Помню первую осень, когда ты ко мне постучал, обнимал мои плечи, гладил волосы мне и молчал... Я боялась тебя, я к тебе приручалась с трудом, я не знала, что ты мой родник, хлеб насущный мой, дом! Я не знала, что ты — воскресение, родина, свет!..
Вероника Тушнова
Тёплый апрельский ветер мягко покачивал усыпанные бело-розовыми цветами ветви яблонь, и тонкие, нежные лепестки опадали с них невесомыми весенними снежинками. Покачивались, кружились – и опускались на молодую изумрудную траву, на гревшуюся в лучах солнца землю, на спинки совсем недавно выкрашенных свежей краской скамеек и на страницы раскрытых книг, с которыми сидели выбравшиеся в парк горожане. Лепестки падали на плечи и волосы Клэр, но она даже не думала о том, чтобы стряхнуть их: вместо этого она лишь подставляла руку и ловила в ладонь те, что ещё только плавно покачивались в напоённом теплом воздухе. Ей было хорошо и спокойно – просто потому, что светило солнце, и всё вокруг дышало утренней свежестью и ароматом цветов. Потому, что она уже второй день подряд просыпалась с ожиданием чего-то чудесного, и сегодня наконец бросилась навстречу новому дню, отогнав прочь все тени прошлого. Потому, что за завтраком Сэм не узнал её – умиротворённо улыбающуюся, одетую в платье с васильками, – и хотел было уже сказать, что место, на которое она собиралась сесть, занято. Потому, что Анна толкнула под столом уже открывшую было рот изумлённую Алекс и улыбнулась ей в ответ. Наконец, потому, что рядом с ней снова был Сергей – и глаза его светились таким радостным предвкушением, что нельзя было не улыбаться, глядя на него. – А сирень здесь растёт? Клэр легонько подула на свою раскрытую ладонь, и опустившийся было на неё лепесток снова взметнулся в воздух. Покружился – и упал тёплой бело-розовой снежинкой ей на колени. – Конечно! Только она попозже зацветёт. К середине мая, наверное. А тебе нравится сирень? Сергей с такой мягкой пытливостью расспрашивал её о том, что ей нравится, и что она любит, что временами Клэр начинало казаться, что он собирает на неё мысленно какое-то странное досье – но вопросы его всегда были такими невинными и ненавязчивыми, что ответы на них словно сами срывались с её губ. Непривычно было только, что кому-то вообще интересно, нравятся ли ей груши, лошадки и сладкий чай. – Не знаю, – пожала она плечами, откидываясь на спинку скамьи и запрокидывая голову. Сквозь переплетение усыпанных цветами ветвей были видны кусочки ярко-синего неба. – Я её только на картинке в учебнике по ботанике видела. Но там она очень красивая была, и мне всегда хотелось… ну, на настоящую посмотреть. Она приятно пахнет? – Ты даже не представляешь! – воодушевлённо заверил её Сергей, и не согласиться с этим она не могла. Она вообще мало что из того, что её теперь окружало, могла представить ещё два дня тому назад. – У нас есть сиреневый сад! Он небольшой, правда, но там так красиво, когда всё цветёт! Клэр уже не удивлялась той любви, что была слышна в каждом его слове, сказанном об этом городе – скорее, восхищалась ею, проникалась сама. И всё больше крепло в ней чувство, что она должна была оказаться здесь. Что это её место. Что здесь её дом. – Так и не расскажешь, кого мы ждём? Вглядывавшийся куда-то в начало аллеи Сергей встрепенулся и снова обернулся к ней. – Ну это же сюрприз! И она уже вот-вот будет здесь! – Она? Голос Клэр чуть дрогнул, но Сергей, казалось, вовсе не заметил этого, по-прежнему охваченный радостным предвкушением. Только кивнул с улыбкой и снова окинул взглядом аллею. – Я пока посмотрю, какое там сегодня мороженое, ладно? – Да… конечно, – рассеянно уронила в ответ Клэр и проводила его взглядом, когда он обогнул красную детскую коляску, увернулся от малыша на самокате и подошёл к стоявшему на другой стороне киоску, напоминавшему формой стаканчик с мороженым. Прочитать призывно-яркие буквы она, конечно, не могла, но милый белый медвежонок, нарисованный на стекле витрины, достаточно выразительно смотрел на вафельный рожок у себя в лапках, и догадаться, что же такое замечательное здесь продают, было совсем не трудно. И Клэр уже сейчас готова была совершенно искренне подтвердить, что мороженое в этом городе невероятно вкусное. Вот только мысли её теперь были заняты вовсе не мороженым – и даже не тем, что ещё приготовил ей этот день. Клэр думала только о том, кто же эта «она», с которой её так хотел познакомить Сергей, и почему он вообще этого хотел. Мама? Вот уж вряд ли: кто она ему такая, чтобы он её с мамой знакомил? Сестра? Но он ведь говорил, что единственный ребёнок. Какая-нибудь старая знакомая-одноклассница, вроде той продавщицы из универмага? Но ведь он сказал вчера, что это кто-то очень-очень для него важный. Неужели… жена? Странно, но до сих пор Клэр даже не приходило в голову, что Сергей мог быть женат, а теперь она не могла понять, почему. Да, он ничего об этом не говорил – но она ведь и не спрашивала. Кольца, правда, нет – но, может, он его просто не носит. Может, здесь так принято – откуда ей знать? Может, в конце концов, она и не жена ему ещё, а невеста. Или просто женщина, которую он любит. Просто. Сергей не смотрел на неё сейчас: чуть наклонившись вперёд, он разговаривал о чём-то с улыбчивой продавщицей в белом платье, и потому не видел, как появилась в глазах Клэр прежняя полынная горечь. Конечно, ей с самого начала казалось, что он так внимателен к ней просто потому, что он внимателен вообще ко всем вокруг – и, если он смотрел на неё так, как не смотрел никто и никогда, то это ведь не значит, что он не смотрит так же и на кого-то другого. Она просто снова выдумала что-то, потому что ей так захотелось вдруг стать какой-то… особенной. Она даже поверила, что и правда может стать такой: ведь он говорил ей такие вещи, о которых она прежде не могла и подумать. Надеялась ли она, что он чувствует к ней что-то большее, чем жалость и желание помочь? Нет. Конечно, нет. Ей только хотелось понравиться ему, чтобы он не разочаровался, не бросил, не оставил её так скоро. Чтобы у неё был шанс ещё хоть немного побыть рядом. Нет, она не чувствовала себя влюблённой – а может, просто не знала, как это понять. Или даже не верила, что с ней такое вообще может случиться. Но она ощущала необходимость быть рядом с ним – насущную, словно дыхание. Когда они расставались, ей хотелось увидеть его снова, и она скучала и всё время думала о нём. Может, потому, что эти мысли гнали прочь другие, как гонят лучи утреннего солнца ночную тьму. А может, потому, что даже мысли о нём заставляли её чувствовать себя живой. Мимо важно проплыл красный трёхколёсный велосипед, сопровождаемый стайкой щебечущих от восторга малышей. Взвился в воздух яркий полосатый мяч. Ветер качнул ветви яблони, и