Just love

      По дороге обратно они тоже целовались. Не в засос, не срывая одежду, не ласкаясь жадно — в машине они были не одни: Джаред и незаменимый Клиф переговаривались тихо на переднем сиденье, — но все же в этих поцелуях было больше интима, чем в том, на съемках. Только спроси у Дженсена, какой из них вызвал больше эмоций, он бы без колебаний назвал тот, что свершился под прицелами нескольких камер.              Поцелуй вышел совершенно спонтанным. Они не собирались, их не просили. Это не было дурачеством, что стало основой сегодняшнего дня — съемки были уже фактически закончены. Просто Дженсен посмотрел на Мишу и заметил на его лице то, чего там не должно было быть. Ни в данный момент, ни вообще — тоску. Жуткую тоску. Она мелькнула где-то в глазах, тут же исчезла, но Дженсен ее заметил. И стало так больно сразу. Причину этой тоски он прекрасно понимал, потому что сам чувствовал то же — печаль от того, что скоро все закончится. Так или иначе. Пусть не все, но часть того, что составляло их жизнь многие годы.              И Дженсен тогда повернулся к Мише, заграбастал его в объятия — их еще снимали, но ему было плевать, пусть! — и горячо зашептал ему на самое ухо: «Люблю тебя. И никогда не перестану!» Он должен был, обязан был это сказать. В тот самый момент. Миша рвано выдохнул, прижался теснее на доли секунды, потом отстранился. Они вновь встретились глазами. Теперь у Миши там плескались благодарность, любовь и счастье. С каплей смущения. И Дженсен не мог удержаться, чтобы не поцеловать его — друга? любовника? любимого? как не назови — не важно — сейчас. Кисло-сладкий вкус. Шампанское. И немного горечи — слеза Миши, скатившаяся непроизвольно по щеке. Дженсен слизнул ее быстро. Понадеялся, что камера не запечатлит этого. Слишком личное...       

***

      — Я понял, почему сегодня был такой хороший день...              Они валялись уже наедине в номере гостиницы на диване, вернее, лежал Миша, устроившись головой на коленях растекшегося на сиденье Дженсена, пили виски и просто отдыхали от этого сумасшедшего, но чертовски счастливого дня. Джаред уже ушел спать. То ли правда спать, то ли просто благородно ретировался.              — И почему же? — Дженсен не мог удержаться, чтобы не впустить пальцы в растрепанные уже достаточно и так волосы Миши и не погладить его словно кота, за ухом. Миша, как и положено коту, заурчал, прикрывая глаза.              — Потому что моя примета сработала...              — Какая? — Дженсен наклонился к нему, почти коснулся губами лица. Не мог удержаться, чтобы не поцеловать его опять. В скулу. Что уже была на вкус не шампанским или слезами, а просто Мишей. Миша открыл один глаз — небесно-синий даже в полумраке комнаты — и расплылся в кошачьей же улыбке.              — Про белье. Помнишь? Я рассказывал об этом на Джибе, когда ты потом… показал мне, сам знаешь что... Оранжевое белье — хороший день.              — Серьезно? — Дженсен рассмеялся. Чмокнул Мишу в нос. Тот Джиб он, если быть честным, помнил плохо. Слишком его тогда унесло. Слишком он ошалел от Рима, «яблочного сока» и Миши. И кое-что вылетело из памяти, а записи он никогда не пересматривал.              — Более чем. Могу показать, — Миша чуть приподнялся, потянул пояс штанов вниз, задрав кофту наоборот наверх. Обнажился оранжевый кусочек. И кусочек тела. Живота. Бока. Косточки. И у Дженсена проснулось уже совсем не сентиментальное желание поддержать Мишу. А кое-что совсем другое в отношении его.              — Боюсь, я не рассмотрел… Надо дать больше обзора, — он усмехнулся, грохнул бокалом о столик, нагнулся еще ниже, впился в Мишины губы поцелуем и принялся расстегивать молнию его джинс. Миша вновь заурчал.              Хороший день переходил в чертовски восхитительный вечер…