжизненным мешком валился на пол. Интересно, сколько месяцев прошло с того дня? Как только он привыкает к яркому свету и смаргивает муть в глазах, перед ним всплывают глаза Ирие Шоичи, рыжие вихры его волос лезут в лицо. Спрашивать, как все прошло, нет смысла — исход рискованного плана читается в счастливом взгляде. Тсуна отступает на шаг, возвращая равновесие, благодарно кивает. — С возвращением, — улыбается Ирие. — Рад снова с Вами познакомиться, Савада-сан, — второй голос застает врасплох. Тсуна переводит взгляд, изумленно выгибает бровь: третьего человека по плану здесь быть не должно. — Кажется, младший Дечимо внес свои коррективы. — С мягкой усмешкой он качает головой и протягивает руку незнакомцу. — Савада Тсунаеши. — Спаннер. — Молодой человек принимает рукопожатие, его ладонь жестковатая и сухая, хватка цепкая. — Рад знакомству, Спаннер. Еще раз услышу от тебя «Саваду-сан» — пеняй на себя, — грозит Тсуна и, поймав в ответ кивок и ухмылку, обращается к Ирие: — Что мы имеем в результате? — Бьякуран повержен, кольца Маре запечатаны, разрушения во всех существующих мирах устранены, — рапортует тот с воодушевлением. — И в нашем в том числе. Тсуна непонятливо хмурится, но вскоре осознает родную тяжесть кольца, и сердце наполняют спокойствие и радость. Он поднимает руку, — металл ярко бликует в искусственном освещении, — сжимает кулак, и камень сию же секунду вспыхивает пламенем, чистым и мощным, такое возможно разжечь только с кольцом Вонголы. — Мне его не хватало, — выдыхает он с улыбкой. Груда хлама на одном из рабочих столов с грохотом заходится частой-частой дрожью. Спаннер на своем месте дергается от испуга, Ирие вскрикивает, отступая назад, а Тсуна в несколько нетерпеливых шагов оказывается рядом и выуживает подрагивающую от нетерпения оранжевую коробочку Вонголы, немедля ее открывая, — и вот уже Натс извивается у его рук, ластится к коже, к кольцу, оставляет на пальцах язычки пламени со своей гривы. Почуял хозяйское пламя издалека. Соскучился по волнам спокойной энергии и уверенности, исходящих от Дечимо этого времени. — Я тоже по тебе скучал, — смеется Тсуна, чешет львенка за ушами и получает звонкое довольное урчание в ответ. — Не хочу прерывать ваше трогательное воссоединение, но тебе стоит знать, что вашим младшим версиям удалось высвободить истинную силу колец… — возбужденно тараторит Ирие, но Тсуна перебивает, наглаживая Натса, уже взобравшегося на плечо: — Потом, все потом. Прости, но я хочу посетить одно место, пока остальные не вернулись. Ирие изумленно хлопает глазами и внезапно заливается смехом: — Да ты же просто сбежать хочешь! — Не обессудь, — усмехается Тсуна, направляясь к выходу. — Но я бы предпочел быть подальше отсюда, когда они узнают о том, что моя смерть была фикцией. Лес дарит вожделенное уединение, когда он приземляется среди деревьев. Отросшие волосы, спутанные ветром за время короткого скоростного полета, лезут в глаза. Тсуна гасит пламя и снимает рукавицы, пряча их в карман брюк. Надо же, десять лет прошло, а он до сих пор использует их, несуразные и детские в повседневности — красивое смертоносное оружие в дуэте с пламенем. Но внешний вид может сыграть злую шутку, и в этом они как ничто другое соответствуют самому Тсуне. Пусть разница между гипер-режимом и собственной личностью уже почти не ощутима, пусть он вытянулся, раздался в плечах — враги по-прежнему умудряются не воспринимать его всерьез. Тсуна иронично усмехается, сочувствуя этим глупцам. За густым древесным покровом таится небольшая прогалина. Тсуна в жизни не отыскал бы ее, если бы его туда не тянуло магнитом. Вперед, вперед, к массивному