бело-розовые лепестки осыпались на плечи и волосы Клэр невесомым весенним снегопадом. Она не заметила этого, она видела только девушку в голубом платье, с лентой в золотисто-русых волосах, радостно впорхнувшую в аллею парка и обнимавшую теперь Сергея. Вокруг них прыгала девочка лет шести: два хвостика, перевязанных ленточками, синее платьице с красными цветочками и потрёпанный мягкий медвежонок в руках. Клэр опустила глаза. Поникла. Нет, она не испытывала зависти – и уж тем более ревности. Ей было только невыносимо горько оттого, что она понимала: у неё так никогда не будет. Никогда и ни с кем. Конечно, она знала это и раньше, но почему-то именно сейчас одно осознание этого заставляло её испытывать почти физическую боль. Захотелось вскочить и убежать – куда угодно, только подальше отсюда! – но она не могла даже пошевелиться. Шрам на шее снова заныл, и заныло сердце. Наверное, Сергей не переменится к ней – но так, как было ещё вчера, уже не будет. Теперь она не сможет так легко обманывать себя, видя в его взгляде какое-то особенное тепло, предназначенное лишь ей одной. – Клэр! Голос Сергея заставил её вздрогнуть, очнуться, и она поднялась со скамьи, почти не отдавая себе в том отчёта – словно механическая кукла, в которой повернули ключик. Торопливо одёрнула подол платья и неловко стряхнула с плеч яблоневые лепестки. – Знакомься, это Наташа! Клэр с трудом заставила себя взглянуть на неё. Молоденькая совсем, лет двадцати с небольшим. Хорошенькая. И глаза такие ясные, лучистые, голубые, словно незабудки. – Наташа – старшая дочь нашего доктора Данилова, – всё с той же теплотой в голосе представил её Сергей. Клэр понимающе кивнула и даже чуть улыбнулась, изо всех сил стараясь хотя бы показаться приветливой. В конце концов, эта девочка ей ничего плохого не сделала. – И невеста Андрея. В глазах Клэр отразилось такое недоверчивое удивление, почти сразу сменившееся облегчением, что Наташа не удержалась от улыбки. Она быстро взглянула на Сергея, потом – снова на неё, словно желая убедиться в том, что ей… не показалось. А Клэр чувствовала себя так, словно из сердца её только что вынули острый шип, который причинил ей столько боли – и было уже не важно, что длилось это всего несколько минут. – Так здорово с тобой познакомиться! – звонким переливчатым голоском проговорила Наташа. – Серёжа только о тебе теперь и говорит! – Наташ… – с мягкой укоризной и как будто бы смутившись, перебил её Сергей. – А что такого? Правда же! – Она рассмеялась: словно серебристый ручеёк зажурчал. – А это – Саша, – решительно переводя разговор в другое русло, продолжил Сергей. Девочка стояла рядышком, крепко держа его за руку и наполовину спрятавшись за ним. Впрочем, выглядывала из-за его рукава она с искренним любопытством, а улыбка была хотя и смущённой, но искренней и дружелюбной. – Привет! – Не улыбнуться в ответ было невозможно, и Клэр даже чуть наклонилась вперёд. Она очень давно не общалась с детьми так близко, но во взгляде этой темноволосой девочки в синем платьице было что-то такое, что казалось ей отчего-то знакомым. Почти родным. – Привет! – Саша сделала маленький шажок в сторону, почти выбравшись из своего «укрытия». Помедлила немножко, а потом прибавила, сосредоточенно выговаривая каждое слово: – Сегодня чудесная погода, не правда ли? – И быстро подняла ясные голубые глаза на Наташу. – Правильно? – Правильно! – засмеялась та и ласково погладила её по голове. – Сашенька очень способная! Я меньше года с ней занимаюсь, а она уже столько всего выучила! – Ну, вообще-то, я тоже её кое-чему научил! – шутливо обиделся Сергей. – Зато я преподаю английский в школе, а ты… – Что? – …нет. Они рассмеялись, как смеются люди, которые знают друг друга достаточно давно и достаточно близко, чтобы за простыми словами видеть и слышать что-то такое, чего не понять другим. Где-то рядом шлёпнулся об асфальт мячик. Залаяла собака. – Ой, можно посмотреть? Саша дёрнула Сергея за рукав и указала в сторону огромной чёрной собаки, величаво возлежавшей у скамьи напротив. Возле неё уже собралась стайка любопытных детишек: они гладили пушистую шерсть, а хозяйка царственного зверя, добродушная женщина лет сорока, рассказывала им что-то с улыбкой. – Давай я с ней схожу? – быстро предложила Наташа. Взяла девочку за руку и снова взглянула на Клэр так, словно знала про неё что-то такое, о чём та ещё не ведала сама. Сергей проводил их взглядом. Опустился на скамью. Чуть помедлив, словно замявшись, Клэр присела рядом с ним. Саша гладила собаку, Наташа расспрашивала о чём-то её хозяйку. Яблоневые лепестки кружились в лучах солнца. – Она… твоя дочь? – нерешительно спросила Клэр. В глазах Сергея было столько нежности и теплоты, что, казалось бы, зачем спрашивать? Всё и так ведь совершенно ясно. Так смотрят лишь на бесконечно любимого человека, от одной мысли о котором щемит сердце. Что-то неуловимо изменилось в его лице, когда он повернулся к ней: словно к нежности примешалось вдруг сожаление. – Нет, – с какой-то странной мягкой печалью ответил Сергей и снова взглянул на девочку. – Саша сирота. С двух лет в детском доме… так у нас приюты называют. Её родители на машине разбились. Она с ними была, но выжила каким-то чудом. Почти не разговаривала, правда, лет до четырёх. Замкнутая очень была. Клэр почувствовала, как защемило что-то в груди. Теперь она понимала, отчего в глазах девочки ей почудилось что-то очень-очень знакомое: словно на мгновение она увидела в них, как в зеркале, собственное отражение – ту девочку, которой была когда-то она сама. Тихую, не по годам серьёзную девочку, которая держалась в стороне от других и разговаривала по душам лишь со своим потрёпанным плюшевым кроликом. – Как же вы встретились? – Два года назад руководство решило, что наше отделение должно взять шефство над припятским детским домом. Если кто-то был готов взять себе подопечного – можно было выбрать кого-то из детишек. Кроме меня, правда, никто так и не решился: всё-таки почти все уже люди семейные, со своими ребятишками – до того ли им? А я увидел Сашеньку и… всё, пропал, – тихо рассмеялся Сергей. – Сначала, правда, пришлось с её мишкой пообщаться, но она быстро оставила роль посредника в переговорах и разговорилась сама. Она, конечно, и сейчас порой застенчивой бывает – ну, знаешь, когда спрашиваешь, что она хочет в подарок, например. Она и так очень скромная, а тут ей как будто совестно делается из-за того, что на неё кто-то деньги тратит. – Я её понимаю, – тихо проговорила Клэр. – Сама такая. До сих пор. – И тебе совестно из-за того, что я тебя мороженым угощал? – удивился Сергей. – Да ведь это же от чистого сердца! Что такого в том, чтобы порадовать человека, которого любишь? – Ничего, конечно. – Чуть склонив