Ничего святого

В них не осталось ничего святого — Эдди уверен, что в аду они будут вариться все в одном котле, поэтому даже все равно на количество микробов на чужом языке. Свет от фонарей — синий-желтый-синий-желтый — скользит волной по черной куртке Ричи, который идет впереди, разбрасывая в стороны капли недавнего дождя, и что-то без устали говорит. Эдди хочется заглянуть ему в глаза, коснуться его, как никогда не хотелось, и будь он тысячу раз атеистом, все знают, что Ричи — бог, поэтому для Эдди его будто и не должно быть. Он идет впереди, шатаясь, как антенна, и вот уже топит редкие вздохи вязким молчанием — а может и говорит все еще про какую-то ерунду, но Эдди больше не может уловить ни слова, — и в темноте, прерываемой светом фонарей, кажется смешным наваждением. Глупым, несуразным наваждением, которое должно смешить, да-да, как клоуны забавляют маленьких детишек в цирке, но Эдди вообще не до этого. Он давно оставил попытки что-то крикнуть — он не мог произнести ни слова, будто ветер подхватывал все звуки еще в глотке и уносил далеко-далеко вниз, но все же слышал что-то, какое-то ворчание, вылетавшее из его рта отдельно от него самого. Справа, слева, вокруг раскиданы окраинные дома, между которыми петляет тропинка в парк; Эдди знает, Эдди знает, где они, и еще знает, как прямо сейчас дойти до дома. Внутренний компас дергает своей стрелочкой за аорту, и нет, он не показывает на север или на юг — тычется противоположно Ричи, противоположно чернеющему на горизонте лесу впереди, где кончается цепочка фонарей, и показывает лишь домой, домой, домой. Ричи кидает из стороны в сторону, он пьян, но едва ли от дешевого алкоголя. Лишь захлебывается своими мыслями, горячо обжигающими горло и набатом бьющими в мозг с каждым чертовым шагом, лишь идет, как будто бы в бреду, лишь с одним на уме. В Эдди не осталось ничего святого, и в Ричи тоже — хоть он и бог, он грешит, грешит прямо сейчас, и будто бы так и надо, и Эдди даже не спорит. Лишь прибавляет шаг, цепляясь за чертову куртку пальцами, когда они заходят в лес, лишь подписывает собственной кровью договор о котле, последнем справа, где по радиусу гоняют кипяток и где будет Ричи, где будут все они — тесно, но Эдди не в обиде. Спина ощущает твердый ствол дерева раньше, много раньше головы, но для Эдди все в тумане — возможно, он плавится прямо сейчас. Ричи сзади подсвечивает наливающаяся луна, и Эдди смеется — вот он, бог, бог, Бог, который пришел по его грешную душу. Что-то устало напоминать ему, что он атеист и бога нет, и это что-то прямо сейчас погибает, плющится под котлом, последним справа, где будут они все, где микробов гораздо больше, чем на языке. Эдди не понял, кто был первым, кто первым полетел в космос и прыгнул на дно Марианской впадины, кто сначала потянулся навстречу и чьи зубы наперед столкнулись с чужими, лишь почувствовал, как подпекает снизу раскаленный металл. Это не было красиво — было мокро, посредственно, лунный свет слепил в глаза, кора впивалась в лопатки, но Эдди захлебывался слюной, словами, какой-то непонятной любовью к Ричи, такой, подгребающей и подминающей под себя. Безвылазной. Ричи нравилось. Он загорелся, загорелся этим поцелуем, горел, сгорал, прижигая кончиками пальцев тонкую шею, острые плечи, мягкие волосы за чуть краснеющими ушами, и углублялся, летел на дно и в космос, все так же сталкиваясь зубами и языком щекоча нёбо. На дне не вздохнуть — Эдди знал это, но все равно, растворяясь в чужой куртке, пытался дышать. Ричи упирается подрагивающей ладонью в шершавую поверхность коры, второй перетягивая поясом талию Эдди, и верит даже с трудом, чуть боязно оглядывая паренька под боком. — Не обязательно было уводить меня в другой конец города, чтобы сделать это, — Эдди дышит тяжело, как будто бы только что пробежал марафон, марафон от дна Марианской впадины до экзосферы и обратно, и улыбается куда-то в подрагивающее от облегченного смеха плечо. — Но тут и правда красиво, — смотря прямо на него, произносит Ричи, может, даже чуть растерянно, но так же улыбается. — Пошел бы я ради простого «красиво» в такую даль с тобой на пару! — счастливо ворчит и даже не договаривает, вливаясь в подрагивающее от смеха тело, пахнущее никотином, жженными сигаретами, которые закурил собственными глазами слепой дьявол. — Я тоже люблю тебя, Эдс, ты же знаешь это? — Ричи укладывает подбородок на его голову, двумя руками обвивая хрупкое тело, и чуть качается, улыбаясь ярко и неподдельно, сгорая изнутри и снаружи. — Не называй меня так, Ричи, у меня есть нормальное имя! — негодует, подыгрывая, и толкает в плечо. Эдди ждал этого и даже догадывался, что будет, а может и знал все от начала и до конца, будто бы увидел будущее сразу после фразы «идем гулять… вдвоем», после того, как они уже прошли все места, где гуляли раньше, и теперь среди молчаливых деревьев мемориального парка смеялся над детской реакцией Ричи, у которого получилось, получилось, получилось, и горел тоже, плавился и дымил от чувств в груди и влаги на губах. В них не осталось ничего святого — Эдди уверен, что в аду они будут вариться все в одном котле, поэтому целует первым, и даже все равно на количество микробов на чужом языке.