элегантному гробу с крупной, увитой гибкими стеблями римской десяткой и гербом Вонголы на крышке. Он не знает, почему это место так манит, почему так хочется увидеть, прикоснуться, побыть рядом с этим треклятым гробом, но знает точно — это первый и последний раз. Следующего не будет, как не будет самого гроба, черт с ними, с дорогим деревом, с позолоченной гравировкой и обитыми шелком стенками — сжечь и сплясать вокруг костра, чтобы жар пламени посмертной воли обжигал кожу, чтобы искры летели во все стороны, чтобы с треском слезало лаковое покрытие. Странные мысли, конечно, но Тсуне сейчас все равно, о чем думать, лишь бы не о насущном. В любом случае, он получил, что хотел: несколько минут тишины. Он все еще не отошел от составления плана сражения с Бьякураном. Пусть они и продумывали его с Ирие вдвоем, но каждая мелочь имела колоссальное значение, одна ошибка могла порушить к чертям их Мир, разобрать по кирпичикам и сложить в башенку у ног Бьякурана. Тсуна привык брать на себя ответственность, но в таких масштабах — слишком даже для него. Для кого угодно, на самом деле. Он опускается на траву и подпирает спиной высокую стенку гроба, откидывает голову на крышку. Шальные лучи солнца, проскальзывающие меж танцующих на ветру листьев, слепят глаза. Как же хорошо. Можно ему остаться вот так, без тяжелых мыслей и ответственных решений, без беспокойства о чужих жизнях и буйных Хранителей?.. — Джудайме-е-е! Помяни чертей. — Давай, Савада, не раскисай, — бормочет Тсуна, вставая, и хлещет пару раз по щекам. — Не раскисай, на том свете поплачешься. Когда он поворачивается к Хранителям, стремительно сокращающим меж ними расстояние, на его лице уже сияет спокойная искренняя улыбка. — Джудайме! Почему Хибари? Почему вы рассказали ему и этому мильфиорскому голодранцу, но не мне?! Я должен был знать об этом! — Гокудера голосит как в старые добрые. В моменты особенно сильных эмоций он все еще плохо себя контролирует, хотя в относительно спокойной обстановке научился держать себя в руках и трезво мыслить. — Савада! Ты экстремально нас напугал! Но план свой завернул круто! — Рёхею даже голос повышать не надо, он в спокойном состоянии тянет на два с половиной истерящих Гокудеры. — Круто? Круто?! Какое круто, спортсмен ты придурочный?! Ты хоть понимаешь, чем все могло обернуться?! — Будет вам! Все хорошо, что хорошо заканчивается, — смеется Ямамото, и Тсуна любит его в этот момент всем сердцем. За то, что голос не повышает. Ламбо шмыгает и старательно скрывает слезы, наполняющие глаза, а Хром притаилась чуть поодаль, и когда Тсуна встречается с ней взглядом, они обмениваются теплыми улыбками, понимая друг друга без слов. Ну, может быть, все не так уж и плохо? На шесть Хранителей у Тсуны приходится всего два неконтролируемо громкоголосых экземпляра, а не три, как было раньше… Пуф! Ламбо окутывает розовое облако, и Тсуна нарочно побольнее прикусывает свой длинный язык. Сглазил, блядь. Поляну разрывает четыре чрезмерно громких голоса, и Тсуна понимает — вернулись его «спокойные» будни, его привычная повседневная жизнь. Когда он вваливается в свой просторный кабинет в стенах японской резиденции Вонголы, — целой и невредимой, спасибо чудесам Аркобалено, — день подползает к закату, а его терпение — к точке кипения. Разбираться с загонами его Хранителей — та еще задачка, и это он еще легко отделался, сославшись на усталость, чтобы откосить от классической вечеринки(-попойки) в честь победы над Вселенским злом™. Чужое присутствие ввинчивается в сознание моментально, и Тсуна расслабляется. — Я думал, ты появишься раньше, — говорит он, стаскивая туфли на