Она хрупка была и горяча и вырывалась, крыльями плеща. А у меня стучало сердце глухо, и я ему внимала, не дыша, и мне казалось – это не голубка на волю рвётся, а моя душа. Разжав ладонь, я выпустила птицу в осеннем парке, полном тишины, и отперла душе своей темницу: – Лети на все четыре стороны! Ещё не веря в то, что совершилось, растерянная, робкая ещё, она взлетела к небу, покружилась и опустилась на твоё плечо.
Вероника Тушнова
Закат раскинул свои красно-золотые крылья над маленькими деревенскими домиками, и расплескались светлой грустью по улицам вечерние песни. Клэр прислушивалась к ним сердцем, всем своим существом ощущая, как они отзываются внутри неё. Она уже чувствовала, что что-то в ней изменилось – навсегда, безвозвратно, – но ещё не умела понять, что это было. Она ещё не знала, что звуки этих песен теперь всегда будут с ней, как будет с ней, в ней, запах луговых трав, тепло солнечных лучей, тепло согретой солнцем земли. Она ещё не знала, что, вобрав в себя всё это, уже нельзя быть такой, как раньше. Она была невестой Сергея уже целые сутки, но всё ещё боялась, что тоненькое колечко исчезнет с её руки. Она бережно касалась маленьких золотых листочков, она смотрела – очарованная, околдованная, – как солнце сверкает в синей росной капле сапфира, и вспоминала синие глаза Сергея, в которых было столько нежности и счастья, что от этого было больно дышать. Он и теперь смотрел на неё так же – и, казалось, тоже не верил, что она стала его невестой, что она станет его женой. Он безмолвно спрашивал её, правда ли это, и она безмолвно обнимала его и гладила его волосы. Он прижимал её к себе – такую хрупкую, такую сильную, – и ощущал сквозь тонкую ткань платья тепло её тела. Она была единственной, желанной, ненаглядной, и иногда ему становилось страшно от того, как сильно он её любил. Андрей приехал вскоре после того, как выбравшаяся из своего деревянного домика кукушка прокуковала девять раз и спряталась обратно. Клэр тяжело вздохнула и поднялась с застеленной лоскутным одеялом кровати: ей очень не хотелось уезжать, но она понимала, что Сергей и без того оттягивал их отъезд так долго, как только мог. К десяти они уже будут в Припяти, и потом у них ещё будет один день на то, чтобы смириться с возвращением к прежним будням. Она повторяла себе, что они едут домой, что завтра воскресенье, и они наконец повидаются с Сашей, но ей всё равно было очень тяжело. Здесь была тишина согретого солнцем луга, здесь было ночное и конь с розовой гривой. Здесь было стокрылое счастье, от которого она забывала, как дышать. Она ещё не умела понять, что всё это вечно будет жить в ней. Клэр прошла по притихшему дому, притихшему двору: «зверики» уже спали, и даже смешной серый ослик не вышел её проводить. Она, правда, попрощалась с ним ещё днём: погладила длинные мягкие ушки и пообещала, что скоро вернётся. Сергей сказал, что они вернутся, и она верила, что так и будет. Втроём, с Сашенькой. Как семья. Андрей уже убрал в багажник их вещи, и теперь оставалось только пристроить корзинку с самым хрупким и важным: гостинцами Марьи Николаевны, среди которых была банка с малиновым вареньем, и стареньким плюшевым кроликом, который теперь всюду сопровождал Клэр. Корзинку поставили на переднее сиденье и прикрыли сверху чистой белой салфеткой. – Поздравляю! Клэр удивлённо взглянула на мягко улыбавшегося ей Андрея и лишь спустя несколько мгновений поняла, что он заметил кольцо на её руке. Он знал, конечно, и раньше, потому что Сергей ведь сказал, что они были тогда в городе вместе, но, может быть, тоже думал, что она скажет «нет». Ей показалось, что она видит в его глазах облегчение. – Спасибо, – смущённо улыбнулась Клэр. Она знала, что в двадцать восемь себя «так не ведут», и что для многого уже слишком поздно, но ей было всё равно, потому что она любила – в первый и в последний раз в своей жизни, – и ещё потому, что она была любима, и Сергей, конечно, не осудит её за то, что она смущается, как будто бы ей только семнадцать, и с ней никогда не случалось страшного. Она знала, что Андрей не осудит тоже: он ведь друг, он всё понимает. От одной мысли об этом у неё стало очень тепло на душе, и ей захотелось обнять его, чтобы поделиться этим теплом. Она чуть подалась вперёд, но тут же растерянно остановилась, словно натолкнувшись на невидимую стену. Это ведь было так странно – желать прикоснуться к кому-то, – и она никак не могла принять до конца то, что это правильно. Так ведь только для других, не для неё, и разве может быть такое, что кому-то будет приятно её прикосновение? Она ведь такая… Андрей сам преодолел разделявшую их пропасть шириной в один шаг и бережно обнял её за плечи, и было в этом объятии что-то такое, отчего Клэр почувствовала, что её будто бы обнимает старший брат, всегда готовый защитить и утешить свою маленькую сестрёнку. У неё никогда не было брата, и никто не защитил её, когда ей это было так нужно, и Андрею было столько же лет, сколько ей самой, но сейчас Клэр казалось, что это совсем, совсем не важно. Она робко обняла его в ответ, не зная, как правильно. Она не видела стоявшего с другой стороны машины Сергея, но чувствовала, что он смотрит на них и улыбается. Он всегда хотел, чтобы у неё тоже были друзья. – Я очень рад за вас, – просто и искренне проговорил Андрей, погладив её плечи, и Клэр снова смущённо улыбнулась, глядя, как лучи заходящего солнца отражаются в капле синего неба на её руке. – А Наташа знает? – чуть севшим от счастливого волнения голосом спросила она. Андрей с улыбкой покачал головой. – А почему? – Мы подумали, что тебе захочется самой ей обо всём рассказать, – тихонько рассмеялся Сергей, подходя к ним ближе и ласково глядя на Клэр. – А можно? Мне бы очень хотелось! – совсем по-детски обрадовалась она. – Наташа ведь единственная верила, что у нас правда может быть свадьба. Чуть погрустнев, Клэр опустила глаза и погладила тоненький золотой ободок кольца. Ей вспомнилось то солнечное утро в салоне для новобрачных, когда Наташа так искренне уверяла её, что и она однажды станет невестой своего Серёжи. Вспомнилось и то, как её лица коснулась тонкая, сотканная из майского ветра и солнечных лучей фата, как она коснулась мягкой, тёплой, снежно-белой ткани платья. Она тогда так верила, что это не для неё. – А вот и не единственная! – шутливо возразил Андрей. – Я Серёжу про вашу свадьбу спрашивал ещё в тот день, когда ты только в Припять приехала! – Правда? – Клэр знала, что правда, но всё равно удивлённо вскинула на него глаза. Потом взглянула на Сергея и нерешительно спросила: – А что ты ответил? – Да… в общем, ничего. – Он улыбнулся чуточку грустно, и Клэр почудилось что-то странное в его потемневших глазах. – Я ведь тогда только надеялся, что смогу стать тебе другом. Его голос почему-то показался ей чуть виноватым, а ведь это она чувствовала за собой вину. Он тогда думал – правда, думал, – что не нравится ей, и что она даже не хочет быть с ним рядом. Ему было так больно, а она ничего не видела, не чувствовала, не замечала. Грелась его теплом, не давая взамен даже надежды. – А вот Андрей был уверен, что ты меня полюбишь! – с чуть преувеличенной весёлостью прибавил Сергей, гоня от неё и от себя сожаления и грусть. Клэр благодарно улыбнулась ему и коснулась кончиками пальцев его руки – мимолётно, невесомо. Не потому, что она стеснялась Андрея, а только оттого, что знала: он всё поймёт по одному взгляду, вздоху, прикосновению. Она раньше не знала, что можно так чувствовать другого человека – как часть себя. Словно и не две души вовсе – а одна. – Когда же ты… понял? – тихо спросила она Андрея, когда Сергей совсем по-детски бросился обнимать вышедшую проводить их бабушку. – Когда ты меня остановила и спросила, какой он, помнишь? Она помнила. Никогда не забудет, потому что это невозможно забыть. Она ещё не знала, что