кованый и жёваный

      — Холодно, блять.              Рэнделл вздрагивает от теперь чужого голоса. Его холодный затылок мажет касанием тепловатый металл двери подъезда — за ночь, наверное, не успела остыть. Плотнее натягивает пальто одной рукой на правое плечо по привычке: от неприятного голоса холодеют внутренности. Во рту от горьковатой сигареты и желания что-нибудь съязвить (хотя Даня прекрасно осознает, что не в такой степени мудак) чешется нёбо и неприятно нагреваются зубы. А губами он уже давно мог бы сделать тёплой яичницу Леры, что та заботливо оставит завтра-послезавтра на плите, пока Даня спит до двенадцати.              От мыслей о Лере даже легче становится. Даня выдыхает и улыбается.              — Хочешь, чтобы я тебя погрел?              Лиза смотрит на него спокойно, сводит брови и в ответ выплёвывает свой дым кашлем. Летом ей холодно, когда мозг трезвеет и вот почему-то после пьянки, где почти все ей друзья, она курит рядом с этим единственным почти. Потому что Абрамс куда-то съебалась. Внутри теперь жарче от осознания, что хотя бы тут, в каком-то личном, воняющим дымом и ледяном пространстве её нет. Зато есть пальто у Дани на плечах. Которое Лиза хочет забрать. Такая теплая из-за воспоминаний вещь не должна хранить температуру такого мелочного и никчёмного человека.              — Себя погрей, мудак.              А Даня видит, куда Лиза смотрит. Она даже не пытается отвести взгляд от такого притягательного в утро августа пальто. У неё руки красные и шершавые, на губах голубоватая корка, глаза привычно непонятного цвета едва заплыли. Она так выдает в себе неидеального человека внешностью, словами и запахом, что Даня готов улыбаться в ответ на всю суть Лизы до тех пор, пока она ему взаимно не скривит губы. И всё будет как пару лет назад. Но только на секунду.              — Прости, но я не могу оставить девушку мёрзнуть. Даже если это ты.              Кованая гордость у Лизы была всегда. Она никак не реагирует. А если бы Даня, по её мнению, не оказался плохим человеком, то благодарно погрела в своих руках каждую фалангу его неестественно худых и длинных пальцев. А кому-то ведь только такие руки и охота держать. Глупые человеки со своей эстетикой из говна и палок.              Даня культурно тушит сигарету о кирпичную стену и кладёт бычок в урну. Потирает громко шуршащие ладони друг о друга. Скидывает пальто на руку. Лиза не млеет, когда он к ней подходит и накидывает одежду на плечи. Пальто достает до кроссовок. Оно вот-вот соскользнёт с плеч, но Лиза хватается за его ворот, впиваясь ногтями в ткань как в последнюю надежду не застудить какие-нибудь почки. Но сильнее её напрягает, что Даня продолжает стоять напротив. Не злит и не смущает. Именно напрягает. Лиза поднимает голову и заглядывает чужие глаза, замечая своё отражение.              — Чё? — хрипит она устало.              — Ничё.              Даня специально тянется к её лицу медленно, чтобы дать Лизе время на удар или побег (белый, сука, рыцарь), но в последний момент ему уже чудится, как она первая его целует. Внутри торкает. Даня жжёт поцелуем её холодные губы. И хотя бы поэтому он теперь в чуть меньшей степени лжец и изменщик. Лиза сминает его рот своим, не дышит, кусает нижнюю губу, заставляя открыть челюсть. Даня не успевает пусть в ход язык, как чувствует горячий дым уже в глотке.              От неожиданности он отстраняется и начинает кашлять. На уголках глаз скапливаются слёзы раздражения.              — Плохо ты в цыганочку играешь.              Лиза говорит ещё более отчуждённо чем раньше. Даже нет нужды пояснять, что это не цыганочка, а что-то другое. Даню так и съела бы обида изнутри, но он видит, как Лиза мнёт свои мокрые губы зубами. И Даня молчит, грубо проводя кулаком по рту.              