голову, Клэр смотрела, как Саша обнимает собаку за шею. – Но это ведь не про меня. Поняв, что он только что выдал себя с головой, Сергей как-то сразу сник. Нет, не оттого, что выдал – когда-нибудь ему ведь всё равно придётся сказать ей об этом, верно? Скорее, оттого, что она словно ничего не замечала – а если и замечала, то не хотела верить. Или только не могла понять? – Ты хочешь её удочерить? – помолчав немного, спросила Клэр. – Хочу, конечно. – В голосе Сергея снова послышалась печаль. – Только… – Тебе нельзя? – В серо-зелёных, похожих на тихую лесную реку глазах заплескалось такое разочарование, словно Клэр сама на мгновение снова стала той девочкой, которую никто не забирает домой. И не заберёт. Никогда-никогда. – Можно, – тяжело вздохнул Сергей. – Но ты ведь понимаешь, что у меня за служба. Сегодня я есть, а завтра – кто знает? – И ты так спокойно об этом говоришь? – Я всегда знал, на что иду. Клэр опустила потемневшие глаза на стиснутые на коленях руки. Представлять, что всего в одно мгновение Сергей может просто исчезнуть – навсегда, безвозвратно! – было всё равно что снова глядеться в опрокинутое небо у себя под ногами. Казалось, легче шагнуть в бездну, чем прожить хоть одно мгновение с осознанием этой необратимости. – Я очень люблю её, но ведь заменить ей маму я не смогу. Клэр медленно выдохнула и взглянула на него. – Значит, хочешь подождать, пока не женишься? И снова что-то странное появилось в его глазах: словно бы горечь, которую он и сам, казалось, не мог понять до конца – лишь ощущал всем своим существом. – Я не знаю, – признался Сергей. О, в этом он мог признаться – ведь это было не то же самое, что сказать ей, что его женой будет или она, или никто! – Конечно, мои родители могли бы о ней заботиться: они друг в друге души не чают, и она их «бабушкой» и «дедушкой» зовёт, но… Так ведь нечестно. – Зато у неё была бы семья. Настоящая. – Клэр бросила на него быстрый взгляд и снова потупилась. – Прости, я… Я знаю, что не имею никакого права вмешиваться и советы давать. Сергею очень хотелось сказать ей, что для «настоящей семьи» им не хватает только её, и что у неё тоже может быть эта «настоящая семья», которой она всегда была лишена, но какая-то часть его всё ещё сомневалась в том, что ей и правда это нужно. Впрочем, нет: нужно, конечно. Вот только, возможно, не с ним. – А тебя она как называет? «Папа»? – «Папа Серёжа», – улыбнулся он. – Её отца так же, как меня звали, так что даже отчество совпадает. Александра Сергеевна. – Красиво, – задумчиво проронила Клэр. – Получается, «Саша» – это уменьшительное от «Александры»? – Сергей кивнул. – А от твоего имени как будет? Вот… как она тебя называет? – Можно и так, – снова кивнул он и улыбнулся. – Ко мне обычно так и обращаются. – Что, все? – Ну, не все, конечно. Близкие. Друзья. Ты тоже можешь, если хочешь. Клэр взглянула на него чуть удивлённо. – А я кто? Друг? – А разве нет? Я надеялся, что мы будем друзьями. – У меня никогда не было друзей… – Значит, я буду у тебя первым! Ещё два дня тому назад Клэр ни за что не поверила бы, что она подпустит к себе кого-то так… близко. И не поверила бы, что кто-то захочет так близко подойти. Но сейчас она чувствовала, как тает ледяная стена, которой она отгородилась когда-то ото всего и ото всех. Тогда ей казалось, что проще терпеть непреходящий болезненный холод, чем позволить кому-то согреть себя, дрожа от страха, что он обманет и сделает ей ещё больнее. А теперь… Теперь она если и не понимала, то ощущала эту сокрушительную силу доброты, перед которой не устоит даже самая высокая стена. – Боюсь, я буду неправильно выговаривать, – с давешней трогательно-неловкой застенчивостью проговорила Клэр. – Я не обижусь, обещаю, – только и улыбнулся в ответ Сергей. Серёжа. – Ой, она такая большущая! Саша вприпрыжку подбежала к ним и старательно изобразила руками, насколько собака была «большущей». – А ты любишь собак? – с очаровательной старательностью выговаривая каждое слово, спросила она Клэр. – Конечно! Особенно больших! Мне в детстве очень хотелось большую собаку, чтобы она меня защищала и… – От кого? – удивилась и даже будто немного испугалась девочка. – О, ну… так, вообще. Клэр растерянно взглянула на Сергея, но тот только с улыбкой покачал головой, словно хотел сказать, что ничего страшного не случилось. Страшно было только думать о том, от кого же ей так нужна была защита. – А… – понимающе протянула Саша. – А у бабушки с дедушкой есть собака. Овчарка! Она очень умная: и лапу даёт, и мячик приносит, даже если его далеко-далеко бросить! – Ладу мне родители подарили, когда я из Москвы вернулся, – пояснил Сергей. – Только, к сожалению, быстро выяснилось, что ей со мной… тяжело. Я ведь могу и на несколько суток на службе задержаться – а с таким режимом как за собакой ухаживать? Вот и решили, что пусть уж она лучше у родителей живёт. – Она, наверное, по тебе скучает? – Так мы ведь на соседних улицах живём! И видимся почти каждый день. Ну, кроме тех случаев, когда я сутками где-то пропадаю. – А хочешь Лорда погладить? – всё так же оживлённо вертясь на одном месте, спросила Саша. – Он очень добрый и совсем не кусачий! – Ну… хорошо, – неуверенно отозвалась Клэр и вопросительно взглянула на Сергея. – Неужели тебе нужно моё разрешение? – шутливо изумился тот. – Пойдём-пойдём! – Словно спеша поделиться своей радостью, Саша схватила Клэр за руку и потянула за собой. Как просто. Просто прикоснулась к ней – и та не вздрогнула и не отдёрнула руку, и небеса не разверзлись над их головами. Ребёнку можно то, чего нельзя взрослому – и уже не важно, что оба они ни в чём не виноваты. Просто кто-то однажды сделал ей очень, очень больно, и оставил на её теле эти ужасные шрамы, о которых невозможно забыть. Просто кто-то однажды сломал её – а расплачиваться за это должен тот, кто всё отдал бы за возможность помочь ей. Просто он любил её – и, как и каждый, кто любит, хотел быть ближе, – но между ними словно встала прозрачной стеной чужая жестокость, и сквозь это отуманенное болью стекло она не видела того, что замечали другие. – Ну наконец-то! Радостно улыбавшаяся Наташа птичкой порхнула к скамейке и уселась на краешек, точно на тонкую яблоневую ветку. – Наконец-то присела? – Наконец-то увидела тебя влюблённым! Сергей взглянул туда, где гладили чёрного Лорда Саша и Клэр. Хозяйка собаки смотрела на них с трогательным умилением: решила, должно быть, что дочка позвала и маму посмотреть. – Неужели и правда так заметно? – Ну ещё бы! Ты так на неё смотришь! – Как «так»? – Как будто всю жизнь её ждал и не чаял уже увидеть! – Может, так и есть? – Тогда чего же ты грустный такой? Вон, смотри, как они с Сашенькой сразу подружились! Но Сергей только опустил глаза на