через несколько мгновений пролетит над лесной рекой синяя птица, и её души коснётся невыразимое мягкое тепло, и она увидит в родных глазах всё счастье и всю любовь, какие только могут существовать на свете. Она ещё не знала – и всё же ждала. Ждала того, что должно было случиться. Ведь это не могло быть никак иначе, и нет, не существует никакого по-другому. – Я ведь тогда ещё даже не видела Серёжу… ну, только снизу, когда вы были у окна. Я же просто спросила, а ты сразу… понял? Её голос чуть дрогнул, потому что сердце снова кольнуло от осознания того, как слепа и глуха была она сама. Но Андрей только улыбнулся и сказал просто и искренне: – Я тоже очень люблю свою Наташу. И ничего больше не нужно было объяснять. Марья Николаевна долго обнимала Сергея, гладила его по голове и шутливо ворчала: Андрей сказал, что она велела ему не есть на службе «всякую ерунду» и просила поскорее привезти к ней Сашеньку. Потом она обняла и Клэр тоже, и та запомнила, как от неё пахло свежим хлебом и скошенной луговой травой. У неё никогда не было бабушки – никого не было, даже мамы, – и она верила, что это тоже не для неё. Теперь у неё была семья, и она не понимала, как это можно воспринимать как должное, не понимала, как можно не видеть чуда в каждом взгляде, каждом слове, каждом прикосновении того, кто стал для тебя совсем родным. Она вспоминала о том, что милая, добрая Эмили когда-то тоже обнимала её, но она тогда думала, что Эмили её не любит, а любит только память о своей родной дочери. Теперь она понимала, что это не так, но ничего уже нельзя было исправить. Она могла только надеяться, что та, кто спасла ей жизнь и помогла поверить, что она ещё может быть кому-то нужна, не сердится на неё. Она могла только ещё крепче обнять бабушку Сергея, разрешая себе поверить, что она уже стала частью его семьи. Что это и её семья тоже. Потом Сергей усадил её в машину и сел рядом сам. Он уже несколько дней ласково уверял её в том, что плечо у него почти совсем не болит, но ещё не решался сесть за руль, и потому-то за ними и приехал Андрей. Клэр не сказала ничего такого, но и это было для неё удивительным: ведь раньше у неё не было друзей, и, если ей нужно было куда-то поехать, то она всегда садилась за руль своей старой-старой машины сама, даже если её очень мучила ненастоящая боль. Теперь всё было не так. Теперь можно было попросить помочь. Она молча смотрела в окно, обхватив руку Сергея, опустив голову на его плечо. Ей почему-то именно в это мгновение казалось таким удивительным, что он так близко, так рядом, что его грудь поднимается оттого, что он дышит, и бьётся его сильное, доброе сердце, и она всем своим существом ощущает его мягкое тепло. Она безмятежно смотрела на лошадей, что скакали за тянувшейся вдоль дороги изгородью – словно летели над луговой травой прямо в закат, – и чувствовала, как что-то невыразимое переполняет её изнутри, затапливает ей грудь. Она прижалась лбом к щеке Сергея и коснулась невесомо его шеи. Она думала о красном золоте заката и о шуме летнего дождя. О том, как он прикасался к ней, и как бежали под её тонкой кожей реки пламени.***
Солнце совсем скрылось за домами, когда они въехали на улицу Сорока лет Октября, и золотисто-розовое небо, раскинувшееся над городом, начинало медленно гаснуть. Детишки ещё порхали радостными птичками по двору, дожидаясь, когда их позовут домой, а в вышине носились с пронзительным криком спешившие устроиться на ночлег птицы. Наташа сидела на лавочке у подъезда: Клэр ещё издалека узнала её незабудковое платье и голубые ленты в волосах. Она звонко рассмеялась и бросилась обнимать Сергея, как только тот вышел из машины: ласково взъерошила ему волосы и пытливо спрашивала о чём-то – должно быть, о его ране и о том, очень ли та болит. Андрей сам открыл дверцу для Клэр и помог выбраться из машины: она уже совсем привыкла носить платья, но иногда всё-таки умудрялась наступить на собственный подол, кляня себя за неуклюжесть. Это было не страшно, а только очень неловко: она ведь знала, что теперь ей не дадут упасть. Клэр не успела и опомниться, как Наташа вихрем налетела на неё и крепко-крепко обняла. Она говорила о том, как сильно по ним скучала, и как она рада, что теперь всё хорошо, и «Серёжа поправился». Ещё она весело рассказывала, что прибралась у них дома и приготовила ужин, когда они все поднимались наверх. Клэр искренне благодарила её и уверяла, что этого вовсе не нужно, и она бы всё сделала сама: ей ведь совсем не трудно, и она любит заботиться о Сергее. Наташа шутливо дулась и возражала, что та должна заботиться ещё и о себе, а с дороги нужно отдыхать, а не вытирать пыль и резать салат. Андрей, замыкавший их маленькую процессию в обществе чемодана, очень серьёзно сказал «ага», и все четверо рассмеялись, а Сергей важно заявил, что тут уж ничего не поделаешь, потому что Наташин отец не велел ему поднимать ничего тяжелее банки с вареньем. В квартире и правда было очень чисто и уютно – так, словно она и не простояла совсем пустой почти три недели. На кухне важно шуршал закипающий чайник, а Наташа носилась по комнатам лёгким весенним ветерком, помогая немного разобрать вещи. Клэр тоже помогала, но то и дело ловила себя на мысли, что чувствует что-то… странное. Какое-то тёплое умиротворение родилось у неё внутри – такое, какого она не испытывала прежде даже рядом с Сергеем. Ей хотелось остаться с ним вдвоём, прижаться к его плечу и рассказать ему об этой теплоте. Он, наверное, смог бы объяснить ей, откуда та пришла, и откуда пришло это странно-тёплое, сладкое томление, разлившееся в груди. – Устала, маленькая? Клэр отвлеклась от своих тягучих, текучих мыслей, когда на шею ей легла тёплая рука. Она стояла возле круглого кухонного стола, рассеяно вытирая полотенцем усыпанную цветками клевера тарелку, и даже не заметила, как подошёл Сергей. – Немножко, – ответила она с улыбкой и положила свою руку поверх его. Она любила, когда он называл её «маленькой», и было совсем не важно, что это она старше на два с половиной месяца, потому что рядом с ним она могла быть какой угодно, могла быть маленькой, могла свернуться клубочком у него на коленях, словно котёнок, и он бы согревал её своим теплом. – Ничего, если я к родителям ненадолго зайду? Знаю, что поздно уже, но я так соскучился! – Конечно, ничего! Тебя Андрей отвезёт? – Да. И обратно привезёт тоже. Это всего минут на двадцать, честно-честно! А ты пока Наташе скажи, а то она так захлопоталась, что и не заметила ничего. Сергей кивнул с улыбкой в сторону двери, за которой то и дело шустро пробегала Наташа, наводившая порядок с таким усердием, словно от этого зависела чья-то жизнь. – А ты родителям скажешь? – чуть дрогнувшим голосом спросила Клэр. – Нет, лучше мы завтра вместе скажем! А сегодня я только обнять их хочу. Сергей привлёк её к себе и ласково поцеловал в висок, а Клэр уронила на стол полотенце и порывисто обхватила его за шею. – Они ведь не расстроятся и не рассердятся, правда? – тихо-тихо прошептала она. – Ну что ты такое выдумала вдруг? – негромко рассмеялся Сергей. Чуть отстранился и шутливо поцеловал её в нос. – Неужели ты думаешь, что они не знали, что я захочу на тебе жениться? – Я, вот, не знала… – едва слышно проронила Клэр, опустив глаза. Она почувствовала, как Сергей мягко сжал её плечи, почувствовала, что он хочет ей что-то сказать, но пронзительная трель закипевшего чайника пронеслась по залитой тёплым жёлтым светом квартире, и в кухню радостной птичкой впорхнула Наташа.***