пороге. — Неужели совсем не скучал? — Почему же нет? — голос доносится со стороны стола, и Тсуна неторопливо направляется к нему, по пути стягивая осточертевший пиджак и ослабляя галстук. — Просто находиться среди твоих придурковатых Хранителей сомнительное удовольствие. — Что, даже Хром? — Не приравнивай мою девочку к этим невменяемым недоразумениям. Из них же половину без берушей слушать невозможно, а рядом со второй находиться опасно для жизни. Единственный, кого более-менее можно терпеть, — ваш мечник. И то только тогда, когда он идиота не играет. — Кто бы говорил, — огрызается Тсуна в порыве защитить друзей. Не сказать, конечно, что слова сильно далеки от истины, но он своих ребят все же любит. — Вспомни свою шайку при Кокуё и не выделывайся. Тсуна садится на край стола, небрежно подворачивает рукава. О снятии иллюзии пока молчит — знает, что бесполезно просить. Своенравный же. — Один — один. — И все же тебе не кажется, что все это слишком опасно для Хром? — Тсуна знает, что снова затрагивает запретную тему, но соблазн в очередной раз попытать счастье слишком велик. — Я знаю, к чему ты ведешь. Даже не надейся. Я по-прежнему не желаю бразгаться в этой грязи вместе с вами, пусть мое отношение к мафии и стало немного лояльнее стараниями одного маленького мафиозного босса. — Тсуна морщится. Он и сам не сильно в восторге, когда ему напоминают о его крепкой связи с темной стороной мира. — А Хром всегда была сильной девочкой, и ее способности в последнее время сильно выросли, ей это по плечу. — А если однажды противник все же окажется слишком силен? Это уже не аргумент в пользу места Хранителя — вопрос давно не дает ему покоя. Хром ведь такая маленькая и хрупкая, кажется, сломать ее можно одним щелчком пальца. Тсуна знает, что на самом деле это совсем не так. Многочисленные сражения и проблемы, которые они преодолели за прошедшие годы, показали обратное, но чувство тревоги никогда не отпускает его. — Я всегда рядом с ней, как бы то ни было. Можешь гордиться, но и тебе я верю в достаточной степени, чтобы доверить жизнь моей дорогой Хром. — Спасибо, — улыбается Тсуна. Эти слова значат для него гораздо больше, чем он в принципе способен выразить. — Может, покажешься уже? Разговаривать с пустотой такое себе удовольствие, знаешь ли. С недовольным ворчанием Мукуро рассеивает пламя тумана, появляется совсем рядом с ним — почти плечом к плечу, небрежно расслабленный. Физически ощутимый: от едва слышного размеренного дыхания до тепла настоящего тела, греющего кожу даже на расстоянии. Тсуна едва не давится воздухом. — И как давно? — спрашивает осторожно, боится, что поспешил с выводами, хотя интуиции своей привык доверять безоговорочно. — Я как раз успел на сладенькое. — Мукуро усмехается и с наигранной мечтательностью возводит взгляд к потолку. — Финальная битва с Бьякураном. У тебя был такой потрясающе решительный взгляд и отчаянная гримаса на лице, что я едва сдержался. И, ох, эти милые щечки. — Разноцветные глаза искрят лукавством, подначивают принять игру. — Хотя я и от Чойса кусочек успел отхватить. «Мукуро, мы ведь еще встретимся?», и это твое незамутненное беспокойство обо мне… Просто признай, что уже тогда был по уши в меня влюблен. И Тсуне хочется возразить, осадить зазнавшегося Хранителя, но эта искренняя открытая улыбка дорогого стоит, поэтому он сокрушенно кивает, чувствуя, как лицо впервые за долгое время затапливает жарким смущением. — Все-таки не ошибся, — бормочет он и спешит перевести тему: — Как тебе это удалось? Мукуро хохочет с его недоумения, во взгляде пляшут удовлетворенные искры. — Да так, помог один довольно-таки