бело-розовый лепесток, живой снежинкой упавший на его рукав. – Это из-за того, что она иностранка? Боишься, что тебе не разрешат? Серёж, ну скажи, в чём дело! – Улыбка растаяла на лице Наташи, а в голосе послышались нотки тревоги. Она была счастливой и влюблённой невестой и оттого искренне хотела, чтобы были счастливы все, кто ей дорог. Пусть пять из шести лет, прошедших со дня возвращения Сергея в Припять, она провела, учась в университете, он всё равно был её лучшим другом. В конце концов, она и Андрея видела немногим чаще – и притом совершенно не представляла своей жизни без него. – Не знаю, – неохотно ответил он наконец. – Да и какая разница? Она-то меня не любит. – А вот это неправда, – снова улыбнулась Наташа. – Ты разве не видел, как она на меня смотрела, когда я только подошла? И как в лице переменилась, когда ты сказал, что я невеста Андрея? Она же подумала, что мы… ну, вместе. – Подумала? – искренне удивился Сергей. Наверное, он и правда заметил бы что-то, если бы не был так увлечён мыслями о том, как отнесутся друг к другу Сашенька и Клэр, но, возможно, всё равно не смог бы правильно это истолковать. По крайней мере, вот так. Потому что как она могла думать, что у него кто-то есть, когда он любит её так сильно, что это видят даже другие? – Глупенький ты совсем, хоть и капитан! – Наташа ласково взъерошила ему волосы. Она была младше на пять лет, но чувствовала себя порой старшей сестрой не только для родной Катерины, но и для Сергея. – Ну, это же ещё не значит, что она… – Значит – не значит, но она уж точно к тебе неравнодушна! Так что нечего тут унывать! С кино, конечно, ей пока сложно будет, но зато можешь её на танцы пригласить! – Если бы это было так просто, – с горечью усмехнулся Сергей, и взглянувшая на него удивлённо Наташа вдруг осеклась. Словно почувствовало её такое чуткое сердце, что дело здесь не только в том, что его любовь кажется ему безответной. – Ладно, я… Я пойду, пожалуй. – Саша уже возвращалась к ним, крепко держа Клэр за руку и что-то воодушевлённо рассказывая ей на по-детски ломаном английском. Наташа поднялась со скамьи, улыбнулась им, когда они подошли, и обернулась к Сергею. – Я ещё зайду вечером за книжками, хорошо? Вы ведь часам к семи уже домой вернётесь? – Он рассеянно кивнул. – Тогда счастливо вам погулять! Наклонившись к Саше, Наташа быстро поцеловала её в щёчку и с весёлым «пока, стрекоза!» направилась к выходу из парка. Клэр проводила её взглядом, а потом снова опустила глаза на казавшегося расстроенным Сергея. В груди поднялась вдруг такая горечь, будто она, сама того не зная, чем-то ужасно обидела его и теперь чувствовала себя виноватой. – Ну, кто хочет мороженого? – с чуть напускной весёлостью спросил он, поднимаясь со скамьи. – Здесь у них холодильник сломался, так что придётся погулять в сторону кафе. Или сначала на карусели? Саша смущённо уткнула нос в мишку и спряталась за Клэр. А той стало вдруг отчего-то очень жаль Сергея. Наверное, она просто чувствовала, что, как бы сильно он ни любил эту девочку, понять её до конца он не может. Не может понять так, как понимала она.***
– Ты не обижайся на неё. И не расстраивайся. Ты же ни в чём не виноват! Сергей тяжело вздохнул и неуверенно кивнул, глядя туда, где кружилась разноцветная карусель-«ромашка»: в ярко-красном креслице сидела, крепко прижимая к груди своего медвежонка, совершенно счастливая Саша. И не скажешь даже, что всего пять минут назад она чуть не расплакалась, когда он пытался выспросить, хочет ли она сначала покататься на карусели, а потом – на машинке, или наоборот. – Может, я просто что-то делаю неправильно? Я ведь даже не знаю, как воспитывать детей. – Я тоже не знаю, – пожала плечами Клэр. – Но знаю, что я бы всё отдала за то, чтобы кто-то любил меня так, как ты любишь её. – Спохватившись, она бросила на Сергея смущённый взгляд и быстро прибавила: – Я имею в виду… когда я была такой, как она. Маленькой. Невыносимо. Ещё вчера, представляя, как ему удастся однажды растопить её ледяные оковы, он и не думал о том, что сам при этом изранит в кровь осколками руки. – Она ведь знает, что я люблю её. Зачем же она… так? – тихо проговорил Сергей, сам толком не понимая, кого он имеет в виду: Сашу или Клэр. – Тебе, наверное, трудно понять, – словно в ответ на его мысли отозвалась Клэр. – Ты ведь сам говорил, что всегда был окружён родительской любовью и поэтому чувствовал себя защищённым. Когда растёшь среди чужих людей, такого не бывает. Никогда. Даже если кто-то и относится к тебе хорошо, заботится и жалеет, всё равно никак нельзя отделаться от мысли, что однажды тебе могут предпочесть кого-то… другого. Более красивого, умного, послушного. Ты просто… не чувствуешь себя незаменимым, понимаешь? – Она пристально взглянула на Сергея своими горько-полынными глазами. – Всё боишься, что сделаешь что-нибудь не так и снова станешь ничьим. И ещё думаешь, что ты, наверное, в чём-то ужасно виноват, раз у тебя забрали маму и папу. Сергей смотрел на неё и чувствовал, как прорастает и в его душе эта полынная горечь. Наверное, это даже было правильно. Как он сможет утишить её боль, если не поймёт её? Сейчас ему казалось, что он начинает понимать. И от этого ему становилось холодно и страшно: словно он заглянул всего лишь в тёмную комнату, а увидел чёрную бездну. – И ты до сих пор винишь себя в смерти родителей? – чуть севшим голосом спросил Сергей. – Раньше винила, – тоже очень тихо ответила Клэр. – А потом… Потом другой повод появился. – И ты считаешь себя виноватой? – Может, ты тоже считал бы, если бы знал. В её голосе было столько горечи, что Сергей не стал ни о чём её спрашивать: и так было ясно, что она ничего не расскажет. Только не сейчас. А мгновение спустя к ним уже кинулась счастливая Сашенька, с присущей детям переменчивостью позабывшая о том, как она едва не плакала какие-нибудь десять минут тому назад.***