Клэр поправила крышечку на белой сахарнице, стоявшей в центре стола, и рассеянно взглянула в синие сумерки, распахнувшие над городом свои прохладные крылья. Сергей и Андрей уже ушли, и в квартире стало чуть тише, и теперь Клэр ещё яснее чувствовала странное тепло в груди. – Знаешь, а я теперь Серёжина невеста, – смущённо улыбнулась она, когда Наташа наконец-то оставила свои хлопоты и повернулась к ней. На щеках её снова появился румянец, какого не должно уже быть в её годы, а в тихом голосе слышалась странно-застенчивая гордость – словно она и правда сделала что-то такое, чем заслужила это немыслимое счастье. – Господи, Клэр! – Наташа порывисто подалась к ней, на мгновение мягко сжала её руку, на которой только теперь заметила тоненькое колечко, и крепко-крепко её обняла. – Ты даже не представляешь, как я рада за вас! – Ой, Наташа, задушишь! – засмеялась Клэр, и та смущённо отстранилась и просто взяла её за руки. – И я… представляю. Ты ведь так переживала, когда мы… – Клэр, милая, не нужно теперь об этом, – мягко перебила её Наташа. – Это всё уже прошло, и сейчас важно совсем другое! Она кивнула, улыбнувшись одними уголками губ. Ей и самой не хотелось вспоминать о тех трёх днях, когда она так мучила Сергея, что Наташа пришла к ней, чтобы попросить её быть хоть чуточку милосерднее. И страшно ведь не то, что ей тогда было очень больно, а то, что она причиняла боль человеку, которого любила всем своим существом. – Вот я говорила, что так и будет, а ты не верила! – ласково встряхнула её Наташа, одними глазами прося не думать о плохом. – Не будешь теперь спорить, что ты станешь самой прекрасной невестой на свете? – Да разве с тобой можно спорить? – тихонько рассмеялась Клэр. Это ведь и в самом деле было очень-очень трудно, потому что в незабудковых глазах Наташи плескалась такая искренняя уверенность в том, что всё будет хорошо. Рано или поздно, а только непременно будет. – И я знаю, что для Серёжи это правда будет… так. – И для всех, кто тебя любит, – ласково улыбнулась Наташа и погладила плечи Клэр, когда та взглянула на неё чуть недоверчиво и удивлённо. – Мы с Андрюшей ведь ваши друзья, мы любим Серёжу, и тебя тоже любим. – Клэр молчала, смущённо покусывая нижнюю губу, и тогда Наташа шутливо нахмурила бровки. – А ты, что же, совсем-совсем нас не любишь? – Ну что ты, Наташа, конечно, люблю! – порывисто выдохнула Клэр, великодушно отпуская саму себя на свободу и разрешая себе осознавать, ощущать то, что жило теперь в ней, признаваться в этом самой себе. – Ты не сердись на меня, пожалуйста! У меня ведь раньше никогда не было друзей. Она и сейчас ещё только начинала понимать, какое же это огромное счастье – быть с кем-то, – хотя и дышала им с того солнечного дня в конце апреля, когда она приехала в чужой город и встретила здесь родных людей. Она нерешительно обняла Наташу: она ещё не знала, как правильно, но пообещала себе, что научится, потому что теперь у неё есть подруга. Она не сказала об этом Наташе, но та поняла всё без слов и ласково обняла её в ответ, утешающе гладя её волосы. Сергей вернулся, как и обещал, через двадцать минут, и Наташа тут же пошутила, что они с Андреем точные, как «командирские» часы. Сергей принёс Клэр букет сирени: она бережно прижала цветы к груди, словно ребёнка, а он сказал, что это, наверное, последняя сирень в этом году, потому что обычно она и вовсе отцветает к середине июня. От этого ей стало немного грустно: она знала, что здесь, в Полесье, ещё много красивых цветов, которые ей будет дарить её Серёжа, но сирень ведь была особенной. Сирень – это «моё сердце принадлежит тебе». Наташа тоже прижимала к себе душистые ветви, которые принёс для неё Андрей, и всё поздравляла Сергея и Клэр и повторяла, что она очень-очень за них рада. Никто не говорил о свадьбе, потому что все понимали, что это будет трудно и нескоро, а радоваться нужно тому, что здесь и сейчас. Клэр тоже понимала – и радовалась, потому что она ведь ещё вчера утром и не думала, что когда-нибудь станет невестой. – Знаешь, Наташа сказала Андрею, что ты её первая настоящая подруга. – Сергей закрыл входную дверь и устало прислонился к ней плечом. – Он так рад за неё! – Да разве у Наташи раньше не было подруг? – удивлённо спросила Клэр. Она тоже устала, тоже прислонилась к двери рядом с ним. – Она говорит, что нет. Были… ну, приятельницы. Хорошие знакомые. Она всегда хорошо ладила с людьми, но только в тебе родное и близкое разглядела. Настоящее. – Она так и сказала? – Так и сказала. Клэр смущённо спрятала лицо в душистых лиловых цветах, чувствуя, как щёки снова заливает румянец. О скольких же простых и удивительных вещах она ещё совсем недавно не могла и помыслить? – А ты совсем-совсем не пыталась с кем-нибудь подружиться, когда жила… там? – тихо, нерешительно спросил Сергей, придвинувшись к ней чуть ближе, мягко сжав её руку. Ей не хотелось вспоминать о том, что было, но она чувствовала, что Сергей очень боится её обидеть, и поэтому совсем не сердилась на него за то, что он напоминал её о прошлом. Да она ведь и не могла этого совсем – сердиться на него. – Не знаю… Разве что с теми студентами, которые мне потом помогли сюда приехать, – не очень охотно ответила Клэр. – Мне тогда даже казалось, что мы и правда друзья. Я ведь только теперь узнала, как это… по-настоящему. А тогда я ещё не знала, и мне даже не очень хотелось. Ты же помнишь, что я всех сторонилась. – Её голос дрогнул, но она чувствовала тепло руки на своей руке, и ей не было страшно. – Мне очень тяжело было одной, но я не верила, что кто-то захотел бы быть со мной. Знаешь… людей обычно пугают те, кто не может позволить себе ужин в кафе или даже билет в кино. Как будто это… заразно. Она прерывисто выдохнула и прижалась к плечу Сергея, когда он молча привлёк её к себе. Она знала, что он чувствует, принимает её боль как свою, словно это он жил когда-то в крошечной угловой квартирке, где всегда было темно, потому что отдёргивать занавески на окнах не хочется и страшно. Словно это он мучился от ужасного жара, зная, что никто не придёт, чтобы ему помочь. Она не хотела, чтобы он чувствовал всё это. Она обняла его за шею и тихо-тихо прошептала, утешая себя – и его: – Теперь всё хорошо.***
Густые синие сумерки ласково заглядывали в открытое окно кухни. Тёплый ветерок покачивал край тонкой белой занавески, и начинали распеваться в роще у реки соловьи. – Я бы ни за что не сказала этого Наташе, но у тебя запеканка всё-таки вкуснее, – заметила Клэр, отковырнув вилкой кусочек. – Да? Странно. Это ведь она меня научила, – засмеялся Сергей, смахивая крошки со своей тарелки. Клэр улыбнулась и едва заметно, чуточку смущённо пожала плечами: она была совершенно уверена в том, что её Серёжа справился бы с чем угодно и сделал бы это лучше всех, потому что он ведь и сам лучше всех, и ничего удивительного в этом нет. – Вспоминаешь что-то? Он поставил перед Клэр блюдце с «Птичьим молоком» и усыпанную синими васильками чашку с чаем. Она сидела, чуть склонив голову набок и подпирая щёку сцепленными в замок руками, молчала и думала о чём-то – такая тёплая, домашняя, родная. – Да… вспоминаю. – Надеюсь, хорошее? Сергей улыбнулся, опускаясь на стул рядом с ней. Её губы тоже тронула улыбка – невозможно было не улыбнуться ему в ответ, – и она придвинулась чуть ближе и мягко сжала его руку. – Хорошее. Помнишь, как я в первый раз осталась у тебя? – Конечно, помню. Её третий день в Припяти. Она впервые назвала его Серёжей. – Я тогда ещё собиралась уходить, и ты принёс мне кофту, чтобы я не замёрзла… ту, мамину, помнишь? Ты мне помогал надеть её и… прикоснулся. Это было, конечно, не так, как потом, но… Я почувствовала. В первый раз… почувствовала. – Я боялся, что ты обидишься, – виновато улыбнулся Сергей, погладив её тонкие пальцы. – Ты ведь сказала, что тебе неприятно. – Я ведь не про тебя говорила… – Ты говорила про всех. – Ты – не «все»! – Клэр, милая, я ведь не знал. Она, ещё мгновение назад возражавшая так горячо, осеклась, поникла, опустила плечи, уронила голову. Она не могла разозлиться на себя снова лишь потому, что Сергей держал её руку в своей. – Я потом очень жалела, что так сказала. Не потом даже… в тот же день уже жалела. Помню, ты