***
Ночь опускалась слишком незаметно, чтобы близнецы хоть раз пришли домой вовремя. Они вообще не имели такой привычки, поэтому "вовремя" для них было понятием очень относительным. Они как раз проходили у дома Марш, когда все случилось. Оно случилось неожиданно. Хотя, скорее они ждали чего-то подобного, но не всерьёз – Билл подшучивал над головными болями брата, а тот подхватывал, и тогда они уже придумывали кучи диагнозов, которых на самом деле не было. Сейчас смешно не было. Никто не понял, как они оказались в больнице — Джорджи, Питер, их мать, Генри с Биллом, Беверли, выбежавшая из дома по какому-то неясному зову. Но они оказались там, и достаточно быстро. Уильям не должен был слышать то, о чем говорили мать с доктором. Но он услышал. И выбежал из больницы, по пути расталкивая все и всех на своём пути. Он даже не знал, куда он бежит – боль проедала его мозг, скелет, все внутренности, а очень скоро и мышцы. Парень хотел закричать, но сделать этого не мог, не хватало воздуха и силы в голосе. Он лишь шептал, тихо-тихо, чтобы ни одна живая душа, чтобы даже он сам не услышал. "Это должен был быть я," – он не знал почему именно, но знал точно, что это так. Это должен был быть Билл – должен был лежать там, в палате, ожидая диагноза. Это он должен был не слышать, как мать тихо плачет из-за его болезни. Генри был лучше. Генри был обязан жить. Потому что это не Генри лез во всякие переделки, не Генри пробовал сигареты за школой, задыхаясь от каждый новой лишь первую неделю, не Генри отправлялся в кабинет директора каждые три дня, не Генри боялся шайки Бауэрса. Генри никого никогда не боялся. Билл вернулся только к утру, но не в больницу, а в пустой дом. Он не мог идти в больницу. Там был его брат – он там умирал каждую секунду. И вся боль будто проникала в тело его близнеца, убивая тоже. Начиная от самого сердца расходилась по кругам кровообращения. Он не мог терпеть эту боль. Не сможет ее терпеть. Но засыпает, ощущая собственное бешенное сердцебиение. Просыпается от звонка и судорожно ищет телефон. Под подушкой, пледом, бумагами, что разбросаны по столу, его нет. Он на кухне у холодильника. Билл не помнит, что подходил к нему, и забывает об этом подумать. Парень забывает даже посмотреть, кто звонит, но ожидает услышать голос матери. — Ты нужен мне здесь, Билл. Я знаю, что тебе больно, но ты нужен мне здесь, – в голосе брата отчаяние, вина и сожаление, наступающие слезы. Он не хотел просить его прийти, но просит. И бросает трубку. Билл успевает услышать всхлип, который слышать не должен был. Его брату тоже тринадцать. И ему тоже больно.***
Ветер развевает его волосы и чуть не сносит с велосипеда сильным порывом, когда тот подъезжает к больнице. Парень бросает его прямо у входа, не побеспокоившись о сохранности чего-либо при таком ударе. Скрип входной двери отдается в сердце чем-то неприятно-тревожным, а тишина в коридорах и эхо собственных шагов заставляют нервно сглотнуть, следуя очередному повороту. Палата брата находилась где-то немногим дальше, но Билл остановился здесь. Всего на несколько секунд – заглянул в одну из палат. Койка там была пуста, но у неё до сих пор стояла маленькая девочка и что-то шептала. Она не плакала. Уже нет. Она опустилась на колени и сложила руки у самых губ, жмурила глазки. Ресницы ее все еще были слипшимися от слез, но она уже не плакала. У Билла защемило сердце, но он продолжил свой путь. Остановился лишь у самой палаты, боясь даже заглянуть сквозь толстое стекло. Тишина давила на мозг, а собственное сердце отчаянно пробивало грудную клетку. Билл позволил скатиться по щеке лишь одной слезе, перед тем, как открыл дверь. И абсолютно все там, в палате, было фальшивым – улыбка матери и Беверли, звонкий смех братьев и спокойствие на лице самого Генри. Парень поймал себя на мысли, что ненавидит сейчас все это больше жизни. Но он улыбнулся тоже перед тем как зайти и обнял брата, и пошутил про его внешний вид. И он тоже смеялся, тоже выражал спокойствие и тоже улыбался, читая в глазах брата необходимость в этих эмоциях.***
Генри жил неделю. Неделю, в которой частыми посетителями были Беверли и Билл. В которой мать приходила ровно один раз в день, потому что близнецы сами просили оставить их наедине. В которой малыши предпочитали сидеть с матерью вне палаты, потому что они не могли перестать плакать. Ведь Генри уйдёт. Но там ведь ему будет хорошо. Там все захотят дружить с ним. Непременно захотят. Но и здесь он оставлял друзей. Лузеры тоже заходили к нему на этой неделе, но они просто не знали, что говорить. Они не имели больше права делать вид, будто все так, как раньше. Ничего уже не было прежним, их боль и боль Билла, или Джорджи, или Питера, или Беверли, или их матери не была чем-то, что они уже испытывали. Это была разрастающаяся внутри каждого из них пустота, в которой растворялось все – происходящее, происходившее, даже то, что лишь должно произойти. Все разбивалось о ту пустоту и разлеталось пеплом. Последние пару дней Генри просил, чтобы приходил только Билл. Он больше не мог смотреть на кого-либо кроме. Все пытались доказать парню, что все будет хорошо, что ничего не кончается. Билл тоже пытался, но сам не верил в это. Поэтому Генри просил, чтобы приходил только Билл. Чтобы он сам доказывал это брату. Билл даже спал там – на стуле рядом с койкой. Всего по паре часов в сутки или даже меньше. Несколько раз в день его пронзала неожиданно сильная боль – лишь в голове, но будто во всем теле. Генри знал об этом, хотя Уильям не говорил. Потому что Генри чувствовал то же самое в это же самое время. Разница была в том, что Генри чувствовал это по-настоящему, а Билл лишь фантомно, будто лишь каким-то предчувствием. В одну ночь воздуха перестало хватать совсем. Будто что-то перекрывало ход кислорода в организме к мозгу и мышцам. В глазах то темнело, то светлело до разноцветных пятен. Дыханию препятствовало абсолютно все, а писк приборов резал по ушам, делая в разы больнее. Тонкие пальцы переплелись и сцепились, братья не хотели отпускать друг друга.Генри Карпентер. Опухоль мозга. 2004 – 2017.
Мальчики всегда говорили, что вечно будут помогать своей семье. Они должен был это делать, возложили на себя эту обязанность тяжелым грузом, который не должны тащить на себе дети. На похоронах никто не мог сказать слова. Они просто знали, лучше Генри никто не скажет, не сможет сформулировать четче и правильнее. Все будто потеряли точку опоры и сейчас летят в каком-то пространстве, не зная, за что ухватиться, чем бы помочь себе выкарабкаться. Жизнь будто была потеряна и никто не мог бы спасти положение. Они просто смотрели на надгробия — друзья, братья, мать, — смотрели и не знали, как им быть дальше, что делать. Как заставить себя сойти с этого самого места и продолжать жить, когда даже не знаешь с чего начать, стоишь и молишь подсказки у тех, кто помочь тебе уже не в силах, понимая, что слишком сглупил, позволив детям возлагать на себя ответственность за все.Уильям Карпентер. Остановка сердца. 2004 – 2017.