перспективный шкет и тройка старых знакомых. — Твои ребята из Кокуё? — В точку. Тсуна неопределенно мычит и опасливо тянется к чужой ладони, лежащей на столе между их бедрами. Он дает шанс отказаться, вновь ускользнуть и продолжить дразнить на расстоянии, но Мукуро делает шаг навстречу, переплетая их пальцы, крепко сжимая ладонь. — Если ты думаешь, что я не ждал этого как минимум так же сильно, как и ты, то ты идиот, — безразличным вопреки смыслу тоном тянет он. Большего и не надо. Тсуна буквально слетает со своего места и одним нетерпеливым рывком вклинивается в чужие объятия. — Наконец-то, — выдыхает он легко; притирается к теплому телу, скользит ладонями по гладкой бледной коже, ловит губами гулкое биение сердца на шее и кончиками пальцев — на запястьях, стыке ребер, пробираясь меж пуговиц рубашки. — Десять лет, господи, я десять лет этого ждал. — То есть ты хочешь сказать, что я все это время зря тратил на тебя свои лучшие иллюзии? Неблагодарный, — поддевает Мукуро оскорбленно, обвивая его плечи руками. Тсуна не может сдержать возмущенного фырка. Сам же прекрасно знает, каково это, любить и не иметь возможности коснуться напрямую, а не посредством глупой иллюзорной оболочки. Знает, но все равно продолжает дразниться. — Не ворчи. Ты прекрасно знаешь, что ни одна, даже самая лучшая твоя иллюзия не проведет мою гипер-интуицию. Мукуро тяжело вздыхает и пространно ведет рукой, пытаясь в полной мере выразить свое возмущение. — Ты стал просто невыносим. То ли дело десять лет назад: юный, наивный, провести — что кольцо у Маммона отобрать. — Еще одно слово — и ты остаешься спать здесь, — ворчит Тсуна, хотя его голова по-прежнему уютно устроена на чужом плече, а пальцы обернуты вокруг запястья, отсчитывая биение пульса. Словно он все еще не в силах поверить. — Оя, какие смелые заявления, Савада Тсунаеши. Не ты ли в нашу последнюю ночь отчаянно плакался о том, как сильно желаешь разделить со мной постель? — Мукуро скалится, проскальзывает пальцами под рубашку и ненавязчиво ласкает поясницу. Тсуна вяло пытается отмахнуться, упрямо игнорируя мурашки, заскользившие по коже от удовольствия, и недовольно стонет: — Не-ет, только не сегодня. Эту ночь я готов разделить только со сном, и если ты собираешься помешать нашему счастью, мои слова о ночевке на диване по-прежнему в силе. — Что и ожидалось от маленького девственника Тсунаеши, — самодовольно откликается Мукуро. — Так и скажи, что струсил. Тсуна рычит, вонзается зубами в не скрытую распахнутым воротником ключицу. — Вот подожди, я высплюсь, восстановлю душевное равновесие и покажу тебе, на что способен девственник двадцати четырех лет с богатой фантазией, неограниченным доступом в интернет и чрезмерно сексуальным, но физически недоступным парнем. — Вообще-то я не раз предлагал тебе исправить это досадное недоразумение. Сам отказывался, — дразнит Мукуро и ощутимо щипает за бок в месть за отпечаток зубов на коже. — Вообще-то не очень приятно отдавать девственность сгустку пламени тумана, к твоему сведению, — огрызается Тсуна. — Дрочка еще куда ни шло, там-то все равно, на что, воображаемый светлый образ или его физическое воплощение. Но секс — это совсем другое. Мукуро на мгновение прижимает его ближе к себе, заставляя привстать на носочки, — что это за произвол вообще, Тсуна вытянулся почти на двадцать сантиметров, а этот... наглец по-прежнему выше на полголовы! — и все же сдается: — Знаю, знаю. Но не надейся, что на первый раз ты легко отделаешься. Я тебя выдеру так, как и не снилось. А снилось ему ой как много. Стараниями Мукуро, конечно же. — Это угроза? — довольно уточняет Тсуна. — Это обещание.