так смотрел на меня, когда привёз в гостиницу, и мы ещё были в твоей машине… Мне даже показалось, что ты обнимешь меня сейчас, и я подумала, какое бы это было… счастье. А потом ты проводил меня до двери комнаты и пожелал «доброй ночи». Мне ведь десять лет никто такого не говорил, и я… Мне так хотелось попросить тебя остаться – навсегда-навсегда! Ну почему же я тогда не знала, что я тебя люблю?.. Она беспомощно уткнулась лбом в плечо Сергея, когда он придвинулся ближе и мягко обнял её – дрожавшую, измучившую саму себя сожалениями о том, что нельзя исправить. Она старалась сдержаться, не дать волю слезам, но те всё равно катились по её щекам полынной горечью лесной реки. – Ты просто не знала, как это понять, – мягко проговорил Сергей, гладя её волосы. – Это… ничего. Тебе просто нужно было привыкнуть ко мне. – Я себя всё равно никогда не прощу за тот вечер, когда ты мне сказал, что любишь, а я… Он едва успел перехватить тонкое запястье Клэр, не давая ей снова расцарапать и без того уже истерзанное предплечье. – Я тоже жалею, что ушёл тогда, – помедлив, проговорил со вздохом Сергей. Клэр взглянула на него неверяще, словно ей не могло и прийти в голову, что он что-то сделал неправильно. – Если бы я остался, ты, может быть, уже тогда мне всё рассказала и не мучилась бы так страшно те три дня. – Да ведь дело не в том, что я мучилась, а в том, что я мучила тебя! А Сашенька? Ты же… ты помнишь, что было! А я ещё… пришла и сказала про «другого». Как будто может быть какой-то другой! Сергей снова сжал пальцы на её запястье – очень мягко, очень крепко, не давая ей причинить себе боль. Ему тоже было тяжело и больно вспоминать о том, как они невольно мучили друг друга, не умея разгадать ту огромную, невыразимую любовь, что соединила их в одно целое ещё до того, как они встретились впервые. Он только не верил, что это могло быть важнее, чем то бесконечно тёплое рядом, которое было у них теперь. – Клэр, родная… Ты ведь сама сказала, что теперь всё хорошо! Посмотри! Сергей отпустил её запястье, не чувствуя в нём больше напряжённой решимости калечить, и мягко сжал её пальцы. Тёплый жёлтый луч лампы блеснул в синей сапфировой капле. – Знаешь, я ведь правда не верила, что ты захочешь, чтобы я была твоей женой, – тихо проронила Клэр. Она успокоилась, согретая родным теплом, и теперь в её голосе только слышалась обречённая полынная горечь. – Не из-за службы даже, и не из-за того, что нельзя, а просто… Жена – это ведь не то же самое, что… – Возлюбленная? – Да. – Ты думала, что я считаю тебя… недостойной? Клэр долго молчала, прежде чем ответить, и только прерывисто дышала, спрятав лицо у него на плече. – Да. Прости меня, пожалуйста, но я правда так думала. Я знала, что ты меня любишь, и всё равно… Ты только не сердись… – Я не сержусь, родная. Я ведь понимаю, что это только оттого, что ты винила саму себя, считала себя неправильной. Но теперь ты ведь понимаешь, что это не так? Всё прошло, Клэр. Ты моя невеста, ты станешь моей женой – разве это не важнее, чем то, что было? Она знала, что важнее. Она сказала об этом без слов, обняв его за шею, прижимаясь к нему всем своим существом. Ей и сейчас ещё было очень трудно отпустить то, что было – но она училась. Она сможет.***
Клэр не любила видеть своё отражение в зеркале – особенно в ванной, когда нельзя было сразу спрятаться под одеждой, прикрыть хотя бы часть того, что она считала едва ли не уродством. Она верила Сергею, когда он говорил ей, что для него она самая прекрасная на свете, но не умела увидеть это сама, и оттого чувствовала себя обманутой, когда взгляд её ловил лишь резкие черты лица, худые плечи и выступающие на боках рёбра. Она завешивала зеркало полотенцем, когда принимала душ. Один раз она забыла его снять, и Сергей увидел. Спросил, зачем это, и она сказала. Объяснила, что совсем не может видеть себя при ярком свете, и тогда Сергей приладил над левым верхним углом зеркала небольшую лампу, чтобы она могла зажигать только её. В мягком жёлтом свете она не казалась самой себе такой отталкивающей, а за спиной у неё собирались густые тёплые тени, и она вспоминала, как умывала прохладной водой своё воспалённое лицо, и Сергей стоял рядом и смотрел на неё сквозь пламя свечи, а где-то над городом рушилось во всполохах молний высокое тёмное небо. Ещё Клэр не любила открытую одежду: прежде она и летом прятала под длинным рукавом кривой шрам на запястье. Теперь было по-другому, теперь она носила платья и не боялась открыть руки, пусть даже на предплечьях у неё появились новые шрамы – длинные, тонкие следы от царапин. Сергей говорил, что эти пройдут, потому что их вовремя обработали. Другие – нет. С другими уже ничего нельзя сделать. Она знала, что Сергей говорил бы ей, что она красивая, даже если бы она не прятала от него свои шрамы, но прятала их всё равно. За воротом белого платья, бежевой спецовки, мягкой пижамы, закрытой ночной рубашкой. Он ни разу ни коснулся её спины. Всего однажды обнял за плечи. Иногда ей казалось, что всё стало бы по-другому, если бы он просто прикоснулся. В этот вечер что-то было иначе – не так, как было до деревни, коня с розовой гривой и синей росной капли на её руке. Она надела тонкую белую сорочку, которую подарила ей Наташа: та сшила её сама и долго-долго просила прощения за то, что получилось неровно, и подол был немножко длиннее сзади. Клэр смеялась и говорила, что это не «неровно», а просто «такой фасон». Она тогда ещё не думала, что наденет её, даже если будет очень жарко, потому что для неё это было слишком. Ей так казалось и сейчас, когда она опускала глаза и видела под краем подола свои худые колени. Когда поднимала глаза и видела в отражении худые плечи, тонкие руки. Правая ключица выступала чуть больше левой, и был непривычно глубоким вырез на груди. Не «неприлично» – его ведь тоже делала Наташа, – а только «непривычно». Белая ткань спадала мягкими складками, пряча выступающие рёбра. Хоть что-то. Повернувшись боком, она пыталась разглядеть шрам внизу шеи и те, что были ещё ниже, на плечах и на спине. Ужасно хотелось снова спрятаться, прикрыться, закрыться, уползти в тёмный уголок, где никто не тронет. Она удержалась. Она повторяла себе – снова и снова, – что никто не тронет её и так. Что ей нечего бояться здесь, рядом с Сергеем. Она стояла перед зеркалом, не глядя в него, обхватив себя руками, словно ей стало вдруг очень зябко. Она гладила своё плечо, она прощала своё тело, она тихо-тихо шептала: – Всё хорошо… Она неслышно вошла в гостиную, чуть помедлив на пороге: свет в комнате не горел, но ей всё равно было неловко при мысли о том, что Сергей увидит её вот так. Он не увидел: он стоял на балконе, запрокинув голову, и смотрел на небо. Клэр не было видно от дверей, но она знала, что там по чёрному бархату рассыпаны золотые звёзды. Она шагнула в лунный свет, звёздный свет, заливавший комнату. Часы на полке серванта показывали полночь: наступил последний день июня. Это был очень тяжёлый и очень счастливый месяц… наверное, всё-таки больше счастливый. Клэр помнила тот страшный день, когда она так боялась за своего Серёжу, но помнила и другие, когда он целовал её и дарил ей своё тепло – так, как никогда прежде. Так много изменилось за этот месяц. Теперь она была его невестой. Бесшумно подойдя к проигрывателю, она поставила пластинку: у неё такого никогда не было, но Сергей показал ей, как надо. У неё на груди лежала синяя птица с распахнутыми крыльями, и, словно птицы, взлетали в темноту пронзительно-нежные звуки вокализа. Это была не гитара, а скрипка и фортепиано, и казалось, что это два голоса поют друг другу без слов о самом важном, чего нельзя выразить никак иначе. Она подошла к двери балкона и прислонилась к косяку, подложив руку под щёку и глядя на Сергея. Звёздный свет падал на его лицо, когда он опустил голову и, забыв о тёмном