***

      Даня лежит на диване. Люстра на потолке периодически троится и сходится в одну. Забавно, что чем дольше сжимаешь тряпку для пыли в кулаке, тем дальше расходятся двойники светильника под потолком. Взгляд опять в норме, а полутьма в гостиной приносит наслаждение.              Неожиданно Даня слышит приближающиеся шаги хозяина квартиры. Он резко садится на диване, в глазах темнеет. Пытается проморгаться, чешет голову.              — Спасибо, что помог прибраться.              Когда взгляд проясняется, Даня видит в арке улыбающегося Кашина.              — Мне не сложно. Всё равно Лера уехала, мне незачем рано домой ехать.              Даня поднимается с дивана и пытается улыбнуться, но с шипением снова падает на него. Теперь острой болью о себе напоминают лопатки. Схватившись за спину, словно старик, Даня добавляет с кряхтением, но при этом едва не хохоча от отчаяния:              — Походу, я скоро сдохну.              — Что случилось?              У взволнованного Данила едва округляются глаза и, быстро огибая стол, он приближается к Дане. Тот слышит, как Данил садится рядом и тихо сглатывает.              — Не парься. — Даня выгибает спину, но, оказывается, так больней всего, и снова гнётся месяцем. — Спина только болит.              Даня касается вспотевшего загривка пальцами, которые неожиданно сталкиваются с рукой Данила, теперь опустившейся на плечо, почти у самой шеи.              — Может тебя там… Ну, это… Помассировать? — На предложение Даня не отвечает, но слышит, как Данил уже закатывает рукава. — Я, может, не лучший массажист, но руки у меня крепкие.              — Да пофиг.              Хихикнув, Даня расслабляется. Его спину грубо трогают чужие руки, он стискивает зубы. У Дани практически нет жира. Данилу не за что схватиться в попытке смять кожу и рубашку под пальцами, поэтому он сильно давит ладонями сначала на широкие худые плечи, затем несильно впечатывает пальцы в шею и позвоночник. Данил никогда в жизни не делал массаж, но в глубине души надеется, что ничего не сломает и синяков не останется.              Когда тот наконец переходит на лопатки, массируя кожу круговыми движениями больших ладоней, Даня почти беззвучно выдыхает, едва не подаваясь вперёд от таких точных движений. Он проводит языком по жёваным губам и снова впивается в нижнюю острыми передними зубами, издав тихий выдох-стон. Массаж — это довольно приятно.              После какого-то очередного надавливания большого пальца на позвоночник Даня выдыхает ещё громче и выгибается вперёд, стараясь не оторвать свою спину от чужих рук. Спустя секунду Данил перемещает ладони на плечи, и Даня радуется, что всё снова пойдёт по кругу. Но пальцы больше не блуждают по его коже. Данил лишь пододвигается ближе.              У Дани довольно гибкая шея. Он понимает это, когда его пытаются развернуть лицом, сжимая за плечи, но Даня уже успевает обернуться.              Данил неожиданно близко. Остановившись, он слегка ослабевает хватку и молчит. Даня молчит взаимно.              Оказывается, у Данила такие же жёваные губы как и у него. Это и так видно. Получая смазанный поцелуй, мокрые трещинки липнут к сухим. Даня не отстраняется. Его укалывает, когда он вспоминает, как неприятно быть отвергнутым. Но то, что можно было списать на простое прикосновение губ, всё очевидней походит на настоящий горячий поцелуй. Тогда Даня понимает: обрекать кого-то на невзаимность гораздо хуже.              Он держит Кашина в счастливом и мокром неведенье ещё мгновение и отстраняется как можно мягче, выныривая из-под чужих рук. Даня смотрит в глаза Данила и едва кривит губы буквально сквозь боль, потому что гораздо сильнее хочется отчаянно выдохнуть и прижать его голову к груди, сказав: «Как же я понимаю тебя, чувак!» И так бы и сделал, если мог.              Даня ничего не говорит. Какое счастье, что Кашин не дурак и всё понимает. Рэнделл мысленно хвалит его за то, что Данил хотя бы попытался.              Но в целом сегодня довольно хуевое утро.