Не молчи

Лорду не спится, не спится до тошноты, до одури. Хочется содрать навязанное бодрствование, забыться, упасть камнем и не просыпаться сутками. Но никак, совсем никак — стоит ему лечь и закрыть глаза, как под веками начинают носится цветные вспышки, и глаза невозможно печёт. Что-то по ночам зовёт его, и он тоскует, не понимая даже куда его так болезненно тянет. Что-то зовёт его в темноте, и он не может разобрать слова. Совсем поздно, за полночь, пепельница заполнилась до краев, а сигареты приходится нащупывать в темноте. Конечно, в ванной оставалась еще целая пачка, но туда совсем не тянет. Зеркала. Они отражают искаженную реальность, заманивают, заставляют поверить, обманывают, дразнят и лукавят. Он их ненавидит очень давно, и будь его воля, поразбивал бы их все, как Табаки делает с часами. В комнату из завешенного наполовину окна заглядывает тонкая полоска лунного света. Отражается бликом на лысой голове Сфинкса, ерошит волосы Табаки, гладит лоб Шнура. Он спит, свернувшись клубком на общей кровати, зажав кусок одеяла в кулаке — похоже, запомнил, что иначе, Шакал его стащит, как он стаскивает все одеяла вокруг себя ночью, сооружая кокон. Может, Лорд бы и лег спать, но на общую кровать явно не влезет. Он проходится взглядом по знакомым лицам: вот Табаки спит, разметавшись, и что-то бормочет во сне, вот Сфинкс лежит так спокойно, что если бы не было слышно его посвистывающего дыхания, Лорд бы решил, что он мертв. Слепого, как всегда, нет. Что-то шуршит на другой стороне кровати, и Лорд, подняв глаза, видит, что Шнур сел — он поворачивается к Лорду, и какое-то время смотрит ровно на него. Глаза у него почти чёрные, и в них отражается желтым блином луна. Потом поднимается с кровати и шлепает босыми ногами в сторону стола. Лорд облегченно вздыхает — в Четвёртой он успел пожить прилично, насмотрелся всякого — но все равно, ощущение от происходящего странное. Он наблюдает, как Шнур берет первый попавшийся со стола стакан с чем-то прозрачным — фатальная ошибка, фатальная — и жадно пьёт. Скорее всего, ему повезло, и в стакане действительно оказалась вода, но никто ведь не знает, что с нею делали. Может, Табаки поставил ее настаиваться полнолунными лучами, а может Чёрный приготовил себе на утро водички попить — в любом случае, положение не из приятнейших. Шнур подходит к поддоннику и бессовестно быстро находит закатившуюся в щель сигарету. Вытаскивает ее, и зачем-то вопросительно-жалобно говорит: — Можно? Лорду нужно несколько секунд, чтобы понять, что он обращается к нему. Хмыкает. Совсем новый еще, зелёный. — Бери, это не мои. Шнур косится на него, как будто не зная, нужно ли ему благодарить, но потом видимо решает промолчать. Вытаскивает из кармана зажигалку и закуривает. Он молчит, выдыхая в приоткрытую форточку, зачем-то проявляя приличия. Это бессмысленно, тут все прокурено — начиная с одеял и заканчивая карнизами, на которых висят шторы. Докуривает и аккуратно стряхивает с пальцев пепел на блюдце с окурками. Зачем-то кивает Лорду и возвращается на кровать. Табаки во сне разметался ещё сильнее, и теперь Шнуру осталась совсем уж щель, но он каким-то образом протискивается в нее и шуршит пару минут одеялами. Лорд отворачивается к окну. Занимается рассвет. // Русалка плывет, раздвигая руками огромные массы воды, и любуется тем, как лунные блики играют на поверхности воды у неё над головой, и на блестящих чешуйках её хвоста. За ней шелковистым покрывалом плывут ее волосы, придавая маневренности. Она переворачивается на спину, и щекочет плывущего рядом с ней карасенка под брюшком. Карасенок хихикает, выпуская маленькие пузыри воздуха. Русалка бьет хвостом по воде, радуясь полнолунию. Когда она засыпала, в спальне было совсем душно, и Кошатница третировала ее сильнее, чем обычно, не давая открыть окна. Крыса опять бродит где-то, и это хорошо, потому что они бы опять поцапались с Кошатницей, и у той бы совсем испортилось настроение. Она бы ворчала скрипучим голосом полночи, и у Русалки не получилось бы уснуть пораньше. И получилось бы меньше поплавать, потому что только в ночь полнолуния она просыпается в воде. Русалка давно этому не удивляется — чему удивляться, если это так же естественно, как сидеть на волосах и плести из махровых ниток узоры? Русалка — домовье дитя, начиная с макушки и заканчивая чешуйчатым хвостом. Слепой бредёт по коридору, чувствуя как ковёр под ногами переходит в мох, пробираясь между пальцами и мягко пружиня под ногами. Откуда-то издалека, из крыла, где бассейн, ему слышится приглушенная русалочья песнь. Его окутывают божественные ароматы леса: мокрый дёрн, листва, паутина где-то у него над ухом. Слепой приоткрывает рот, чтобы поглубже вдохнуть все запахи, вобрать их себе под кожу. У него есть ещё пара минут. Охота в полнолуние упоительна как никогда — Слепой чувствует каждых запах в округе, слышит каждый шорох. Это одуряет. Он нагоняет какого-то маленького зверька за пару молниеносных мгновений и впивается зубами в хребет, мгновенно убивая. В пасти растекается сладкий вкус крови свежепойманной добычи, и Слепой жадно жует мелкими рядами острых зубов, сплевывая кости и хрящики. Доедает, вырыгивает остатки шерсти и отправляется в путь. Бродить по изнанке в человеческом обличии ему не нравится, но сейчас нужно идти к Русалке — рассвет не за горами. Он плещется в лунных лучах и хохочет, но когда Слепой подходит ближе, разворачивает к нему своё чешуйчатое лицо и морщится. — Не хочу! Рано! Через пару часов ее будет не отличить от здешнего косяка, которые иногда приплывают побултыхаться на отмели, топят путников и играются с рыбой. У неё уже появился в глазах туповато-наглый прищур, и Слепой понимает, что времени осталось очень мало. Она тянет к нему когтистую руку. — Пора, Русалка. Македонский неслышно идёт по комнате — только-только светает. Это его любимое время, он слушает сны. На подоконнике задремал Лорд, и оттуда пахнет каменными стенами, пыльными гобеленами и мхом. От снов Табаки расходится запах куркумы, индийского разнотравья и пряностей — его сны нравятся Македонскому больше всего. Он любит иногда сидеть и слушать их. От них веет жаром, песком и солнцем. Снов Сфинкса Македонский не слышит никогда. У Лэри рычат по зверски чёрные мотоциклы и стоит запах искусственной дешевой кожи, трескающейся на локтях. Македонский аккуратно сдувает кошмар со лба Горбача, и видит, как его лицо разглаживается в спокойствии. Он чувствует как бесшумно заходит в комнату Слепой, пахнущий кровью, Лесом и луной. Слышит, как тот плюхается на пол, и там же засыпает. Македонский дожидается пока его еле слышное дыхание выровняется, отходит от Горбача и принимается дальше за работу.