бархатном небе, взглянул на Клэр. Она была такой тонкой, такой хрупкой – одетая в белую сорочку, в ночной свет и звуки вокализа. Она смотрела на него с такой пронзительной нежностью в глазах, что от этого щемило в груди, и сердце билось часто-часто, словно у птицы, что бросилась навстречу ветру и солнцу. Он не понимал, как это могло быть, что они жили друг без друга. Он не помнил, не хотел помнить, как он засыпал и просыпался без неё – этого не было, этого не могло быть. Не могло быть такого, что он не смотрелся в горькую речную воду её глаз и не видел в ней всю нежность и всю любовь, какие только могут существовать на свете. Она обещала, что станет его женой. Клэр протянула к нему сквозь темноту свои тонкие белые руки – совсем как в ту ночь, когда она пришла и сказала, что любит, всегда любила, всегда будет любить. Она и сейчас безмолвно просила принять её, и подарить ей немного тепла, и сказать, что ей больше никогда не будет больно. Забрать туда, где ничего не нужно бояться. Утешить, согреть. Он знал, что ей страшно быть под этим высоким звёздным небом. Он взял её руки, поцеловал тонкие пальцы, обнял и увлёк её внутрь – туда, где порхали в ночном свете звуки вокализа. Она доверчиво припала к его груди, сладко замирая под его прикосновениями к её обнажённым плечам. Она всё ещё удивлялась, каким это могло быть счастьем. – Жаль, что уже последний день июня, – тихо выдохнула Клэр, обнимая Сергея за шею. – Почему же последний? – негромко рассмеялся он и поцеловал её в уголок чуть подрагивавших губ. – Есть ещё тридцать первое июня, лунный день. – Это какая-то… история? Как про принцессу и медведя? Расскажи! – Она по-детски нетерпеливо потянула его за расстёгнутый ворот рубашки, и Сергей снова засмеялся. – Ну, в этой истории был не медведь, а художник. Однажды он увидел в зеркале девушку и понял, что она была той, которую он давно искал и никак не мог найти. – И это была принцесса? – Да. Вот только она жила в двенадцатом веке, а он – в двадцать первом. Их разделяло не расстояние, а время, и лишь в один день, лунный день тридцать первого июня, они могли встретиться на звёздном мосту. Они полюбили друг друга с первого взгляда, но принцессе пришлось принести жертву, чтобы навсегда остаться со своим любимым. – Жертву? – Да. Она отдала волшебную брошь, что принадлежала ей. – И что случилось? – Она забыла свою жизнь и тот мир, в котором она жила прежде. Они оба забыли о звёздном мосте и о тридцать первом июня. – И они забыли… друг о друге? – Ну что ты, родная… Разве любовь может исчезнуть вместе с памятью? Они любили друг друга. Всегда будут любить. Клэр медленно выдохнула, глядя в его тёмные, как опрокинутое небо, глаза, а потом подалась вперёд, обхватила его своими тонкими руками, прижалась всем своим существом, чувствуя, как он обнимает её в ответ. Она знала, что он рассказал ей эту историю не для того, чтобы она почувствовала себя виноватой: он ведь понимал, что она и сама так хочет забыть. Странно, но она и не чувствовала вины – не теперь. Ей только казалось, что она замерла на пороге залитой тёплым светом комнаты, в которой ждёт её Серёжа, он протягивает ей руки, он смотрит своими синими глазами, в которых вся нежность и вся любовь, какие только могут существовать на свете, а позади неё лишь непроглядный мрак, холодная тьма, полная сгоревших опрокинутых звёзд, и она не понимает, отчего ей так трудно сделать этот последний шаг, ведь там её Серёжа, она сделает шаг, и дверь захлопнется, навсегда отсекая эту тьму, а она упадёт в его руки, и здесь всегда будет только тепло солнца и аромат сирени, синяя птица и щемящая нежность вокализа. Она медленно-медленно подняла голову. Зарылась тонкими пальцами в его волосы, коснулась горячими губами его щеки. Сердце билось в груди птицей с поломанными крыльями – совсем как тогда, как раньше, – и голос её дрожал от невыразимой нежности. – Серёжа, я… Я очень тебя люблю. И я хочу стать твоей женой. – Я знаю, родная. – Он ласково погладил её по щеке, поцеловал её глаза. – Я тоже очень этого хочу. Клэр замерла на мгновение, словно белая птица на краю синей и золотой бездны. – Сейчас, – выдохнула она в темноту. – Клэр, милая, ты же понимаешь, что… Она мягко приложила кончики пальцев к его губам, словно прося ничего больше не говорить, и покачала головой. – Я не об этом. О другом. Я ведь стану твоей женой, если подарю тебе… близость? Её голос болезненно дрогнул, потому что и сейчас ещё ей казалось, что она хочет подарить своему Серёже что-то совсем его недостойное. Она знала, что это не так. Знала, что он очень этого хочет. Она ещё только пыталась сделать этот последний шаг к свету. – Серёжа, милый, родной… – Она бережно обхватила ладонями его лицо, чувствуя, как он замер и словно не решается даже вздохнуть. – Я не боюсь, что потом пожалею, правда! И ты… ты тоже не бойся. Клэр робко улыбнулась – и Сергей улыбнулся тоже, медленно выдохнул и тихонько рассмеялся. Это ведь и правда было странно, что она будто бы утешала его. – А… другого? Другого ты не боишься? – Боюсь, – искренне призналась она. Это было не так уж трудно – признаться, – когда его рука гладила её шею. – Только я теперь понимаю, что нельзя преодолеть страх, вечно от него прячась. Ты ведь это и раньше знал, правда? – Сергей чуть помедлил и кивнул. – Ну вот, видишь… Теперь я тоже знаю. Ты помоги мне, пожалуйста… Я очень хочу… к тебе. – Ко мне? – Да. Туда, где его нет. Где только золото солнца и тёплый белый голубь в руках. Сергей смотрел в её потемневшие глаза и видел в них что-то, чего не видел прежде. Он чувствовал, как подрагивают тонкие пальцы Клэр, мягко сжимавшие его запястье, но понимал, что в ней больше не было того всепоглощающего страха перед неизбежностью. Было что-то… другое. Какая-то тихая, мягкая сила, что горела золотой звёздной россыпью в лесной реке её глаз. Она часто, взволнованно дышала, и ему казалось, что он слышит, как бьётся её сердце, и всё же он чувствовал, что она больше не станет убегать. Она уже всё для себя решила. Она останется – навсегда и на веки вечные. Синяя птица распахнула крылья на её груди, и она сама распахнула перед ним свою душу, распахнула всю себя. Она хотела подарить ему такое желанное чудо близости, и самое жестокое, что он мог теперь сделать – это отказаться или заставить её уговаривать. Просить. – Хорошо, – тихо выдохнул он, ещё не веря, что всё это правда. Клэр улыбнулась ему – робко, облегчённо, благодарно. – Ты ведь… скажешь, что нужно делать? – смущённо спросила она, чуть подавшись вперёд и положив руки ему на плечи. – Я на самом-то деле ничего и не знаю. – Нет, никаких «нужно», – мягко возразил Сергей. – Только не… теперь. Ты можешь делать всё, что захочешь, и я тоже буду делать то, что хочешь ты. – А чего я могу… хотеть? – с трогательной растерянностью спросила Клэр. – Я ведь сказала, что даже не знаю… – Ты сама почувствуешь… поймёшь. – Ободряюще улыбнувшись, он ласково погладил её плечи. – Сейчас это кажется странным, а потом всё будет… по-другому. Ты только пообещай, что, если тебе будет больно или неприятно, или если ты просто передумаешь, то сразу скажешь «нет». Пообещай, пожалуйста! – Я… я не могу, – быстро, почти испуганно, возразила Клэр, едва не отпрянув от Сергея. – Я ни за что тебя больше не оттолкну! – Тогда ничего не будет, – очень тихо и очень серьёзно проговорил он и выпустил её из своих рук. – Я к тебе даже не прикоснусь, если ты не пообещаешь. Ты пойми, пожалуйста, что мне будет очень больно, если я потом пойму, что ты просто терпела – и мне придётся с этим жить. Разве ты не знаешь, как это тяжело? – Знаю, – тихо-тихо проронила Клэр. Она бы никакими словами не смогла рассказать, как одиноко и страшно ей стало, когда он вдруг выпустил её из своих рук – как будто бы неведомая сила столкнула её в чёрную бездну. – Я… обещаю. Только не бросай меня, пожалуйста… Я