– А куда мы идём? Клэр медленно поднималась по ступенькам, с любопытством разглядывая большие окна, зелёные стены и полированное дерево перил. Для тех, кто здесь жил, это, конечно, был самый обычный подъезд – а вот она видела всё это в первый раз. – Домой! – радостно объявила Саша. – Домой? Сергей остановился у коричневой двери с номером «47» и вытащил из кармана ключи: на металлическом кольце покачивался брелок в виде скачущей лошади. – Домой, – кивнул он. – Надо руку тебе поскорее перевязать. – Да я же просто ободрала немного… – Ага, об асфальт. – Сергей распахнул дверь. – Проходи сразу на кухню, там удобнее будет. – Я покажу, я покажу! – радостной стрекозой взвилась Саша и потянула Клэр за собой. Та и сама не могла понять, как так получилось: они просто возвращались из кафе, шли по какому-то двору, когда Саша показала на птичку, Клэр засмотрелась на неё и… Всё, вот она уже сидит на асфальте, прижимая к груди ободранную руку. Должно быть, какой-нибудь особенно зловредный бордюр кинулся ей под ноги, пока она смотрела птичку. Светло-голубая, цвета бледной незабудки, мебель. Небольшой круглый стол. Лампа под красным абажуром. Занавески раздвинуты, и сквозь открытое окно плывёт аромат цветущих деревьев, растворённый в золотистой предвечерней дымке. – Будет неприятно, зато быстро заживёт. Клэр стояла у раковины, закусив губу. Руку щипало даже от простой воды, а Сергей собирался её ещё и перекисью водорода промывать! Перекись вспенилась и зашипела, струйкой стекая по ладони. Клэр вздрогнула и болезненно поморщилась, а стоявшая рядом коленками на стуле Саша быстро схватила её за запястье, притянула руку к себе и принялась на неё дуть. – Саш, не перестарайся, а то лопнешь, – засмеялся Сергей. – Да, уже всё нормально, – заверила девочку Клэр и осторожно высвободила руку. От этой простой и такой по-детски искренней заботы у неё щемило сердце. Случилось бы такое всего несколько дней назад, никто не стал бы беспокоиться о том, что в рану может что-то попасть. Не перевязал бы ей руку – так осторожно, стараясь не прикоснуться нечаянно, потому что ей это неприятно. Думая, что это так. Наверное, ей стоило сказать тогда, у кабинета доктора, что… А что? Что на самом деле ей хочется, чтобы он к ней прикоснулся? Что он, Сергей, может быть, один такой во всём свете? Тот, кого она одновременно боялась и не боялась. Тот, от кого ей порой хотелось убежать. Тот, с которым всегда хотелось быть рядом. Страшно было только до дрожи привязаться, приручиться – и снова остаться со своим горьким одиночеством. – А это ты тоже поранилась? – Саша потрогала маленьким пальчиком некрасивый кривой шрам на левом запястье, чуть выше белой повязки. – Да, – тихо ответила Клэр. – Но это было очень давно. – Больше не больно? Она прикрыла на мгновение глаза и глубоко вздохнула. Она чувствовала, как смотрит на неё Сергей, ещё минуту назад шутивший, что они теперь оба будто из больницы сбежали со своими перевязанными руками. Он больше не шутил – сидел, замерев в ожидании её ответа, и, казалось, даже не дышал. – Только иногда. Сквозь распахнутую дверь балкона доносился радостный смех игравших во дворе детей. Тёплый вечерний ветер осторожно приподнимал прозрачный белый тюль – словно пытался заглянуть внутрь. Заглянуть в комнату, где на большом диване, обитом зелёным плюшем, сидела маленькая девочка, доставала из стоявшей рядышком коробки свои любимые игрушки и рассказывала что-то молодой темноволосой женщине с тёплой и чуть печальной улыбкой в глазах и на губах. Тикали на полке часы. С кухни доносился звон посуды. Две лохматые собачки пытливо глядели со спинки дивана своими блестящими чёрными глазками. – Можно я попробую? – спросила нерешительно Клэр, когда Саша выпутала из волос развязавшуюся ленту и попыталась снова собрать их в хвостик. Девочка радостно улыбнулась. Придвинулась поближе и протянула ей узкую голубую полоску из атласа. – А где твои мама и папа? – тихо спросила она вдруг. Клэр осторожно затянула ленту. Расправила хвостик. Снова не хотелось ни говорить, ни утаивать правду. – Они умерли. Очень-очень давно. Саша подняла на неё большие, ясные, как майское небо, глаза. – Ты была тогда маленькая? – Да. Совсем-совсем маленькая. Мне было всего два дня. – Два… дня? Клэр вздохнула и грустно кивнула головой, а Саша вдруг подалась к ней и обняла её за шею. Погладила по голове и тихо-тихо прошептала: – Бедненькая…***
– Я, как обычно, забыл зайти в магазин, но голодная смерть нам пока что не грозит, – торжественно объявил Сергей, когда ужин наконец был готов. – Угощайтесь, барышни-красавицы! Клэр разрезала картофельную запеканку, и в воздух взвилось облачко пара. – Ты сам готовишь? – Ну не маму же просить каждый раз! – рассмеялся Сергей. – Готовлю, когда время и силы есть. Или когда очень надо. Тебе как? Саша обычно говорит, что, дескать, «есть можно». – А вот неправда! – тут же заявила Саша. – Я так говорю, только когда у тебя манная каша получается с комочками! – Да нет, что ты, вкусно очень! – поспешно прибавила к этому Клэр. А Саша вдруг подалась вперёд, прикрыла рот ладошкой и доверительным шёпотом сообщила: – А ещё папа Серёжа очень хорошо заваривает чай! Чистый, радостный смех звенел в золотистом воздухе и плыл сквозь распахнутое окно, растворяясь над верхушками цветущих деревьев. Журчала бегущая из крана вода. Звякали вилки и тарелки. Ласково шуршал на плите закипающий чайник. Где-то в вышине носились с пронзительным вечерним криком птицы – а здесь, в уюте маленькой кухни, самым важным казалось выбрать чашки, из которых они сейчас будут пить чай: с вишенками, малинками или синими звёздочками васильков.***
Вскоре после семи забежала ненадолго Наташа: поболтала с Сашенькой и Клэр, взяла книги и шутливо утащила Сергея в кухню под предлогом «очень секретного» разговора. – Почему ты не хочешь ей сказать? – неожиданно серьёзно, без тени улыбки, спросила она. – Ну что, что такое? Что ты смотришь на неё так, как будто она тебе уже сказала, что ты ей не нужен? Если ты выдумал там себе что-то, зачем ты её тогда с Сашенькой познакомил? – Я думал… – начал было Сергей, но тут же запнулся. Тяжело вздохнул и опустился на край стула. – Не знаю, что я думал. Просто хотел, чтобы они встретились. Разве это плохо? Я ведь их обеих люблю! – Тогда почему? – А что, если я ей и правда не нужен? Если её это испугает? Если она меня после этого вообще видеть не захочет? Что я тогда буду делать? Он вскочил со стула и бросил на него красно-белое кухонное полотенце. Наташа испугалась вдруг, что и правда перегнула палку, но Сергей успокоился так же быстро, как и вышел из себя. Только оперся тяжело на край стола и прямо взглянул на неё. – Ты же знаешь, каково это – представлять, что однажды может настать день, когда ты больше не увидишь того, кого любишь, – тихо проговорил он. – И это уже нельзя будет исправить. Никак. Никогда. Если всё, что у меня есть – это возможность быть рядом с ней, – то я не хочу её потерять. Просто потому, что для меня это – всё. И, если я могу вернуть ей веру в то, что она может любить и быть любимой, только для того, чтобы она полюбила кого-то другого – так тому и быть! – А… Саша говорит, что ей собираться пора. Клэр растерянно смотрела на побледневшую Наташу и на казавшегося снова таким подавленным Сергея. Смотрела – и отчего-то опять чувствовала себя виноватой. И в этом – тоже. – Поставишь ещё чайник, пока я Сашу отвезу? Клэр кивнула, глядя, как он торопливо надевает пиджак. – Я думала, она с тобой живёт… – Не уверен, что жить со мной – такое уж большое счастье, – с какой-то странной горечью