ведь правда не хочу, чтобы тебе было больно! – И я не хочу, чтобы было больно тебе, – мягко проговорил Сергей, снова привлекая её к себе. – Всё будет хорошо, если мы будем честными друг с другом, понимаешь? – Понимаю… – едва слышно выдохнула ему в плечо Клэр. Ночь плыла над городом, раскинув свои звёздно-золотые бархатные крылья – а они, нашедшие друг друга среди всех людей, молчали, согреваясь родным теплом. – Хочешь на ручки? – тихо и ласково спросил наконец Сергей. – На ручки? – Клэр удивлённо взглянула на него, чуть отстранившись, но не размыкая объятий. – Я подумал, что, если ты пока не уверена в том, чего тебе хочется, я могу попробовать что-нибудь… предложить. Ей хотелось расцеловать его за то, каким смущённым он выглядел при этом, но она только улыбнулась и ласково погладила его по щеке. Она ведь и раньше знала, что он всегда будет с ней бережным и нежным. – Ты же сам говорил, что тебе ничего тяжелее банки с вареньем нельзя поднимать, – тихонько рассмеялась она. – Ну… я же тогда не знал. И мы никому не скажем! Сергей уже потянулся, чтобы и правда взять её на руки, но Клэр остановила его, мягко взяв за плечи. – Серёжа, не надо… Вдруг тебе будет больно? – Клэр, родная, ты ведь понимаешь, что в первый раз у нас всё будет только однажды, – тихо проговорил он. – Так пусть всё будет так, как нам хочется, хорошо? Сегодня всё можно. – Хорошо… – едва слышно прошептала Клэр, уже чувствуя, как родные руки подхватывают её. Синяя птица обняла её своими большими тёплыми крыльями, унося туда, где нет ни холода, ни страха, ни тьмы. Он бережно опустил её на край белой постели и осторожно сел рядом. Ласково погладил её по плечу, когда она смущённо потянула вниз подол, стараясь прикрыть по-девичьи худые колени. Звёздный свет, лунный свет падал в комнату сквозь распахнутые окна, и переливчато пели в роще у реки соловьи. – Хочешь снять? – мягко спросил Сергей, коснувшись невесомо одними кончиками пальцев выреза на её груди. Клэр знала, что так нужно, и заранее боялась того мгновения, когда это уже никак нельзя будет отсрочить, хотя и понимала, что её Серёжа ни за что не станет её заставлять. Она думала, что он попросит, а он не сделал и этого. Только спросил, хочет ли она – и от этого всё, всё было совсем по-другому. – А можно не снимать? – неуверенно спросила Клэр, сама не замечая, как её тонкие пальцы нервно смяли край подола. – Конечно, можно, – улыбнулся Сергей. Она взглянула на него с благодарностью, не видя в родных глазах и тени осуждения за эту робость, помедлила немного и тихо проронила: – Нет, ничего, я сниму… Её руки очень дрожали, когда она подала их Сергею, чтобы он помог ей подняться. Встав, она поняла, что и колени у неё дрожат тоже – так глупо, по-детски, совсем как тогда. К горлу подкатила горечь, и она не могла заставить себя пошевелиться – просто стояла, вцепившись в руки Сергея и низко опустив голову. – Хочешь, чтобы я сам? В его голосе и сейчас было разлито спокойное, мягкое тепло, и ей совсем не нужно было объяснять, что она правда не может раздеться, когда он смотрит – ведь он понимал всё без слов и совсем не сердился, потому что знал, что дело не в нём. Потому что обещал помочь ей одолеть её страхи. Потому что обещал, что всегда будет рядом. – Да… пожалуйста, – сдавленно, и всё же облегчённо прошептала Клэр. Горечь отступила, и она даже смогла поднять голову, но, как только Сергей коснулся её плеча, чтобы стянуть с него узкую полоску ткани, она порывисто подалась вперёд и поцеловала его. И снова он понял – не тронул её последней защиты, только провёл рукой по открытой шее, открытым плечам, великодушно разрешая оттягивать так пугавшее её мгновение столько, сколько захочется ей самой. Клэр всё ещё чувствовала себя неловко, когда сама целовала его, потому что ей казалась, что она всё делает не так, но и это сейчас было совсем не страшно. Не страшно было даже скользнуть кончиками пальцев по его шее, по вороту рубашки, и начать расстёгивать пуговицы – так медленно и неумело. Она прерывисто дышала и почти удивлённо смотрела на своим руки, словно была не в силах поверить, что она правда делает это, а Сергей только ласково и успокаивающе гладил её плечи и мягко касался губами её лица. Она расстегнула последнюю пуговицу над ремнём и замерла на мгновение, а потом нерешительно потянула рубашку вверх, чувствуя, как начинает кружиться голова. Сергей бережно придержал её за плечо – почувствовал, что она вот-вот упадёт, – и помог расстегнуть низ рубашки. Клэр снова замерла, не поднимая на него глаз. Потом медленно-медленно потянулась к его левой руке и расстегнула пуговицу на манжете. Взяла правую, расстегнула – и порывисто прижала её к груди. – Серёжа… – Что, родная? Вздохнув, Клэр подняла на него свои полынно-горькие глаза. Облизнула пересохшие губы и нерешительно проронила: – Ты… всегда говоришь, что я для тебя самая красивая… – Так и есть. – Сергей улыбнулся и погладил её по щеке. – А ты думаешь, что это неправда, потому что не можешь увидеть этого сама? Она медленно кивнула, уже не удивляясь тому, что он всё так… понимает. Наверное, это просто не могло быть никак иначе. – Хочешь, чтобы я рассказал? – Да… пожалуйста… – Клэр снова вздохнула, и вздох этот был больше похож на всхлип. – Мне это сейчас очень нужно… Она знала, что ей не придётся объяснять, как мучают её воспоминания о том, что было. Как больно ей было слышать жестокие, безжалостные слова, которым она верила так много лет. Сергей улыбнулся и мягко потянул её за руку. Подвёл к большому, в полный рост, зеркалу в дверце шкафа и встал чуть позади. – Ну, что ты видишь? Клэр окинула своё тонувшее в полумраке отражение коротким колючим взглядом и чуть пожала плечами. – Ничего. – Совсем-совсем ничего? – Ничего красивого. Голос Сергея был мягким и чуть шутливым, но она, казалось, становилась от этого ещё больше похожей на маленького сердитого ёжика. – Ну, а если мы присмотримся? – Он легонько подтолкнул её поближе к зеркалу, но не зажёг свет. Свет сейчас был совсем не нужен – ведь смотреть нужно было не глазами, а сердцем. – Разве не красиво, что ты такая тоненькая? – Я просто худая… слишком, – глухо проронила Клэр, удержав рвавшееся из неё «тощая». – Нет, тоненькая, – с весёлым упрямством повторил Сергей. – Как рябинка! И ручки тоненькие, как… – Ветки? – Веточки. И ты так говоришь, как будто это плохо! Клэр снова пожала плечами, и всё же он не оставлял прежнего своего тона. – А шея – как у лебёдушки! – А шрам? – А шрам – это не шея. Она бросила на Сергея короткий взгляд из-под полуопущенных ресниц – и не удержалась, улыбнулась одними уголками губ его шутливой серьёзности. – Скажи ещё, что у меня лицо красивое… – А что это тебе в твоём лице не нравится? – Кроме того, что его как будто из куска камня кое-как вытесали? Сергей молчал так долго, что Клэр обернулась к нему испуганно, боясь, что и сейчас она умудрилась сказать что-то не то, и теперь он правда на неё рассердится. Но он только взглянул на неё внимательно, а потом очень серьёзно спросил: – Это ты сама придумала, или кто-то подсказал? Клэр не выдержала и рассмеялась, глядя, как блестят в его глазах весёлые золотые искорки. – Ну в самом деле, это как будто из какого-то романа! – Не из романа. Только у меня ведь правда лицо какое-то… странное. В голосе её ещё слышались горькие нотки, но в уголках губ всё равно была тёплая улыбка, потому что она не могла не улыбаться, когда её Серёжа с такой ласковой весёлостью говорил с ней. – Ну что же ты такого странного в нём углядела? – с мягкой укоризной спросил Сергей, бережно обхватив ладонями её лицо. – Может быть, черты чуть резкие, но это ведь не значит, что оно некрасивое. Да и этого совсем не видно, когда ты улыбаешься… Ах, если бы ты только знала, как ты улыбаешься! – Как? – Клэр мягко обхватила его запястья, чувствуя, как улыбка будто бы сама собой появляется на её губах. – Так… светло, и чуточку робко, и в глазах загорается что-то такое, для чего я и слов-то нужных не знаю! – Неужели у меня и глаза какие-то необыкновенные? – шутливо спросила она. Сердце билось у неё в груди часто-часто, и ей казалось, что она начинает понимать. – У тебя глаза – как лесная река. Тихая, глубокая, нежная. Иногда вода в ней делается очень горькой, чёрной, как полынь – но потом это проходит, и она становится чистой и ясной, и в ней играют солнечные зайчики и золотые звёздочки. Это самое прекрасное, что я видел в своей жизни – и я знаю, что никогда не увижу ничего прекраснее. Клэр смотрела на него – очарованная, околдованная, забывшая, как дышать. Она впервые в жизни видела себя – не в равнодушном зеркальном отражении, а в родных глазах, в которых была вся нежность и вся любовь, какие только могут существовать на свете. Она видела себя – не худую, тоненькую, самую красивую, бесконечно любимую, единственно желанную. Она верила, что эта Клэр была верной и чистой, как синяя росная капля на её руке. – А у тебя глаза – как апрельское небо. Тёплое, синее, в которое так хочется… упасть. Там ведь всегда светит солнце, от которого растает серый снег, и холодная земля согреется, и в ней проснутся первые цветы. Такое небо, какое бывает, когда смотришь сквозь цветущие ветви – только… близкое. Родное. Её голос дрожал от нежности, и дрожала она сама, переполненная чем-то огромным, невыразимым, и сердце снова забилось в груди хрупким белым голубем, и ей казалось, что она не знает таких слов – но она знала, эти слова были от сердца, от души, такие же нежные и искренние, как всё, что говорил ей её Серёжа, и это не могло быть никак иначе, потому что звёздный свет падал на них сквозь распахнутое окно, и она впервые в жизни видела себя настоящую. Она не помнила, как Сергей увлёк её прочь от зеркала – такого ненужного, неспособного ничего им показать, – она только чувствовала его руки вокруг своего тела, его губы на своём лице. Он чуть отстранился, взглянул ей в глаза, безмолвно спрашивая, тревожит ли её что-то ещё, и она не смогла промолчать под этим ласковым взглядом. – А как же… шрамы? – тихо-тихо проронила Клэр, снова опуская глаза. Их ведь нельзя просто не замечать – как нельзя не помнить всё, что стояло за ними. Сергей вздохнул едва слышно и медленно обошёл её, скользнув рукой по обнажённому плечу. В этом ночном – лунном, звёздном, – свете шрам внизу шеи казался белее и тоньше, чем днём. Другие тоже были видны – бледные, неровные, тонкие. Он знал, что там, ниже, под мягкой тканью сорочки, были ещё. Всего тридцать три. – У всех есть шрамы, Клэр, – тихо проговорил Сергей. Он почувствовал, как она замерла, когда он невесомо провёл кончиками пальцев по её шее и спине. – У одних они в душе. У других – на теле. У кого-то – как у тебя – изранены и тело, и душа. Только этого не нужно стыдиться. Это ведь значит, что ты сильная. Это значит, что ты всё пережила. Вынесла, выдержала, выжила. В этом тоже есть своя красота, понимаешь? Она прерывисто выдохнула, когда он коснулся губами шрама внизу шеи: он никогда не прикасался к ней там, не прикасался так, и она привыкла, что оттуда всегда приходит только боль, боль, боль. Теперь там было тепло, и оно разбегалось, растекалось по её спине, и ей казалось, что она чувствует, как разглаживается каждый из тридцати трёх её шрамов. – Понимаю… – чуть слышно прошептала Клэр, мягко сжав на мгновение руку Сергея, лежавшую на её плече. Она не шелохнулась, когда он осторожно потянул вниз тонкую белую ткань, и сорочка скользнула по её плечам, по её телу, упала белым облаком на пол. Она только тогда обхватила себя руками, смущённо прикрывая грудь. Сергей снова медленно обошёл её, ласково гладя её плечи. Она не видела его лица, потому что не могла заставить себя поднять глаза, но чувствовала, что он улыбается. Ей не было больно или страшно оттого, что он смотрит – только непривычно, неловко. Это ведь её Серёжа, и разве он может подумать о чём-то плохом, глядя на её тело? Он и сейчас, наверное, верит, что она красивая. Она немного боялась только того, что он попросит её опустить руки и не прятаться больше от него, потому что ей казалось, что она не сможет. Она и тогда, раньше, тоже не могла – всё пыталась хоть немного прикрыться, и за это ей сделали очень больно. Она знала, что с ним такого не будет, и ей, наверное, просто не хотелось, и она должна только сказать ему об этом, и тогда… Клэр не успела подумать, что будет «тогда», потому что Сергей бережно привлёк её к себе и обнял, мягко гладя её плечи. Он не прикасался к ней там, где ещё недавно была её броня из тонкой белой ткани. Он не просил её не прятаться. Он просто сделал так, что это уже не могло быть никак иначе, и она опустила дрожащие руки, она обняла его в ответ, скользнув под тонкую ткань расстёгнутой рубашки, она прижалась к его груди и медленно выдохнула, понимая всем своим существом, что для неё никогда не будет защиты нежнее и несокрушимее, чем тепло его объятий. – Хочешь лечь? Голос Сергея казался ещё мягче, чем был всегда, и всё же Клэр чуточку вздрогнула – словно она и забыла уже, что на свете остались какие-то слова. – Да… хочу. Она робко улыбнулась, зная, что он это почувствует – пусть даже она была не в силах решиться поднять голову и взглянуть ему в глаза. Это было ещё слишком трудно, и она была так благодарна ему за то, что он правда ни к чему её не принуждал и даже ни о чём не просил, а только спрашивал, хочет ли она. Он не делал ничего слишком, не делал ничего, от чего ей бы стало ещё более неловко. Он бережно подвёл её к самой постели и поднял край одеяла, чтобы она могла забраться под него, словно замёрзший котёнок, спрятаться, успокоиться, согреться. Клэр виновато улыбнулась одними уголками губ, подтягивая край одеяла к груди, но Сергей только тепло улыбнулся ей в ответ, садясь рядом, беря её за руку, ничем не показывая, что в этом есть что-то неправильное. Она понимала, что он даёт ей время подумать, почувствовать, сказать «нет», но она совсем не ощущала в себе желания уронить в темноту это короткое слово, способное так быстро разрушить хрупкую нежность этой ночи. – А можно мне… – Что, родная? – Воды. – На губах Клэр снова появилась виноватая улыбка. – Я правда очень хочу пить. Я бы иначе не стала… – Что, просить попить? – Сергей взглянул на неё с шутливой укоризной и подошёл к столу. Носик хрустального кувшина звякнул о край стакана. – Мне просто кажется, что я всё делаю не так, – тяжело вздохнула она и сделала глоток, удивляясь тому, что и вода теперь кажется ей совсем другой на вкус. – А как надо? – тихо спросил Сергей. Он снова опустился на край постели, и его потемневшие глаза были томительно близко. – Я… не знаю, – едва слышно проронила Клэр. Она правда не знала. Ей только казалось, что «не так». – Пойми, родная, у нас никогда не будет так, как у других – и у других не будет так, как у нас. И не должно быть – потому что это ведь мы. И правильным для нас будет что-то своё, особенное, что понимаем только мы двое. Разве ты не хочешь, чтобы это было так? – Хочу… – просто ответила она, не в силах противиться этой мягкости, искренности, нежности. Она верила каждому слову. Понимала и принимала его. Сергей улыбнулся и ласково поцеловал её в уголок губ. Поставил на низенький столик стакан и помог ей лечь. Она уже привыкла спать с этой стороны кровати: ведь у Сергея болело левое плечо, и нельзя было так, как раньше, чтобы не потревожить его случайно, чтобы можно было прижиматься к нему всю ночь, не боясь сделать больно. Она повернулась на бок, натянула одеяло до самой шеи, зарылась в подушку. Она чувствовала, как ткань непривычно касается обнажённой кожи. Чутко прислушивалась к тому, как где-то позади неё бесшумно раздевался Сергей. Даже сейчас не хотел смущать. По спине побежали