усмехнулся Сергей. – Я что-то сделала не так? В глазах Клэр заплескалось вдруг что-то тоскливое, болезненное, надрывное – и ему вспомнилось то, о чём она говорила утром. «Ты всегда боишься, что тебе предпочтут кого-то другого». – Нет… нет… Прости, пожалуйста, – мягко, как прежде, попросил он. – Мне кажется иногда, что я… не справляюсь, и из-за этого я начинаю думать, что, может, кто-то стал бы для неё лучшим отцом, чем я. – И ты правда думаешь, что есть кто-то лучше тебя? Клэр выдохнула эти слова, не задумываясь – и на лицах обоих тут же отразилось замешательство. Словно она не могла поверить, что произнесла это вслух, а он – что и правда это услышал. Впрочем, могло статься и так, что он услышал в них лишь то, что хотел. – Ладно, я… мы… мы пойдём. Саш, ты где? – Иду-иду! Вынырнув из дверей гостиной, Саша отдала Сергею свою сумку, а сама потянулась к Клэр и, когда та присела рядом, снова крепко её обняла. – А ты заедешь как-нибудь меня навестить? – нерешительно, почти робко, словно боясь отказа, спросила девочка. Клэр почувствовала, как сжалось её сердце – сжалось до такой острой боли, что она не смогла произнести ни слова. Сжалось от нежности, жалости, любви. Может, она ещё и не понимала этого – но чувствовала. Сердцем чувствовала. – Мы завтра вместе приедем, обещаю, – тихо ответил за них обоих Сергей, глядя в полные благодарности глаза Клэр.***
Она бродила по пустой квартире, рассеянно прислушиваясь к доносившемуся с кухни мурлыканью чайника. «Ты как будто в музей попала!» – рассмеялся Сергей, когда заметил, с каким интересом она рассматривала хрустальную посуду в серванте. А она и правда чувствовала себя так, словно оказалась в совершенно новом для себя мире – таком далёком и таком бесконечно близком. Та крошечная квартирка, что осталась по другую сторону океана, казалась ей теперь холодным, сумрачным местом, где прячется в тенях бесприютное одиночество. А здесь... здесь всё дышало уютом, солнечным теплом и жизнью. Она бродила по пустой квартире и мимолётно прикасалась к вещам, словно пытаясь что-то понять об их хозяине. Что-то, чего она никак не могла разгадать. Она искала ответ в подкове над входной дверью и на разноцветных обложках пластинок. Пыталась прочитать его среди цветов на обоях и между строк в раскрытой книге на едва знакомом ей языке. Разглядеть в большой фотографии ночного города, где тянулись к небу красивые высокие башни, увенчанные горящими рубиновым огнём звёздами. Сергей сказал, что это Москва. Звонок пронёсся по притихшим комнатам переливчатой птичьей трелью. Клэр торопливо бросилась к двери, повернула замок. Замерла на мгновение. Им обоим это было… странно. Ему было странно, что кто-то встречал его на пороге его собственного дома. А ей было странно вообще кого-то встречать. Радоваться чьему-то приходу. Спрашивать, «как добрались». Говорить между делом, что она уже согрела чайник. Поправлять занавеску на окне так, словно она имела на это право. И снова чувствовать себя на своём – единственно правильном – месте. – А гитара – это… просто так, или ты играешь? Сергей перекинул сложенный пиджак через подлокотник кресла и принялся развязывать узел галстука. – Я даже музыкальную школу закончил. Ещё на фортепиано немного умею. Зато сестра двоюродная у меня в консерватории учится. Скрипачка! Клэр помедлила, а потом, решившись вдруг, попросила: – Сыграй что-нибудь, пожалуйста! Сергей посмотрел на неё почти неверяще – и при этом сам не понимая, отчего ему начинало порой казаться, что она вовсе не хочет быть здесь, с ним. Может, даже предпочла бы вовсе никогда его не встречать. – Что тебе сыграть? – спросил он, когда Клэр опустилась рядом с ним на диван. Так близко. Так бесконечно далеко. – Не знаю… Высоцкого? Ты ведь сказал, что он тебе нравится, – кивнула она на висевший над проигрывателем календарь с его портретом. – Что у тебя самое любимое? Сергей рассеянно провёл рукой по гладкому, блестящему корпусу гитары. Падавшие сквозь окно лучи закатного солнца разукрашивали его красным золотом. – «Баллада о Любви», – тихо проговорил он наконец, словно решаясь на что-то. Что-то, что может принести величайшее счастье или горькую погибель. Клэр притихла, когда в тёплый вечерний воздух упали первые аккорды. И забыла, как дышать, когда зазвучал голос Сергея. И было уже не важно, что она не понимала ни слова – потому что в каждом из них была заключена неодолимая сила, которая древнее всех человеческих языков. «Когда вода Всемирного потопа вернулась вновь в границы берегов, Из пены уходящего потока на сушу тихо выбралась Любовь – И растворилась в воздухе до срока, а срока было – сорок сороков...» Сергей взглянул на казавшуюся поражённой Клэр: верно, не ожидала она, что он будет ещё и петь. Может, не ожидал и он сам. Но как можно молчать, когда в каждом слове ты будто бы узнаёшь самого себя? И что, если только так он и может говорить с ней? Пусть чужими словами – сейчас в них было слишком много его души. «И чудаки – ещё такие есть! – вдыхают полной грудью эту смесь И ни наград не ждут, ни наказанья, и, думая, что дышат просто так, Они внезапно попадают в такт такого же неровного дыханья…» Быстрее, быстрее срываются звуки со струн. Быстрее, быстрее бьётся в груди сердце. И рвутся, рвутся из неё белыми птицами слова – и взвиваются выше, выше, туда, где только солнце, свобода и счастье! «Я поля влюблённым постелю – Пусть поют во сне и наяву! Я дышу, и, значит – я люблю! Я люблю, и, значит – я живу!» Чистый, искренний голос заполняет собой весь мир, и любовь, которой было так больно и тесно в этой клетке неразделённости, обнимает его своими большими тёплыми крыльями – и вместе с ним обнимает и ту, которую ей никак иначе нельзя обнять. Ту, которая так невыносимо близко – и так немыслимо далеко. Ту, которая всё прячется за своей тускло-ледяной стеной – и не хочет увидеть. Но по стене той уже бегут необратимо-глубокие трещины. Ещё одна белая птица слова, ещё одна синяя птица взгляда – и она осядет с протяжным стоном, обращаясь в ничто. «И душам их дано бродить в цветах, их голосам всегда сливаться в такт, И вечностью дышать в одно дыханье, и встретиться со вздохом на устах На хрупких переправах и мостах, на узких перекрёстках мирозданья…» Отчего же она не видит, отчего не может, не хочет понять, что он так её ждал? Что любил всегда – пусть даже не зная об этом? Что не была – не могла быть! – случайностью их встреча? Что она, быть может, тоже искала его – и теперь только отчего-то не хочет его узнать? Ну что же, что ему сделать, чтобы она его узнала? «Но многих захлебнувшихся любовью не докричишься – сколько ни зови, Им счёт ведут молва и пустословье, но этот счёт замешан на крови. А мы поставим свечи в изголовье погибших от невиданной