мурашки, когда одеяло зашевелилось – и Клэр крепче вцепилась в свой краешек, прижимая его к груди. Она думала, что Сергей коснётся сейчас её плеча и мягко развернёт к себе, но он ничего не делал. Совсем ничего. Лишь спросил тихо после долгого молчания: – Передумала? Она обернулась, перевернулась на спину, уже без страха поднимая на него глаза. Единственное, что её пугало сейчас по-настоящему – это что он может подумать, будто она и правда не хочет, и тогда он уйдёт, он не скажет, что обиделся, но ему будет больно, а она ведь обещала, что больше никогда не поступит с ним так. – Нет, – чуть слышно выдохнула Клэр, робко улыбаясь одними уголками губ. Сергей лежал рядом, но ещё не близко, опираясь на правый локоть, и тоже мягко улыбался, глядя на неё сквозь темноту. – Можно? – нерешительно спросила она, протягивая к нему руку. – Всё можно. Она даже сейчас видела золотистые искорки в его синих глазах. Она невесомо коснулась его щеки, провела кончиками пальцев по шее, по плечу. Её рука замерла на чистой белой повязке, которую она сама наложила на его рану, и почему-то именно в это мгновение она поняла вдруг, что всё это – правда её, и нет ничего неправильного в том, что ей хочется прикоснуться. Она знала, что это так, потому что он говорил ей об этом, но теперь она понимала. – Ты никогда не… видела, да? Клэр прерывисто выдохнула, отводя болезненно пристальный взгляд от края одеяла. Ей казалось, что она не сможет взглянуть в глаза Сергею – но она смогла. Наверное, она правда сильная. – Мне и не хотелось, – чуть дрогнувшим голосом ответила она. Ей тогда вообще хотелось только поскорее умереть. И разве стало бы ей легче, если бы она увидела орудие пытки? Нет, она ничего не хотела видеть. Ничего не хотела знать – ни тогда, ни потом. Это ведь только теперь всё было по-другому. – Обнимешь меня? – робко спросила, попросила Клэр. – А можно? – улыбнулся Сергей, придвигаясь чуть ближе. – Всё можно, – чуть слышно выдохнула она в ответ, потянувшись сквозь темноту к его лицу.***
Тёплая, бархатная темнота мягко касалась её кожи. На чёрном небе были рассыпаны золотые звёзды: их свет падал на край белой постели сквозь распахнутое окно, пришедший из немыслимой дали времён. Она ещё чувствовала себя пленницей внутри своего нелюбимого тела, она ещё пыталась спрятаться в тенях, спрятаться во мраке, но она обещала, что больше не будет убегать, она протягивала в темноту дрожащие белые руки, прося принять, забрать, защитить, спасти от одиночества, боли и страха, и она верила, так верила, что он не обидит её, не причинит ей боли, не сделает ничего плохого, и ей больше не нужно будет бояться этой темноты, наготы, невыносимой близости, отчаянной нежности. Она чувствовала себя беззащитной, она знала, что так будет, но это было совсем не страшно, потому что он закрывал её собой, согревал своим теплом, нет, это было совсем не страшно – быть беззащитной рядом с ним, и можно больше не притворяться маленьким колючим ёжиком, что всегда готов свернуться в клубочек, чтобы не ударили в тёплый мягкий живот. Он целовал её губы, её лицо, её шею, её плечи, он прикасался к ней так, как не прикасался прежде – она раньше боялась этого, но это тоже было совсем не страшно, это было счастье, как коснуться рукой руки, и ей казалось, что она всегда желала этого, она просто не знала, не понимала, и всё равно желала, она не могла раньше простить своё тело, а теперь могла, потому что оно очистилось этим теплом, этим звёздным светом. Ей казалось, что она и в самом деле стала рекой – лесной рекой, чьи воды чисты, темны, глубоки, и пышные цветущие ветви склоняются к ней, и высокое синее небо ласково глядится в её глаза. Сердце громко билось в груди, и ей казалось, что его должны были слышать даже соловьи, что пели в роще у реки. Голова кружилась от нежности, близости, аромата сирени, и иногда становилось больно дышать, но потом это проходило, потому что её Серёжа шептал ей едва слышно, что всё хорошо, и ей совсем ничего не нужно бояться. Она не боялась, не знала, как можно бояться, когда он так томительно медленно целует её, касается её тела, словно тихой лесной реки, и каждое мгновение становится текучим, как река, и это так мягко, так тепло, это длится, длится, длится, это не закончится, потому что любовь никогда не перестаёт. Она помнила его тёмные, как опрокинутое небо, глаза, безмолвно спрашивавшие её в последний раз, правда ли она этого хочет. Она ничего не сказала, не могла сказать, она больше не помнила человеческих слов, она только подняла руку, коснулась его волос, и звёздный свет сверкнул в синей росной капле, она потянулась к нему сквозь темноту, звеневшую от пения соловьёв. – Тебе больно? Она видела сквозь слёзы его лицо, его глаза. Она не знала, как рассказать о том, что она чувствовала. Она не знала для этого нужных слов. – Это ведь ничего, если больно в первый раз? Он целовал её слёзы, её глаза, её робкую, чуть виноватую улыбку, горячие губы, он чувствовал, как бьётся её сердце, он ждал этого так долго – не два месяца, целую жизнь, – он всё ещё не мог поверить, что держит её в своих руках, словно тёплую белую птицу. Она ощущала тепло внутри – такое, какого не чувствовала никогда прежде. Потом это тепло превратилось в жар – но тот не обжигал, согревал, и ей казалось, что она чувствует, почти видит, как золотой огонь бежит под её разгорячённой кожей. Она не знала, что так бывает, не представляла, что может быть такое, чтобы больше не двое – одно, – и уже совсем не страшно задохнуться от этой любви, этой нежности. Она касалась его лица, его груди, его плеч. Она больше ни о чём не думала, ничего не помнила – ничего не было до этого дня, этой ночи, до тридцать первого июня, она прошла по звёздному мосту, она забыла. Дверца клетки распахнулась, прутья сломались, и тёплый белый голубь, что бился отчаянно в её груди, вырвался на свободу, взмыл в высокое синее небо – и опустился на его плечо, потому что и воздух, и небо, и всё самое прекрасное, что только есть на свете, было в нём, в нём, в нём. Она падала в бескрайнее синее небо – уже не одна, уже вместе с ним, потому что теперь это уже не могло быть никак иначе, теперь только так, и нет, не существует никакого по-другому, и нельзя разделить, разрезать, разорвать то, что сплелось, срослось, сроднилось ветвями, корнями, кровью, душой, навсегда, навсегда, навсегда и на веки вечные. Ночь дышала ароматом сирени, звенела пением соловьёв, и звенели на тёмном бархатном небе звёзды – близкие, тёплые, синие и золотые. – Ещё больно? Он гладил её волосы, её шею, её плечи, он смотрел на неё сквозь темноту пронзительной нежностью синих глаз. Он целовал её губы, её лицо, её слёзы, а она зарывалась тонкими пальцами в его волосы, прерывисто дыша. – Немножко. Это было совсем не так, как тогда – и она не думала об этом, она не помнила, она всё забыла. Было только здесь и сейчас, и она не жалела, она не знала, как об этом можно жалеть. Она только смотрела на него сквозь темноту, не решаясь спросить. – Что? Он улыбнулся, глядя на неё, гладя её шею. Синяя птица была совсем тёплой и живой под его рукой, и Клэр казалось, что она вот-вот взмахнёт крыльями и вспорхнёт с её груди. Просто опустится на его плечо. – Я правда теперь твоя жена? – Ты теперь всегда будешь моей женой. Он обнял её, коснулся горячими губами её лица, и она снова упала в его тепло, упала в тёплое синее небо, она больше не помнила о том, что было раньше, раньше ничего не было, ничего не могло быть до того, как его взгляд метнулся к ней синей птицей, и та разогнала большими тёплыми крыльями осенний туман над горькой лесной рекой. Он смотрел на неё сквозь вечность, бесконечность, сквозь тьму над бездною, и золотой огонь, горевший его глазах, был сильнее времени и смерти. – Я так люблю тебя… Она падала, падала, падала в тёплое синее небо, хватаясь за перевёрнутые облака.