любви!» Чёрное небо сливается с чёрной водой. Опрокинутые звёзды падают вверх. Безмолвный крик боли растворяется в оглушительной тишине. Всё рушится, распадается острыми осколками льда. Солнце бежит по венам золотым огнём. Бездна вглядывается в распростёршую над ней свои крылья тьму. И сердце рвётся на части от непоправимости, необратимости, невозможности. «Я поля влюблённым постелю – Пусть поют во сне и наяву! Я дышу, и, значит – я люблю! Я люблю, и, значит – я живу!» В каждом слове – столько силы, будто это вовсе не слова, а капли крови, пролитой во имя того, что дороже жизни. Горькие, чистые слёзы, что проливает на незаживающую рану сердце. Жизнь, торжествуя, утверждает саму себя – но не отрицает смерть. Смерть притаилась и ждёт у порога. Там, бесконечно далеко. Здесь, невыносимо близко. Клэр сидела, отвернувшись, наклонившись в сторону, словно надломленное ударом молнии дерево. Когда последний отзвук растаял в подступающих сумерках, она поднялась с дивана. Пошатнулась, неловко ухватившись за резной подлокотник. Сделала несколько шагов и тяжело оперлась на край стола. Сквозь распахнутую дверь балкона врывался в тишину комнаты птичий гром. – Что с тобой? – Отложив гитару, Сергей подошёл к ней бесшумно и протянул, забывшись, руку, едва не коснувшись её плеча. – Ты что, плачешь? Он не понял этого сразу, потому что Клэр не издавала ни звука, и ни одного всхлипа или вздоха не вырвалось из её груди: просто катились по щекам слёзы. – Я так плохо пою? – попытался было пошутить Сергей, кляня себя в душе за то, что снова сделал всё только хуже. – Зачем… зачем ты это делаешь? – сдавленно спросила Клэр, не поднимая на него глаз. – Что… делаю? – Всё это! Она так резко повернулась к нему, что он едва не отпрянул. – Чего ты от меня хочешь? Хочешь, чтобы я поверила, что у меня тоже может быть жизнь? Но ведь это всё ложь! – По… почему? Голос Сергея дрогнул, и желание убежать, спрятаться от этих обвиняющих его в чём-то глаз стало таким нестерпимым, словно он и вправду был в чём-то ужасно перед ней виноват. – А ты не знаешь? Не знаешь, что через год мне придётся уехать? А я не могу – понимаешь? – не могу там жить! – Ты хочешь остаться? – очень тихо, словно заранее боясь ответа, спросил он. – Я… я не знаю… – Клэр сжала руками виски, а слёзы всё текли по её щекам, будто она была не властна их остановить. – Признайся в этом хотя бы самой себе! Она отвела глаза и только бросила с горечью: – Даже если бы это было возможно, кому я здесь нужна? – Мне. Господи, ну почему же она снова смотрела так, будто ждала, что он прогонит или ударит её? Почему не могла, не хотела поверить? – Зачем? – Я… я хочу, чтобы ты была счастлива. Наверное, он сказал бы ей всё – просто потому, что душа ещё пела чужими словами о том, что составляло для неё весь смысл, – если бы только смог разглядеть за горечью, болью и сожалением в её глазах хоть каплю тепла, которое она прятала слишком глубоко. Но это тоже была правда. Он хотел, чтобы она была счастлива. – Разве это возможно? – тихо спросила она. «Но вспять безумцев не поворотить…» – Я всё сделаю ради этого.***
Аромат ромашкового чая плыл по кухне, и, если закрыть глаза, можно было представить, что вокруг нет никаких стен и преград, а есть только бесконечный зелёный луг, усыпанный разноцветными звёздочками цветов и дышащий солнечным теплом. Лампа под красным абажуром пролилась на стол жёлтым уютным светом, и синие сумерки отступили за окно. Последние лучи солнца догорали в стеклянных глазах домов, обращённых на запад, и город, сладко и чуть устало потянувшись, начинал готовиться ко сну. – Мне так страшно стало, когда я только приехала. Такое чувство было, что я как будто сама в тюрьму иду. А теперь… – Клэр вздохнула и, опершись на подоконник, взглянула вниз. – Иногда всё совсем не так, как кажется, если приглядеться поближе. Вон, видишь сад? – Сергей указал чуть вправо, туда, где сонно дремали в белой цветочной дымке яблони и вишни. – Издалека можно подумать, что деревья замело снегом – а ведь на самом деле это живые цветы. Клэр улыбнулась задумчиво, глядя на них и прислушиваясь к чему-то внутри себя. Там, в глубине, пробивались из-под острых ледяных осколков первые робкие подснежники.***
– Мне, наверное, пора? Половина девятого на часах. Подступающая темнота заглядывала в щёлку между задёрнутыми занавесками. Умиротворённо поднималась из носика чайника к красному абажуру струйка пара. Сергей молча кивнул, отвернулся быстро – Клэр всё равно заметила, как он погрустнел, – и вышел из кухни. Вернулся почти сразу, держа в руках вязаную синюю кофту. – Там прохладно уже. Надень, а то замёрзнешь. – Он подошёл ближе, расправил её, держа так, чтобы было удобнее надевать. – Мама забыла у меня ещё давным-давно, а потом сказала, что она ей всё равно уже мала. – Твоя мама сама связала? – Сама. Мягкая, тёплая, как объятия. Словно впитавшая в себя доброту рук державшей её когда-то женщины. Хотелось просто закутаться в неё – и греться, греться… Клэр даже не заметила, как Сергей, забывшись, встал у неё за спиной. И почти не почувствовала, как легли на мгновение ей на плечи его руки, расправляя вязаный воротник. – Прости, – пробормотал он, опомнившись, и быстро отстранился. А Клэр ощутила, как отхлынуло вмиг только что согревавшее её тепло. – Я… сейчас, – прибавил он, огляделся рассеянно по сторонам, словно пытаясь вспомнить что-то важное, и направился к двери кухни. Клэр опустилась на стул. Подумала о том, что теперь ей придётся уйти, и она снова останется одна. Подумала о том, что с каждым разом ей всё труднее расставаться. И, если больше всего на свете ей хотелось просто побыть ещё немного в этих тихих комнатах, залитых уютным жёлтым светом, и не встречаться с заглядывавшей в окна темнотой, то разве это так много? – Серёжа! Имя сорвалось с её губ так легко, словно она произносила его всю свою жизнь – и от этого растерялась даже она сама. Замерла, повернувшись вполоборота к остановившемуся в дверях Сергею. Сжала спинку стула, словно боясь упасть. – Можно мне остаться ещё ненадолго? Любить – это счастье. Любить – значит быть живым. Ощущать непрестанно бесконечную важность каждого мгновения. Чувствовать, как перехватывает дыхание, как замирает сердце, как бьётся птицей в груди щемящая нежность. И даже неразделённая любовь – это счастье. И боль. И огонь, в котором можно сгореть без остатка. Но это не страшно. Это совсем не страшно. Потому что можно ведь отдать всё на свете за возможность ещё раз взглянуть в любимые глаза. Услышать своё имя, произнесённое родным голосом. И ничего больше не нужно – только видеть, слышать, быть рядом. И пусть она останется для него навсегда неразгаданной. Навеки любимой. – Останься, – тихо, тепло, облегчённо улыбнулся он. Как будто бы не разрешал – просил.***
– Надо же, какой зайчик! Клэр с совершенно детским восторгом и умилением смотрела «Спокойной ночи, малыши!» Не понимала, конечно, ни слова – но одетые в полосатые свитерочки собачка и зайчик, строившие домик из разноцветных кубиков, всё равно её очаровали. Большие тёмные глаза. Длинные ресницы, которыми они так трогательно хлопали, удивляясь чему-то. Мягкие ушки, которые так и хотелось погладить. – Это Степашка, Сашенькин любимец! – важно представил зайчика Сергей. – Степ… Степашка? – старательно повторила Клэр. Она сидела на диване, укрывшись пледом, и ела из маленькой хрустальной вазочки малиновое варенье. – Ну вот, а ещё сомневаешься, что у тебя получится выучить русский! – шутливо укорил её Сергей, уже пообещавший найти для неё самый настоящий букварь. И, разумеется, сохранить это в строжайшей тайне. Он вышел ненадолго на кухню, и Клэр решила на минутку прилечь. Ей ужасно хотелось спать, но она старалась ничем этого не выдать, боясь, что тогда Сергей отвезёт её в гостиницу, и надеясь ещё хоть немного оттянуть эту неизбежность. Кажется, она уснула прежде, чем голова её коснулась мягкой подушки – а когда она открыла глаза, в комнате было тихо и темно.***
– Не спится? Сергей сидел за кухонным столом и увлечённо читал, запустив в волосы пальцы, когда на пороге появилась сонная Клэр, пришедшая на узкую полоску света под дверью и тихий шелест страниц. – Ну… скорее спится, – смущённо пробормотала она, опускаясь на соседний стул. – Я даже не заметила, как заснула. – Тебе там не холодно? Хочешь, я одеяло принесу? – Да нет, что ты… Я пойду уже. – Куда? – В гостиницу. – В полночь? Клэр обернулась: на часах была четверть первого. Вздохнула тяжело и хлопнула себя легонько ладонью по лбу, словно сетуя на то, что всё-то она вечно делает невпопад. – Ты ведь сама хотела остаться, – тихо напомнил ей Сергей. – Ну, не насовсем же, – неловко улыбнулась Клэр. – Нет? Темнота приникала снаружи к окну, и сейчас так легко было представить, что они одни в этом мире, где нет никаких законов, кроме тех, что создали они сами. Нет решёток, оков, стен, преград. Есть только любимые глаза, губы, руки, до боли знакомый голос и тепло родного тела, которого не коснуться даже взглядом. Всё так невыносимо близко, что кажется невозможным, чтобы здесь, сейчас, тебя отвергли, оттолкнули. От одного ощущения этой невыразимой близости кружилась голова – и он, должно быть, всё-таки взял бы её руку, сжал с бесконечной мягкостью тонкие пальцы – если бы только она не опустила глаза, словно не хотела выдать что-то, что было ведомо лишь ей одной. – А что ты читаешь? Это стихи? По белым страницам бежали узкие столбики чёрных букв. – Да. Вероника Тушнова. – А о чём они? – Так… о жизни. Она очень любила одного человека, но думала, что это не взаимно, потому что он оставил её. – И она его простила? – Разве можно винить кого-то за то, что он тебя не любит? Клэр пристально взглянула на него, словно пытаясь понять, отчего за мягкостью его голоса ей послышалась странная горечь. Неужели он любит кого-то, а его любовь оказалась ненужной, неприкаянной, бесприютной? Она помнила, как мечтала когда-то сама о том, что её полюбит такой человек: сильный, добрый и ласковый. Представляла, какой у них будет дом. Светлый, тёплый, уютный – совсем как те дома, что рисуют в окошках рождественских открыток. Она любила заглядывать в них, когда была маленькой, хотя слёзы и щипали глаза от осознания того, что ей никак не попасть внутрь. Что можно только смотреть снаружи – оттуда, где вечно холодно и темно. Теперь она была здесь, внутри. Теперь холод и темнота смотрели на неё сквозь окно, не в силах дотянуться. Теперь рядом с ней был человек, без которого она не могла больше представить своей жизни. Наверное, она не смогла бы заслужить его любовь, даже если бы не было этих уродливых шрамов на её теле и непреходящей боли в душе – но тогда, по крайней мере, она могла бы надеяться. А теперь у неё нет даже этого. Теперь она может только смотреть на него: такого тёплого, уютного, совсем домашнего – и понимать, что ей никогда не стать для него тем, чем стал для неё он. – Будешь дальше спать? Клэр подняла голову, почти удивлённо ловя упавшие в молчание слова. Помедлила, словно задумавшись вдруг. Наконец кивнула. – Хочешь, я тебя накрою? Сергей укрыл её тёплым клетчатым пледом и присел рядом, на край дивана. Она прижималась щекой к мягкой подушке и неверяще смотрела на него. – Лапка не болит? Его лица было почти не видно в темноте, но в голосе золотилась ласковая улыбка. – Нет, – улыбнулась в ответ Клэр. – А у тебя? – А, да это пустяки! Завтра уже буду совсем как новенький, – засмеялся Сергей. Завтра. Странно было даже думать о том, что будет какое-то «завтра» – только не теперь, когда время слилось в одно бесконечное, бездонное мгновение. – А что было в той песне? В тихом голосе проскользнула взволнованная дрожь. Перевязанная рука чуть скомкала край пледа. – Разве ты не поняла? – Мне кажется, что поняла. Но вдруг я поняла неправильно? – Если сердцем слушала – значит, правильно. Тишина, мягко обступавшая их со всех сторон, ещё хранила отзвуки белокрылых слов, с отчаянной, безудержной нежностью взвивавшихся в золотистый воздух, уносившихся в небесную синь, обнимавших чьё-то израненное сердце. В нём они свили своё гнездо – и притаились, пока не придёт их срок. Сергей посадил рядом с её подушкой забытую Сашей на спинке дивана маленькую лохматую собачку. – Пусть охраняет! – улыбнулся он. – Спокойной ночи! Клэр подтянула к груди плед. Хотелось схватить его за руку, попросить остаться ещё хоть ненадолго. Нет, навсегда. – Спокойной ночи! Она казалась ему сейчас совсем ребёнком: маленькой девочкой, которой очень многое пришлось пережить, и которая наконец-то почувствовала, что она в безопасности. Что никто больше не сделает ей больно. Что здесь её утешат и защитят. Она лежала, уютно свернувшись под тёплым пледом, и в глазах её плескалась, точно в тихой лесной реке, благодарность за этот умиротворённый покой. Сергей вернулся на кухню. Постоял немного у окна, вглядываясь в озарённую серебристым лунным светом темноту. Ему казалось, что даже отсюда он слышит дыхание Клэр, и было совсем не важно, что этого никак не могло быть. Сама их встреча – свершившаяся невозможность. Любовь – дар, от которого никак не отказаться, потому что нельзя отказаться от самого себя. Она просто есть – и её можно лишь принять с благодарностью за чудо. Любую – даже безнадёжную, неразделённую, ненужную! Потому что огонь уже горит – и погасить его не властна даже смерть. Он подошёл к столу и закрыл лежавшую на нём книгу. Три слова на обложке полыхнули короткой вспышкой золотого огня. «Не отрекаются, любя».